Памяти отца

Это эссе я написал семь лет назад. Кое что можно было бы и править, подредактировать, но не стану. Пусть будет как есть.

Обильное чтение порождает странное и весьма гацкое состояние: вдохновение есть, а фантазии нет. Хочется писать, а не о чем. Все написано, издано, прочитано и сдано в архив. К тому же дает о себе знать дурная наследственность. Вообще, понятие "наследственность" придумано для оправдания человеческих пороков. Вздохнешь эдак горестно, руками разведешь: что, мол, поделать - гены.

Вот ведь... это, кажется, я тоже где-то читал. Интересно, есть такое понятие "бессознательный плагиат"? Отвлекся.

О чем это я?

О наследственности.

Так вот. Мужчины нашего рода почти поголовно отличались словесным недержанием. Дед писал от руки на серых листах некачественной советской бумаги. Правая сторона его тела была разбита параличом, поэтому писал левой. Он вообще удивительно проворно орудовал левой. Эй, кто-нибудь сможет нарезать хлеб одной левой рукой? То-то! Что-то нарезав и что-то намазав, он говорил мне с дивным волжским оканьем, о котором я знаю только по рассказам матушки: "Пойдем, Олеша, чаю попьем", и я на тонких ножках мчался в кухню.

О матушке напишу отдельно: этот чудесный родной человек не поместится в коротком рассказе.

Но предпосылки для вдохновения у деда, несомненно, были: воевал, потом ответственная партийная работа и паралич. А главное, рядом всегда была супруга, страдающая легкой формой шизофрении. А что вы хотите, она родила шестерых детей! Так что для сдвига были созданы все условия. Что именно писал дед, осталось для меня тайной: он помер 80-м году. Мне было 6 лет.

Отец, едва явившись на свет, тоже ударился в литературу. В семейном архиве долгое время хранилась реликвия - его статья в "Пионерской Правде". Или не статья, а письмо в Самую Главную Газету... Не помню. Святыня давно утеряна.

Биография родителя столь же бурна, сколь и коротка. В возрасте 30 лет он, сварщик-сантехник-и пр. с высшим инженерным образованием отправился в Сибирь, движимый стремлением обрести материальную независимость и спокойствие духа. Да-да, дорогие мои! В то время за длинным рублем ехали не в Москву, а на далекие севера. Но ни того, ни другого он не обрел, потому что по дороге женился еще два раза. Итогом трех браков стали пятеро детей. Сначала он платил алименты всем пятерым, потом по мере их взросления, четверым, а потом и троим, но уже до конца дней своих.

Помимо денег он слал нам письма, греющие руки даже сквозь конверты. И они были талантливы, эти письма! Но стиль я смог оценить гораздо позже, когда обнаружил их лет примерно в шестнадцать среди других бумаг. Матушка прятала от нас эти весточки - боялась возможной разлуки с любимым "сыночкой", которого отец хотел отсудить у нее. Еще в нервно надорванных конвертах хранились фотографии молодого, чрезвычайно интересного мужчины а-ля Джеймс Бонд-геолог с надписями на обороте "Папа на севере".

Север не пощадил моего романтичного отца, и через десять лет он вернулся в родной город с напрочь подорванным здоровьем. Благо, руки у отца росли откуда положено, а умельцы в СССР ценились на вес золота. Со своим закадычным другом он двинул в народ гнуть шабаря. Он починял примуса, доводил до ума потрясные советские головоломки, которые кто-то по недоразумению назвал мебелью и ремонтировал всякого рода сантехнику. Когда я благополучно провалил экзамены в Политех, батя смерил взглядом мою тщедушную фигуру и значительно изрек: «Сын. Долги - не беременность, сами не рассасываются. И долг отчизне придется отдать. В армии, сын, есть три незаменимых человека: гитарист, водитель и сварщик. Еще ценятся каменщики, но это нам не подходит. Бренчишь и подвываешь ты уже сносно, а права и удостоверение сварщика ты должен себе организовать за оставшиеся полгода» Ах, папка, надеюсь, ты мной гордишься. Ныне я, водитель с категориями «В», «С» и сварщик 4-го разряда, сижу в московском офисе, и воротничок моей синей рубашки сияет белизной.

Но только благодаря тебе, я способен справиться с потекшим краном, устранить течь из трубы, грамотно продырявить стену дрелью, не «посадив» сверло и собрать фурнитурную головоломку, вызвав восхищение дражайшей супруги.

После того, как я был послан командованием на три действительно веселых буквы (ДМБ) и вернулся на малую родину, мы встречались редко. Я знал, что отец в свободное от досуга время, пишет, но был так же далек от литературы, как бунтующая аристократия от народа. Меня больше забавляло то, что батя, в свои «под пятьдесят», оставался потрясающим ловеласом. Уже после двух инсультов, когда он едва говорил, и жизнь его проходила между отделениями реанимации и реабилитации, в больничной палате или в двухкомнатной хрущевке, при нем всегда находилась какая-нибудь из его женщин. Он любил их, и они отвечали взаимностью. «Три рассказа про одиночество» были написаны им задолго до этого, но со временем стали автобиографическими. Через его руки (?) прошло столько прекрасных дам, что накопленные познания позволили разработать свою теорию совместимости полов. Он на полном серьезе просчитывал возможные варианты моего будущего с той или иной пассией, опираясь на нумерологию, фундаментом которой служил магический квадрат Парацельса, и приводил массу примеров из своей обширнейшей практики, убеждая, что если бы владел такой системой раньше, то никогда не женился бы на моей матушке. В 98-ом году издательство «Эксима» выпустило его книгу. В аннотации было сказано, что «…молодой автор продолжает традиции школы Ефремова…» Меж тем молодому автору было уже за пятьдесят. Этот фантастический роман не блистал оригинальностью замысла, но отец переплел основную сюжетную линию со своей нумерологией, и книга сразу стала непохожей на тысячи творений других «молодых авторов». Недавно я обнаружил в Интернете программку, сработанную каким-то хлопцем по книге отца. Желающие могут скачать ее, потратившись только на оплату трафика и устраивать свою судьбу «не в слепую», но с учетом горького, и не очень, опыта старшего поколенья. В феврале 2000-го я был в ненавистном Городе на Неве. Я отчаянно колотил хвостом питерский лед, пытаясь возродить загибающийся бизнес, но Город уже перетер меня коренными зубами и готовился выплюнуть. 10-го вечером позвонила сестра и сказала и сказала, что отец умер. Третий инсульт перебороть не просто, да мне кажется он и не пытался. Последний раз я говорил с ним в декабре 99-го. Он говорил что-то бодрое, но в его словах была только бесконечная усталость от жизни.

Денег на билет не было. Сейчас я проклинаю себя за то, что не замочил старуху процентщицу, не ограбил ночной ларек, не пошел со слезами к поездам на поклон сердобольным проводницам. Может, и удалось бы поспеть вовремя. Чувство вины – скверная штука. Но жить вовсе без него – это жлобство. Я никогда не стану жлобом, потому что никогда не прощу своего отсутствия около его постели и у его гроба. В марте Город глубоко втянул отдающий гнильцой невский воздух и резко выдохнул, сложив губы презрительной трубочкой. Я вылетел из его пасти, и он придал мне дополнительное ускорение в виде пинка под самоуверенный зад. Сестра отдала мне отцовы рукописи. После того, как я прочел не публиковавшееся продолжение уже изданного романа, на внутренней стороне затрепанной картонной папки с пожелтевшими листами я увидел строчки, выведенные непослушными пальцами. Это было завещание доработать недоработанное и опубликовать неопубликованное. Оно повергло меня сначала в замешательство, потом в уныние, поскольку тяги к писательству я никогда не испытывал. Но всему свое время. Гены не обманешь. Главное, вдохновение есть, а что касается фантазии, то у меня четыре пухлых папки, полные идей и замыслов. Что-нибудь из этого обязательно получится.

К чему я это все? Кому это интересно?

Просто сегодня десятое февраля. Четыре года. Очень хочется сказать: спасибо, папка!

И прости.