Моя жизнь. Часть I

Вместо предисловия

Так как я далеко не уверен, что проживу ещё сколько-нибудь значительное количество лет и успею сделать нечто более серьёзное, чем сделал до сих пор, и, к тому же, всё сильнее чувствую своё раннее старение в моральном отношении (при запоздалом физическом развитии), я приступаю к обнародованию серии рассказов о своей жизни. Уверен, что рассказы эти будут иметь не только личное, но и некоторое общественное значение, в качестве ещё одного маленького штриха в историю классового общества, в историю мучительного процесса осознания угнетёнными и обездоленными всей правды о капиталистическом обществе и неизбежности его гибели, в историю борьбы пролетариата и угнетённых народов всего мира за своё освобождение, которая время от времени приводит к серьёзным успехам. Это тем более необходимо, что буржуазия и её вольные и невольные подголоски навязывают всему обществу ложь. Между тем, я на своей шкуре как никто из моих близких знакомых испытал истинную цену этой лжи и выстрадал ту правду, которой теперь уже никто не заткнёт рта. Восстановление этой суровой правды должно помочь всем честным людям избежать тех нелепых ошибок, которых они могли бы избежать ещё многие десятилетия назад. Это касается и предрассудков гнилого обывателя о «святости» семьи, которые в своё время с такой беспощадностью высмеяли Маркс и Энгельс.

Детство и отрочество. Уфа

Приступая к рассказу о своём детстве, я считаю нужным процитировать следующие слова Троцкого:

«Детство слывет самой счастливой порой жизни. Всегда ли так? Нет, счастливо детство немногих. Идеализация детства ведет свою родословную от старой литературы привилегированных. Обеспеченное, избыточное, безоблачное детство в наследственно богатых и просвещенных семьях, среди ласк и игр оставалось в памяти, как залитая солнцем поляна в начале жизненного пути. Вельможи в литературе или плебеи, воспевавшие вельмож, канонизировали эту насквозь аристократическую оценку детства. Подавляющее большинство людей, поскольку оно вообще оглядывается назад, видит, наоборот, темное, голодное, зависимое детство. Жизнь бьет по слабым, а кто же слабее детей?» [1].

Но в отличие от Троцкого, детство которого, по его признанию, было сносным, к автору этих строк приведённые слова применимы целиком.

Меня моя мать «растила» без отца, которого я никогда не знал. Сама она была психически нездоровой. Она не держалась ни за одну работу и с 39 лет сидела на инвалидности. Она держала меня в адской нищете: я в детстве порой не имел куска хлеба и стакана молока и часто радовался, если сумел в кухонном шкафу откопать луковицу. Она устраивала мне истерики на пустом месте и почти не давала гулять и играть со сверстниками. Она меня избивала. Она меня выгнала один раз — в 14 лет! — голышом к мусоропроводу, а в другой раз даже среди ночи в рванье-дранье погнала на мороз. Тех, кто на всё это будет выражать мне своё «сочувствие», называя меня «бедненьким», но откажется при этом признать, что мои бедствия и страдания были закономерным результатом «дикого капитализма» 1990-х годов, я прогоню как законченных лицемеров и подонков. Не я бедненький, а вы подленькие, господа либералы и прочие апологеты капитализма и просто обыватели!

В конце концов, у моей матери в советское время, ещё когда она была ребёнком, всегда на столе были гарантированные тарелки супа и каши, хотя, как показала вся дальнейшая жизнь, она совершенно не заслуживала этого. И это притом, что она тоже росла без отца. Я отлично понимаю украинцев, которые рассказывают мне о своих предках, умерших от голода в 1930-х годах. Но это не значит, что нужно отрицать повальную зажиточность советско-российского обывателя после 1950-х годов (впрочем, немалая часть российского населения стала зажиточной ещё в 1930-х годах), и цинично отзываться о советских стариках, будто те ностальгируют по СССР исключительно из-за того, что «они просто тогда были молоды». И уж тем более никто не смеет рассказывать мне о том, что либеральные реформаторы 1990-х годов меня «осчастливили», — мне этой гнусной «демократической» пропаганды хватило ещё в детстве, в частности в школе.

Мне моя мать, эта законченная дура, дала в своё время имя Герман. Она, конечно, не предвидела, что за это меня всё моё детство и отрочество сверстники будут обзывать «немцем» и «фашистом». Тех, кто в этой связи будет ужасаться по поводу моего нелестного отзыва о своей матери, я тоже прогоню как гнусных лицемеров: господа почтенные, вы сначала представьте, каково это — подвергаться двойному издевательству матери и сверстников: первая дала мне одиозное имя, вторые меня же за это оскорбляли, пришивая мне Гитлера. Где вы были тогда, господа моралисты и хранители семейных скреп?

Помню, в 2004 году, когда я учился в седьмом классе, моя мать пришла с родительского собрания и рассказала мне, как мамаши одноклассников на этом собрании передавали классной руководительнице жалобы своих детей (это были преимущественно пацаны) на учительницу немецкого языка из-за её строгости и некоторой «вредности» по отношению к ним (у меня единственного в этом классе были хорошие отношения с ней ввиду моего исключительного, на фоне остальных учеников, интереса к этому предмету, которым я поразил её на первом же уроке). Самое забавное заключается в том, что, по словам моей матери, родительницы других учеников задали классной руководительнице такой вопрос про школьную «немку»: «Она что, на самом деле фашистка?». До такой вот степени дошли шовинистические предрассудки у российских обывателей на третьем поколении после второй мировой империалистической войны. Ответ классной руководительницы был не менее убогий: «Да нет, что вы, она татарка!» Да, если учительница — немка, она обязательно фашистка, а среди поволжских татар (и вообще россиян!) не бывает фашистов...

И пусть больше ни одна российская шовинистическая сволочь не посмеет рассказывать мне, что-де если бы победил Гитлер, «то тебя бы вообще не было»: лучше бы меня действительно не было бы: тогда бы мне не пришлось испытать всех тех физических и нравственных мучений, на которые меня обрёк отечественный фашизм. Это, так сказать, личное дополнение к моей далеко неличной ненависти к российскому империализму, уморившему голодом миллионы украинцев и депортировавшему поволжских немцев, чеченцев и крымских татар.

[1] Л. Троцкий, Моя жизнь, М., «Панорама», 1991, стр. 23.