Россия-без будущего

В конце декабря «Левада-центр» провел очередной (21-й) предновогодний опрос россиян о том, как они оценивают прошедший год, с какими чувствами, надеждами и настроениями встречают новый. Этот год интересен еще и тем, что он подводит итог десятилетнему правлению Владимира Путина — периоду консервативной реакции на предшествующие изменения советской системы.

Состояние неопределенности

2010 год закончился на ноте растущей неопределенности: обычные массовые надежды на «все хорошее» в новом году (получение высоких доходов, внутреннего покоя и удовлетворенности жизнью, новых приобретений, большей свободы и защищенности) высказываются примерно с той же частотой, что и в докризисный 2007 год, однако в отличие от того времени сегодня они сочетаются с высоким уровнем тревожности, коллективной напряженности и накапливающейся агрессии, с которыми люди справляются с некоторым трудом. Уходящий год, по словам опрошенных, оказался более тяжелым в сравнении с тем, чего они ждали, хотя и не таким трудным, как это было в кризисном 2009 году. Острая фаза кризиса прошла как будто безболезненно, но уверенности обществу это нисколько не прибавило. Положение дел в экономике (в реальном секторе) не меняется, люди не чувствуют ни заметного ухудшения, ни улучшения. Стагнация, несмотря на закачку денег государством в экономику и социальную сферу, продолжается, поскольку никакие принципиальные проблемы, связанные с необходимыми институциональными реформами, не решаются и решаться действующим правительством не могут. В обществе нет понимания того, что происходит в экономике. З1% россиян считают, что именно сейчас мы переживаем самые тяжелые времена, 28% полагают, что кризис «уже позади», и столько же — 29% — настроены весьма мрачно, предсказывая, что «худшее еще впереди». 85% заявляют, что не имеют никакого представления о том, куда движется страна, есть ли у нее будущее. Даже в повседневных своих делах большая часть россиян ограничена горизонтом ближайших недель, не зная, что будет дальше. (Это особенно интересно на фоне всех разговоров о модернизации и инновациях.)

В целом уровень жизни в 2010 г. не изменился (так считают 40% россиян) или изменился в худшую сторону, как полагают 42% (что положение «улучшилось», считают лишь 12%). Примерно так же распределяются и оценки изменениям в работе поликлиник, больниц или образовательных учреждений, мнения о деятельности правоохранительных органов и милиции. Неуверенность в будущем и зависимость от государства — взаимосвязанные вещи, поскольку, как отвечают опрошенные, «возможности у простых людей влиять на власть и действия государственных структур управления» как не было, так нет их и сегодня.

Вместе с тем едва ли не впервые за все время наблюдений размеры абсолютной бедности сократились до минимума: доля респондентов, говорящих, что их доходов (заработка, пенсий, пособий) не хватает даже на еду, в декабре этого года сократилась до 9% (многие из них перешли в категорию «нуждающихся» — тех, кто уже не подголадывает, но для кого покупка одежды является серьезной проблемой, таких людей у нас сегодня 31%). Государственные финансовые вливания (социальные выплаты, затраты на престижные госпроекты, кредиты крупнейшим корпорациям и т. п.) в конечном счете действуют в качестве обезболивающих средств или даже психологических плацебо, не влияющих на лечение главных болезней страны, но ощутимо снижающих протестные настроения. Люди, если их спросить, едва ли в состоянии сформулировать причины своего беспокойства. Здесь важны мелкие, каждодневные события, суммирующиеся в массовом ощущении неблагополучия в стране. Их индикатором может служить, например, рост инфляционных ожиданий (42% россиян считают, что в ближайшие месяцы цены будут расти быстрее, чем сейчас, 48% — так же, как сейчас, и лишь 6% полагают, что их рост замедлится или цены останутся на нынешнем уровне), страх перед техногенными катастрофами и чувство общей незащищенности, уязвимости, постоянной тревоги за будущее детей или здоровье близких.

За год доходы выросли лишь у 7%, у 27% — понизились (или остались, вопреки ожиданиям, на прежнем низком уровне), у основной же массы они не изменились. Формула восприятия повседневной жизни звучит следующим образом: «жить трудно, но можно терпеть» (так говорят 52% опрошенных); 18% заявляют, что «терпеть наше бедственное положение уже невозможно», однако 27% (преимущественно молодые люди или респонденты с доходами выше среднего — предприниматели, руководители) полагают, что «все не так уж плохо и жить можно». Однако к заверениям правительства в том, что оно в состоянии в ближайшем будущем справиться с экономическими проблемами, ровно половина населения относится весьма скептически (надеются на это 36%). Люди ориентируются не на начальство, а на состояние своих семейных бюджетов, а здесь баланс очень хрупкий и скорее отрицательный: по представлениям россиян, прожиточный минимум в среднем на одного человека сегодня должен составлять не менее 10 000-11 000 руб. в месяц (уровень абсолютной бедности, по их мнению, начинается с дохода в 7200 руб.), тогда как душевой доход в семье едва достигал 9100 руб.

Но наиболее заметные изменения отмечены в оценках положения дел у более продвинутых и обеспеченных групп населения. Сильнее всего снизились доходы в Москве и крупных городах (об этом заявили 31-32% жителей мегаполисов), несколько повысились они в средних городах (на 8-10%). Волна предшествующих бюджетных вливаний докатилась до провинции, а привычно самодовольная, сытая и равнодушная, образованная и более информированная Москва заволновалась, а вслед за ней — и другие большие города и региональные центры. Показатели тревожности распределяются очень неравномерно в разных слоях. Так, если в среднем рост напряжения в обществе отметили 51% россиян, то в Москве этот показатель составил уже 80% (в бедном селе он вдвое ниже — 43%).

Экономическая нестабильность соединена с острым чувством социальной уязвимости и отсутствия защиты. «Не чувствуют себя под защитой закона» 58% россиян (в Москве эта цифра доходит до 73%, среди людей с высшим образованием — до 66%; для сравнения: в селе, находящемся под полным контролем местной администрации, этот показатель существенно ниже, хотя он тоже сам по себе невероятно высок — 50%). Чувствуют себя «защищенными законом» в среднем по стране 33% (в Москве -15%, в селе — 42%); чаще об этом заявляют чиновники, силовики и пенсионеры.

Беспокойство, вызванное снижением доходов, усиливается растущим пониманием того, что нынешняя политическая система оказывается не просто тормозом для развития страны, а представляет все более серьезную угрозу для общества и его будущего. И здесь мнение статистически незначительного, но интеллектуально более развитого и продвинутого, материально обеспеченного, более информированного меньшинства значит гораздо больше, чем настроения косного и депрессивного, фрустрированного большинства. Людей — особенно самые образованные и компетентные группы — все сильнее беспокоят траектории возможной эволюции режима. И чем жестче становится власть по отношению к своим оппонентам и критикам, чем более закрытой оказывается она по отношению к обществу, тем чаще и настоятельнее поднимаются эти вопросы.

Пока на протяжении 2000-х гг. шел экономический рост, а нефтяные доходы позволяли действующей власти покупать поддержку не только влиятельных групп, тесно связанных со СМИ, бюрократией, образованием и т. п., но более широких слоев населения, административный ресурс, ОМОН и цензура нейтрализовали любые вспышки социального недовольства и протеста. Но чем дальше, тем яснее становится, что безальтернативное руководство страны для того, чтобы удерживать власть в своих руках, вынуждено уже не только манипулировать выборами и использовать разного рода политтехнологии для удержания людей в состоянии социальной прострации и апатии, но и шаг за шагом ужесточать репрессии против оппозиции и усиливать общий контроль за обществом, уже не обращая внимания на необходимость какого-либо прикрытия в виде легальности, правосудия, справедливости и т. п. Перспектива не только «получить дубинкой по башке», но и лишиться состояния, провести остаток жизни в лагере становится все более отчетливой и убедительной для массы более активных и предприимчивых людей. Башкирский Благовещенск, Кущевка, Гусь-Хрустальный, Энгельс, Сочи, Владивосток, Калининград, Распадская, Москва, Кавказ и т. п. — примеры постепенно сливаются в общую картину административного и милицейского произвола, беспредела коррумпированной власти, вынужденной перед дилеммой посадить или сесть самим усиливать прессинг в отношении населения. Не случайно в последнее месяцы самые разные группы аналитиков и журналистов вдруг озаботились разработкой прогнозов и сценариев развития страны, перспективами будущего (и отчасти своего тоже), поскольку чем дальше, тем яснее становится перспектива усиления репрессивных тенденций в эволюции режима. Для этого текущие события предоставляют массу примеров и поводов, начиная от скандального процесса и шокирующего приговора Ходорковскому и Лебедеву и кончая событиями в соседней Белоруссии, дающей наглядный урок «суверенной демократии». Именно сознание институциональной хрупкости существования сегодня беспокоит людей больше всего.
Насилие и двоемыслие

Опрос делает очевидным двойственный характер отношения к власти, включая первых лиц и высших чиновников. 39% относится к их речам с глубоким недоверием и настороженностью, считая, что руководители государства по большей части (или даже всегда) скрывают правду или лгут. Еще 35% полагают, что правда и ложь в их выступлениях обычно перемешана, иногда то, что они говорят, соответствует действительности, иногда — нет, все зависит от их интересов и ситуации. И лишь 21% опрошенных верят, что высшие руководители страны «практически всегда» или, как минимум, «по большей части» говорят правду, когда речь касается положения дел в стране, в экономике, здравоохранении, пенсионном обеспечении, борьбе с преступностью и прочих важнейших вопросах управления.

То есть три четверти населения России относятся к высшему руководству с большим сомнением, привычно оставляя свое собственное мнение для «внутреннего пользования».

Незаметные в начале 2000-х гг. процессы интеллектуальной и моральной деградации общества стали к концу десятилетия не просто явными, но и повлекли за собой необратимые изменения. Стало очевидным, что ничем не ограниченная система власти резко снижает эффективность управления, подменяя задачи стратегического развития страны вопросами удержания власти и личного обогащения ближайшего к высшему руководству круга лиц. Негативный подбор и селекция людей во власть, основанная на личной лояльности и оппортунизме, а не на компетентности и деловых качествах кандидатов, неизбежно портит качество функционирования государства и упраздняет публичные механизмы политического целеполагания и контроля за администрацией. Очевидная для общества деквалификация и аморализм власти, проявляющиеся прежде всего в расширении масштабов коррупции и произвола, не может не приводить к делегитимации персоналистического режима и всей системы государственного управления.

Нынешние замеры общественного мнения подтверждают тенденцию последних 7-8 лет: авторитарный режим привел к упразднению политики как сферы «общих интересов, участия и ответственности», что, в свою очередь, стало причиной исчезновения из сферы общественного внимания авторитетных в политическом или моральном плане фигур (разрыв между рейтингами первых лиц и вторым эшелоном «политических лидеров» составляет от 5 до 10 раз, а это значит, что кремлевская практика выжигает любых реальных конкурентов, а не только оппонентов «системы»). «Человеком года» в 10-й раз назван В. В. Путин (его упомянули 34% опрошенных, чаще всего это домохозяйки, пенсионеры и учащиеся, в территориальном плане — жители села и малых городов), Д. А. Медведев на втором месте — 24%, на третьем и четвертом — С. Шойгу и В. Жириновский, собравшие примерно по 3%.

Общественная жизнь стала бедна событиями, да и среди них все большее место занимают катастрофы, скандалы и преступления. Люди не могут назвать ни новых книг, вызвавших общий интерес и дискуссии, ни новых фильмов, ни телевизионных передач, заслуживающих внимания. (Ни одна из этих новогодних номинаций не собрала более 7-8% голосов.) За деградацией публичной жизни просматривается общее снижение интеллектуального уровня общества, девальвация культуры, нарастает коллективная апатия и бесчувственность. Книги в провинцию (малые города, село) уже давно не доходят, интернет охватывает главным образом крупнейшие города, местной прессе рекомендуется заниматься местными делами. Все увеличивающийся разрыв между центром и периферией обрекает большую часть страны на постепенное отупение и одичание, опасное и само по себе, но еще больше тем, что такая провинция, составляющая социальную базу российского авторитаризма, тянет за собой более развитое меньшинство центра.

Впрочем, говорить о России как о неком целом сегодня уже неправильно: социальная жизнь, как и в советское время, резко разделилась на события, значимые для образованного меньшинства (8-12% населения), для которого еще сохраняются высокие стандарты оценок и вкуса, — и на то, что наполняет сознание большинства, что мелькает в виртуальном пространстве, создаваемом кремлевской пропагандой и информационной или развлекательной попсой. Если упомянутое меньшинство использует все многообразие независимых от власти источников информации и ее интерпретаций (прессу, интернет, мнения экспертов и специалистов), то в телевизионном мире первых каналов, являющихся для двух третей жителей России практически единственным источником представлений о том, что происходит в жизни страны, господствуют экранные звезды, начиная от первых лиц государства и кончая разнообразными клоунами, объясняющими смысл их поступков и выступлений.

Телевизионный образ страны оказывается все более и более призрачен и неинформативен, теряя какую бы то ни было связь с проблемам повседневного существования основной массы россиян. То же можно сказать и о рейтингах политиков, в том числе первых лиц государства. После введения цензуры, упразднения политики и подавления свободной конкуренции партий прекратились дискуссии по проблемам развития страны — соответственно, закончилась и разработка представлений о будущем, оказались снятыми вопросы о цене проводимой политики, а стало быть — об ответственности перед обществом безальтернативных и выбираемых «лидеров».

Через все информационные рогатки и фильтры пробиваются в общественное сознание лишь те события, которые нельзя скрыть: это главным образом последствия стихийных бедствий, усугубленные некомпетентностью правительства и высшего руководства, разоблачения коррупции, спровоцированные борьбой разных клик в руководстве, и катастрофы. Именно такова в массовом сознании структура важнейших событий прошлого года. Наименее упоминаемые россиянами события (из списка в 35 наименований) — это события, обсуждаемые не на ТВ, а в печати и интернете, то есть те, которым дается свободная интерпретация и оценка.

Выделяются здесь четыре момента, внешне не связанные, но резонирующие друг на друга: жара со всеми ее тяжелейшими последствиями и равнодушием властей, коррупционный скандал вокруг ведущего единоросса Лужкова, Кущевка как модель России и, наконец, Манеж, показавший взрывной характер и кумулятивный эффект недоверия к правосудию, потенциал массовой протестной ксенофобии и антигосударственной агрессии. Общее раздражение из-за жары (включая показуху начальства, борющегося с пожарами, управленческую некомпетентность, развал лесного хозяйства, поведение МЧС, равнодушие местного руководства к людям и проч.) наложилось на трагедию в станице Кущевской. Несмотря на все усилия местной и региональной администрации, федеральной прокуратуры скрыть масштабы и природу этого явления, общество увидело за этим событием результат трансформации бесконтрольной коррумпированной власти в мафиозное образование, где самым тесным образом переплетены отношения между местной и краевой администрацией и бизнесом, структурами «Единой России», правоохранительными органами и «настоящими» бандитами. То, что ситуация в станице Кущевской не уникальна, подтверждается не только мнениями журналистов, немедленно проведших аналогии между Кущевкой и скандалами вокруг московского мэра, делом ЮКОСа, махинациями «Байкалфинансгрупп», уголовщиной «Трех китов», делами Чичваркина, Магнитского, милицейском беспределом, о котором непрерывно говорили в прессе и интернете на протяжении всего года, и еще сотнях других подобных историй. На вопрос «Есть ли у вас подобная банда в вашем городе/районе?» ответили «да» 20% опрошенных.

Справедливо говорят, что путинский режим «опустил» страну. Но это лишь констатация фактического состояния; напротив, отсутствие сопротивления со стороны общества требует своего объяснения.
Децентрализация насилия

События последнего года привлекли внимание общества к проблеме институционального насилия. Пока обсуждение идет вокруг конкретных примеров, почти не затрагивая его смысл или природу массового терпения. Менее сознается то, что насилие (в самых разных формах: от легального принуждения, избирательного правоприменения до рейдерства или прямой уголовщины) стало принципом социальности, нормой конституирования социальных отношений. Причем чем выше уровень иерархии отношений, тем сильнее действует принцип неприкрытого насилия.

Нынешний политический режим возник как последствие децентрализации советской репрессивной институциональной системы (в том числе приватизации аппарата и ресурсов государственного принуждения). Под влиянием групповых и частных интересов высокопоставленных чиновников, руководителей крупнейших компаний, тесно переплетенных с бюрократией, произошла апроприация важнейших социальных позиций держателями ресурсов управления любого рода — от паспортной контроля до сборов налогов, от избирательного правосудия до распределения государственных кредитов или откатов по научным или благотворительным грантам, распределяемым министерствами. «Чекисты» здесь были лишь одной из сил, но силой, обладавшей особыми организационными возможностями и ресурсами внеправовых средств. Однако это на первый взгляд явное преимущество выходцев из спецслужб в перспективе оказывается их скрытым дефектом: нынешнее насилие лишено культурной легитимации, даже советского идеологического оправдания «строительством нового общества» или «враждебным окружением» первой страны социализма. Попытки авторитарного режима легитимировать свой статус посредством апелляции к символическим суррогатам традиции (поддержке РПЦ или других религиозных конфессий, допущенных к обслуживанию власти) или через возбуждение иллюзии национального возрождения особого успеха не имеют. Как показывает Манеж, а ранее Кондопога и другие случаи, этот джинн очень скоро обретает антигосударственную направленность, поскольку клептократическое государство не в состоянии адекватно реагировать на его запросам. Массовые беспорядки в Москве — продукт одичания, но не цинизма. Искусственно навязываемому фундаментализму не на что опереться, поскольку традиции, определявшие некогда уклад жизни, сословные представления об этике, чести или нормах поведения, были полностью разрушены еще в советское время. Поэтому существующие институты насилия воспринимаются сегодня либо как привычное принуждение, либо как полное беззаконие, как проявление безудержной жадности и бессовестности тех, кто допущен к власти.