Дунайский берег. Умм Иклиль.

Она сидела на полу над тазом и раз за разом намыливала пятно на отцовской рубашке. Намыливала и тёрла, намыливала и снова тёрла. Кожа на пальцах покраснела, а местами была стёрта до крови. Но, как она ни старалась, пятно не отстирывалось.
Она вздохнула, посмотрела на выступившую на костяшках худых пальцев кровь и закусила губу. Она ничего не могла поделать, оставалось только смириться. Завтра ей достанется от отца. Может, прутом — это было самое лёгкое, и Сабрина даже радовалась, когда видела в руках надвигающегося на неё отца прут, — а может, палкой или даже ремнём с пряжкой. Ремня она боялась больше всего. Потому что следы после него всегда долго заживали.
Матери, пожалуй, тоже достанется — за дочь, не способную отстирать большое жирное пятно от его любимой рубашки. При мысли об этом сердце Сабрины сжалось от острой жалости к матери. Но она не могла ничего изменить…
Два дня назад ей досталось от отца палкой за то, что мясо, которое он принёс, оказалось жёстким. Хотя и варилось полтора часа. А неделю назад она получила подзатыльник от брата Антоща за то, что повесила его рубашку не туда, куда вешала обычно. Но это были пустяки по сравнению с отцовским ремнём…
Она встала, опустила засученные рукава, подобрала длинную юбку и пошла на кухню к матери. Усталая и погружённая в свои невесёлые, как догадывалась Сабрина, мысли, мать чистила картошку и складывала её в большую кастрюлю — еду-то приходилось готовить на десять человек, ведь у Сабрины было семь братьев. И все семь были копией отца. Сабрине часто казалось, что у этих восьми мужчин вообще нет сердец. А если и есть, то в сердцах этих нет ни крупинки добра. Сабрина не помнила, чтобы за пятнадцать лет её существования на этом свете отец хоть раз поцеловал её. Мать часто ласкала и жалела единственную дочь, хотя самой ей приходилось несладко. А отец в сознании Сабрины был неразрывно связан с металлической пряжкой, оставлявшей синяки на её теле — не только когда она была в чём-то виновата, но и тогда, когда у отца просто бывало плохое настроение. А плохое настроение у него бывало часто…
Услышав шелест её подола, мать повернулась, посмотрела на неё и, заметив выражение безнадёжности на её лице, чуть слышно спросила:
— Не отстиралось?
Сабрина только молча покачала головой, взяла второй нож и картофелину и стала быстро чистить, не глядя на мать.
— Расскажи про бабушку Геду… — наконец попросила она, почувствовав, как глазам подступают слёзы.
— Опять ты за своё, хорошая моя… Давно это было… И не про нас… Столько воды утекло…
Эти беседы были единственным утешением двух женщин. Геда, прабабушка Сабрины прожила счастливую жизнь. Очень счастливую для цыганки. Её отец был добрым человеком и души в ней не чаял. Он всячески оберегал её и лелеял. Она вышла замуж в 16 лет по любви, и муж заботился о ней не меньше, чем отец. Она не знала горя до самой смерти. У неё родилась дочь Тамила — бабушка Сабрины, потом ещё одна, потом сын. Их дети росли не менее счастливыми, чем она сама. Но однажды на табор напали и из их семьи в живых осталась только бабушка Сабрины, потерявшая родителей, сестру и брата, да её дядя.
В тот холодный осенний день и закончилось счастье женщин их семьи. Дядя её был вовсе не похож на её отца. Он был человеком жестоким и жадным. Он отдал 14-летнюю Тамилу замуж за человека, который был под стать ему. Дальше было двадцать лет побоев, издевательств и непрестанных тягот. Тогда для табора настали трудные времена — словно Господь покинул их Своей милостью. Из пяти детей выжили только двое — дочь и сын. Подросток вскоре пропал, а сама Тамила умерла от воспаления лёгких. А её дочь Вия, мать Сабрины, пошла по стопам матери — не по своей воле, конечно. Сорок лет горя, жестокие родственники. Не менее жестокие и грубые сыновья. Сабрину это не удивляло — ведь жизни-то их учил отец, считавший, что от «глупых баб» они ничему дельному не научатся. Только Сабрина вся 15 лет была подле матери… и с замиранием сердца ждала того неотвратимо приближающегося дня, когда ей придётся оставить единственного человека, который искренне любил её, и стать чьей-то женой. В отношении будущего мужа она не питала никаких иллюзий. Она была почти уверена: отец давно подобрал ей кого-то не менее бесчувственного, чем он сам. Она увидит мужа в день свадьбы. И заранее предупредить её о предстоящем замужестве никто не потрудится…
А что дальше? Будущее в её воображение напоминало тёмную кладовую, в которой был вход, но не было выхода. Сердце подсказывало ей, что на самом деле для неё мало что изменится. Она будет так же трудиться с утра до вечера, так же терпеть и втайне просить Господа, чтобы у неё не было дочерей и им не пришлось мучиться так же, как ей, её матери и бабушке, и ещё десяткам женщин, которых она знала… Ничего не изменится. Просто ремень с пряжкой будет держать другая рука…
Она вспомнила как пять лет назад, стоя под деревом у реки, протянула руки к небу так, что простые браслеты, звякнув, свалились к самым локтям и крикнула:
— Прабабушка! Ты меня слышишь? Возьми меня к себе! Ну, пожалуйста! Я буду хорошей… Я тоже хочу любить… И танцевать как ты… Пожалуйста! Я буду хорошей…
Голубое небо равнодушно молчало. Но Сабрине показалось тогда, что она слышит радостный смех красивой и доброй прабабушки, которая когда-то танцевала с любимым человеком на берегу Дуная и была счастлива до конца своих дней.
Дни бежали. Зима сменяла осень, лето — весну. Она росла и взрослела. Давно уже не протягивала она руки к небу, давно уже не пыталась найти в этом небе доброго ангела, который сделал бы их с матерью жизнь столь же счастливой, как жизнь её прабабушки.
Она всегда любила танцевать и петь. Это было у неё в крови. Но в последнее время занятие это доставляло Сабрине всё меньше радости. Порой ей начинало казаться, что на плечах у неё лежит огромный мешок с чем-то неподъёмным и ей хотелось пригнуться к земле в надежде получить живительную силу от почвы, выводившей каждый год столько чудесных растений и ярких цветов…
Часто сидела она одна на берегу и смотрела на воду, которая бежала куда-то, бежала… Бежала, чтобы никогда больше не вернуться. Как время. Как жизнь. Убегала в туманную даль, увлекая за собой секунды, минуты, часы, дни… Сколько глаз смотрели на эти воды ещё тогда, когда её Сабрины, не было на свете? Она не знала. Но всё же любила смотреть на течение реки, которая видела за свой век столько рождений и смертей, встреч и разлук, счастливых союзов и разбитых сердец, человеческих трагедий и счастья, печалей и радостей.
Сабрина понимала: все люди разные, и у каждого своя судьба. Роза светилась от счастья, Рада тайком лила горькие слёзы. Патрина была очень красивой, Диана — самой обыкновенной. В доме Шаниты деньги никогда не переводились, а семья Сабины еле сводила концы с концами… Каждому своё.
Сабрина посмотрела в крошечное окошко на голубое небо и в который уже раз подумала: «Господи, ну почему же люди не умеют летать?...»
Улететь бы отсюда, подняться бы над облаками, провести весь свой век в полёте и не знать горя и земных забот…
Сабрина снова посмотрела на стёртые в кровь пальцы, на большой синяк на предплечье…
Летать хотелось. Отчаянно хотелось. И с каждым днём всё больше… Но крыльев не было.

Она сидела на берегу и растирала по щекам горячие слёзы. Она знала, что запачканная землёй рука оставляет на лице грязные следы, но ей было всё равно.
Ей всё-таки досталось от отца. Ремнём с пряжкой. Матери тоже… А потом ей досталось ещё раз. За то, что попыталась вступиться за мать…
Она посмотрела на плечо, на котором проступила кровь, и снова всхлипнула, но тут же закрыла рот руками, стараясь упокоиться. Нужно было вернуться в дом и помочь матери. Скоро обед, и придёт отец с братьями. Нельзя, чтобы они увидели её слёзы. А то снова достанется.
Она никак не могла заставить себя встать. Хотелось остаться здесь на берегу и смотреть на туман вдалеке. Моросил мелкий дождик, платье давно промокло насквозь, но ей было всё равно. Здесь было холодно, но здесь она не чувствовала страха…
При мысли о матери ей стало совестно, и она поднялась и нехотя поплелась домой.
По плечу и спине досталось особенно больно. Она постаралась увернуться, чтобы пряжка не попала по шее — было жаль ожерелья единственной памяти о прабабушке. Это монисто, очень старо, ещё на кожаных шнурках было завязано узлами в нескольких местах, потому что время не щадило полоски старой кожи. Да и старинные монеты давно потемнели.
Это монисто было для Сабрины символом счастья, которое суждено было испытать её прабабушке, на шее которой когда-то позвякивали эти монеты. Его носила её бабушка, а затем и мать, которая отдала его ей, единственной дочери, ещё когда Сабрине было три или четыре года. Сабрине казалось порой, что мать сделала это в надежде, что оно принесёт ей такое же счастье, которое много лет назад освещало жизнь другой прекрасной цыганки на дунайском берегу.
Она добралась до дома и закуталась в старую цветастую шаль, стараясь унять дрожь. В комнате разговаривали мужчины, и среди знакомых грубоватых голосов отца и братьев слух Сабрины уловил новый. Незнакомый голос.
— Кто-то пришёл? — чуть слышно спросила она, принимаясь резать овощи.
— Янош, сын Шандора. Ты его, верно, и не помнишь… Шандор с отцом с детства неразлучны были. Хороший человек был, душевный. На Болтоша, отца Розы похож характером. Они давно уехали. По-моему, тебе год или два был… Теперь уж и Яношу должно быть двадцать или около того. Шандор умер несколько лет назад. А мы ничего и не слыхали… Да разве до нашей глуши какие вести доходят.
Сабрина села у самой занавески перебирать крупу.
— Дядя, вы были близким другом моего отца. Поэтому я здесь. Я теперь живу в Турции, вот уже пять лет. Три года назад я принял ислам. И я хотел бы поделиться с вами тем, что узнал… Это важно.
— Ты нашёл золотую жилу? Религия принесла тебе деньги? Ты богат, влиятелен? — услышала она грубый голос отца.
— Нет, — честно признался юноша.
— Какой тогда прок от твоей религии, тем более иноземной? — с пренебрежением спросил её отец. — Что она дала тебе?
— Счастье, — просто ответил Янош. — Душевный покой, уверенность в себе, надежду на лучшее… надежду попасть в Рай.
Сабрина услышала сдавленный смех братьев. Им, неотёсанным грубиянам, Янош, конечно же, казался наивным глупцом, ничего не смыслящим в жизни.
— Шандор был моим другом. Поэтому я тебя выслушаю, хотя мне это не интересно.
Янош, хоть и жил в другой стране, оставался частью их цыганской общины, и правила приличия не позволяли её отцу, человеку вспыльчивому и резкому, прогнать его со двора. Хотя Сабрина догадывалась, что ему этого хотелось, ибо в Бога он не верил и считал все разговоры о религии пустым и бесполезным занятием.
— Хорошо. Благодарю. Я ни к чему не принуждаю вас. Просто хочу сказать, что у меня на сердце…
— Говори.
И Янош начал свой рассказ.
— Этот мир со всеми его чудесами создал Аллах — Господь небес и земли. Он Совершенен у Него нет изъянов. Он может всё. Он абсолютно справедлив. Он милосерден к нам, но суров в наказании. Он создал Рай и Ад и предоставил человеку выбор. Кто покорится Ему и изберёт правильный путь, наградой ему станет Рай. А кто откажется, его путь будет лежать в Огонь. Он сотворил первого человека и сотворил жену для него. Они жили в Раю… Потом Он расселил по земле много мужчин и женщин — потомков Адама и Хаввы… И каждый раз, когда люди сбивались с истинного пути и забывали о Нём, Он направлял к ним Своих посланников и пророков, и те призывали людей к поклонению Ему Одному и указывали им правильный путь. Кто-то вступал на этот путь, а кто-то отворачивался. Всевышний ниспосылал Своим пророкам Писания, которые служили руководством для людей… Но люди искажали Писания обвиняли во лжи пророков впадали в заблуждение, погрязали в язычестве и снова забывали Бога и сбивались с прямого пути… А потом Всевышний направил ко всему человечеству Своего последнего Пророка (мир ему и благословения Всевышнего) с Писанием которое не подвергнется изменению до самого Судного дня. Его пророческая миссия продолжалась двадцать три года…
Сабрина жадно ловила каждое слово Яноша и ощущала странное волнение в груди. Она давно перебрала крупу, порезала овощи, заварила чай, вымыла пол, протёрла старый деревянный стол и плиту, заплела в косу седеющие волосы матери, достала тарелки, а Янош всё говорил и говорил… И у Сабрины дух захватывало от его слов — таких простых, но таких прекрасных. Наверное, потому что из сердца шли… Господи, красиво-то как!..
Сабрина почувствовала неприязнь к отцу и братьям. Ей стало жаль юношу, который приехал сюда из такой дали для того, чтобы воззвать к каменным сердцам и закоснелым умам.
— Сабрина… Сабрина… Девочка, ты что, оглохла?
— Что? — растерянно спросила Сабрина, повернувшись к матери, которая встревожено смотрела на неё.
— Ты хоть слышала, что я тебе говорила? — тихо спросила мать.
— Нет… — честно призналась Сабрина, продолжая прислушиваться к словам Яноша за занавеской.
— Тебе от отца крепко досталось?
— Нет, пустяки… Через пару дней заживёт…
Сабрина заставила себя улыбнуться, хотя в горле стоял ком…
Она слушала и слушала, и ей отчаянно хотелось остановить время. Пусть он не уходит. Пусть говорит и говорит. Она знала, что отец не послушает его. И братья не послушают. Но один настоящий, внимательный слушатель у него всё же был, хотя он об этом и не догадывался…
— Ещё раз благодарю что выслушали. Я оставлю вам вот эти листы. В них много важного и полезного для каждого человека, имеющего сердце… Мир вам.
У Сабрины перехватило дыхание. «Для каждого человека, имеющего сердце». Слёзы подступили к глазам. Да разве у этих восьмерых мужчин есть сердца?! Она еле сдержалась, чтобы не закричать об этом на весь дом. Слёзы душили её, и она сама не знала, почему ей так хотелось разрыдаться.
Она взяла старое цинковое ведро и поплелась во двор за водой. На улице накрапывал мелкий дождик и капли бежали по щекам вместе со слезами. Она подошла к старому крану, набрала воды, рывком подняла тяжёлое ведро и медленно пошла по тропинке назад к дому. Рана на плече снова заболела. «Верно, снова кровь идёт» — подумала она. На полдороге она остановилась и опустила ведро на землю. Сил не было. Она не спала полночи и с утра ничего не ела. Голова кружилась. Она устало вытерла рукавом дождевые капли со лба и вдруг увидела Яноша. Он вышел из дома и шёл по тропинке, не обращая внимания на дождь.
Она застыла, как вкопанная, и так и осталась стоять на дороге, не в силах сдвинуться с места, не в силах отвести взгляд. Словно неведомая сила приковала её к земле. Она забыла о том, что на ней старая юбка с фартуком и поношенная, выцветшая рубаха с заплаткой на локте, промокшая у самой шеи от крови после отцовской взбучки. Забыла она и про синяк, который красовался теперь на её челюсти, и о запачканных копотью и ржавчиной пальцах. Она просто стояла и смотрела на него. А он подходил всё ближе и ближе. Он шёл, думая о чём-то своём и глядя под ноги. Высокий, в простой чёрной рубашке. Иссиня-чёрные волосы намокли от дождя. Густые чёрные брови срослись на переносице. Запавшие щёки покрывала щетина.
Словно почувствовав на себе чей-то взгляд, он поднял глаза, и на мгновение их взгляды встретились. Добрые, кроткие карие глаза… Одно мгновение, и он, как будто спохватившись, нахмурился и опустил взгляд.
Он давно прошёл мимо неё, а Сабрина так и осталась стоять под дождём. Она поднесла руку к шее и нащупала монеты прабабушкиного ожерелья, борясь со странным желанием — со всех ног броситься вслед за этим юношей, который приехал сюда из другой страны только для того, чтобы воззвать к людям, у которых есть сердца.
«У меня есть сердце» — беззвучно прошептала она, снова рывком подняла ведро и, больше уже не оглядываясь, побрела к дому.
Стоило ей войти на кухню, как на пол из-за занавески полетела кипа бумаги.
— Сабрина! — услышала она грубый голос отца. — Сожги этот мусор…
Она кинулась собирать листы с пола.
Она знала, что не подчинится приказу отца. Конечно, если он узнает, ей несдобровать. Но она уже решила для себя, что не станет сжигать послание, адресованное живым сердцам…
Она собрала листы, бережно сложила их и спрятала. Вечером без сил упав на свою постель, она первым делом принялась благодарить Господа. За то, что спала она на кухне и рядом никого не было. За то, что мать в детстве научила её читать. За то, что Он послал им Яноша… Ей казалось, что сегодня её жизнь сделалась чуточку светлее.
Услышав храп братьев и отца, которые спали на втором этаже, она потихоньку встала, зажгла свечу и достала несколько листов. Этой ночью свет в её каморке горел почти до утра. Сабрина знала, что эту ночь она запомнит на всю жизнь, потому что в эту ночь она открыла для себя новый мир.
Весь следующий месяц, пока отца и братьев не было дома, Сабрина читала матери эти листы, которые потом снова прятала под свой старый матрас. Говорили они теперь только об этом.
— Красиво… Мудро… — качала головой мать. — Ратмир, твой прадед, набожным был… Может, если бы твой отец верил в это, мы бы и жили сейчас по-другому… Да что проку от этих «если»…
— А я верю в это, мама… Я верю…
Горячность, с которой Сабрина произнесла эти слова, казалось, вовсе не удивили её мать.
— Мне кажется, это хорошо… Мне показалось, что Янош счастлив. Может, и тебе вера принесёт счастье…
Когда осталось около ста листов, Сабрина вдруг почувствовала странную тревогу. Нехорошее предчувствие не покидало её. Отец целую неделю не обращал на неё никакого внимания. Словно её вообще не было. Ей бы радоваться, но она сердцем чувствовала, что это не к добру… Так оно и вышло.
Едва войдя на кухню, она почувствовала неладное. Глаза у матери были красные.
— Сабрина, дочка…
— Да, мама?
Мать, не говоря ни слова, подошла к ней и обняла её. Как ребёнка. Совсем как в детстве…
Сабрина всё поняла, но спрашивать о чём-то боялась — ждала, пока мать заговорит первой.
— Отец тебя за Натаща отдать хочет…
Дыхание перехватило, ноги стали ватными. Она не почувствовала даже как выскользнула из объятий матери и упала на колени на неровный, выщербленный кухонный пол.
Образ грубого, прокуренного парня всплыл в памяти. Она вспомнила, как ещё в детстве обливалась слезами, когда он убивал на её глазах бродячих собак и кошек. Каждый раз, вспоминая о нём, она чувствовала, как мурашки бегут по коже. Она ненавидела его всей душой за его жестокость и всегда избегала встречи с ним. При одной мысли о том, что ей придётся стать женой этого изверга, Сабрине стало невыносимо страшно. Последний раз она видела его год назад, с палкой в руках. Ему тогда было восемнадцать. Сабрина сомневалась, что он хоть чуточку изменился. Такие люди не меняются.
Она хотела что-то сказать, но не могла найти слов. Ей показалось на мгновение, что она вообще разучилась говорить.
Она посмотрела в маленькое окошко на голубое небо, и ей снова отчаянно захотелось обрести крылья. Стать птицей, прижаться к матери в последний раз и взмыть в это небо. Расправить крылья, наслаждаясь свободой, и улететь отсюда навсегда. И больше никогда не видеть отца, братьев, Натаща…
Но крыльев не было.
Мать взяла её за плечи и встряхнула. Словно со стороны услышала Сабрина свой слабый голос:
— Что теперь делать?..
— Послушай меня, девочка моя… Беги отсюда. Беги прямо сейчас. Где бы ты ни оказалась, там вряд ли будет хуже, чем с этим умалишённым… Беги.
Сабрина смотрела на мать, не моргая, словно слова её доходили до неё с трудом.
— Мама… Я… Я не могу… Не могу без тебя… Как я тебе здесь оставлю?
— Сабрина, Сабрина… Я никогда не была счастлива. Но у тебя ещё всё впереди… Я надеюсь… Может, у тебя получится стать счастливой… Как у твоей прабабушки… Если ты уйдёшь, я буду жить надеждой, что у тебя будет то, чего не было у меня…. У нас..
Сабрина сидела на полу, уставившись в одну точку. Как всё изменилось… Вдруг, в один миг. Она не представляла себя без общины. Это ведь её дом, её семья, её соплеменники… Как уйти? Куда? И как жить без них?.. Но остаться — значит, выйти за Натаща. А что потом? Кусать руки в отчаянии? Хватит ли у неё терпения?... До этого будущее казалось ей чёрным, как дым. Теперь оно было просто неизвестным и оттого пугающим. Но в этой черноте ей померещился сейчас проблеск надежды.
Бежать… Но куда? Она в жизни не отходила от дома больше чем на три километра. Куда ей пойти? Спрятаться от отца было негде…
Мать будто читала её мысли.
— Не думай спрятаться где-то рядом. Тебя везде найдут. Уходи совсем… Слышишь? Уходи так далеко, как только сможешь. Словно тебя и не было…. Понимаешь меня, Сабрина?
— Но куда? Куда мне идти?
— Я знаю окрестности не лучше тебя. Всю жизнь ведь живу здесь. Сама знаешь… Мать моя на вокзалах подаяния просила, столько городов и деревень объехала, горемычная… А я… Ты просто иди. Поняла? Не останавливайся.
Сабрина лихорадочно соображала. У неё ничего нет. Все деньги у отца — они с матерью их и в руках не держали… Уезжать было не на что. А далеко ли она уйдёт пешком?
Мать выгребла из банки мелочь.
— На вот, возьми. Тут мало, но всё же… И быстрее. Отец через несколько часов вернётся, и тогда несдобровать тебе.
Сабрина не двигалась с места. И вдруг её осенило.
Янош…
Идея казалась фантастической… Но ведь и то, что она собиралась сейчас сделать, было почти невероятным.
— Янош… — тихо проговорила она.
В памяти живо всплыли добрые карие глаза.
Мать села рядом с ней и чуть слышно вздохнула.
— Не знаю, право, не знаю… Непросто это… Как ты доберёшься до Турции? Он даже не сказал, из какого города приехал… А страна, верно, большая… Не то, что наша деревня… Но если сумеешь найти его, думаю, он тебе поможет… Его отец был добрым человеком… Когда я его впервые увидела, я очень жалела, что не вышла замуж за кого-то, похожего на него…
Мать вытерла слёзы и встала с пола.
— Собирайся, дочка… Уходи пока ещё не слишком поздно…
Сабрина встала, набросила на плечи шаль, вытащила листы из-под матраса, сложила их в тряпичную сумку, повесила на плечо, спрятала туда же деньги, любимый гребень, взяла у матери кусок хлеба в пакете… Ей было страшно. Тревога грызла её изнутри. Но внезапно появившаяся надежда придала ей сил.
Она крепко обняла мать.
— Если бы я могла, я бы осталась с тобой, мама… — тихо прошептала она.
— Я знаю, дочка… Знаю, родная… Но я не хочу этого… Иди же. Будь счастлива!
— Мама, скажи, ты веришь в то, во что верю я?
Мать помолчала с минуту, потом сказала:
— Верю, дочка… Я не всё понимаю… Бог мне большого ума не дал… Я только читать и умею, а знаю немного… Но Янош умный мальчик… И ты тоже.
— Главное, верь, мама… И молись за меня. Я попробую найти его…
Она вытащила из сумки десять листов.
— Вот… Это я оставлю… Здесь самое главное. Как принять ислам… Свидетельство, которое не только на языке, но и в сердце должно быть… Важнее его ничего нет. Пожалуйста, прочитай, и скажи его… Сердцем скажи…
— Сегодня же прочту, родная моя… Иди. И пусть Господь тебя хранит!
Она ещё раз обняла мать. Боль разлуки разрывала ей сердце. Но она знала: выхода нет…
Она вышла из дома, огляделась. Стоял жаркий полдень. Вокруг не было ни души. Она бросила прощальный взгляд в сторону Дуная. В глазах защипало. Сабрина смахнула слёзы и пошла вперёд. Сердце в груди билось тревожно и словно подгоняло её. Хотелось не идти, а бежать. Она прошла знакомые места. В горле пересохло от страха.
— Простите… — она окликнула прохожего. — Где автобусная станция?
Хмурый прохожий бросил в ответ что-то грубое. Видно, он не любил цыган.
Только на третий раз парень с нагловатым взглядом, оглядев её с головы до ног так, что она почувствовала себя голой, сказал:
— Иди прямо. Через две улицы налево повернёшь. Если пешком, то с полчаса будет.
— Спасибо…
— И что, даже погадать не предложишь? — он удивлённо приподнял бровь.
— Враньё это всё… Только Бог знает будущее… — выпалила Сабрина, вспомнив о том, что читала три недели назад в листах Яноша.
Парень хохотнул, покачал головой и пошёл дальше.
Сабрина вздохнула с облегчением. Она шла, беспокойно озираясь. Она чувствовала на себе взгляды прохожих и ей хотелось съёжиться и стать маленькой и незаметной. Ей ли не знать, как многие венгры не любили её племя… Она-то редко от дома отходила, а другим, которые в городе бывали, доставалось.
Добравшись до автобусной станции, Сабрина остановилась. А что теперь? Она переводила взгляд с одного автобуса на другой. Она простояла так почти полчаса, потом стала ходить между автобусами.
— Прочь, собачье племя! — услышала она гневный возглас за своей спиной. — Житья от вас нет! Ищешь, хитрая, кого обобрать?
Сабрина предпочла убраться подальше. А то, чего доброго, достанется от толстого водителя…
— Куда бежишь?
Услышав родную речь, Сабрина остановилась и оглянулась. Перед ней стоял цыган лет сорока. От его взгляда у неё мурашки по коже побежали. Он напомнил ей отца. Во рту пересохло от волнения.
— Я… Мне уехать надо… В Турцию… — пролепетала она, нервно сглотнув.
— Одной? — он удивлённо поднял бровь. — Что, девочка одна на белом свете?
Сабрине не нравился этот человек. Что-то подсказывало ей, что нет в его сердце добра… Но она надеялась найти у него помощь.
— Одна… — чуть слышно повторила она, и ей снова стало страшно.
— Могу помочь…
— Правда? — Сабрина с надеждой посмотрела на него.
Чёрные глаза внимательно изучали его. Этот прямой взгляд смутил её, и она снова опустила глаза.
— Куда тебе в Турции нужно?
— Я не знаю… Всё равно куда… Лишь бы туда попасть.
Он покачал головой, но всё же сказал:
— Пошли.
Сабрина поплелась за ним.
— У меня… Денег нет…
Сабрина подумала, что лучше быть честной и сказать об этом сейчас.
— По тебе видно… — буркнул он. — Ничего… Без денег помогу. Я тебя в Турцию провезу. Я сам туда еду… Ты только помалкивай и делай, что я скажу.
Сабрина обрадовалась неожиданной удаче. Она не верила своим ушам.
Господь помог ей…
Три часа просидела она на облезлой лавке, потом её неприятный попутчик окликнул её. Он поехал с ней. Она стеснялась спросить, зачем он едет в Турцию, и только радовалась тому, что он сел на другое сидение, и она могла ехать в одиночестве, смотреть в окно. За окном плыли прекрасные пейзажи, и Сабрине показалось, что она смотрит в добрые карие глаза Яноша.
Удастся ли ей найти его? Она ведь даже не знает, где искать. Да и добрый юноша вряд ли помнил о её существовании. Она ругала себя за то, что не окликнула его тогда на тропинке… Хотя… А что бы он сделал? Забрал бы её с собой? Он бы ничем не помог ей…
Следующие два часа она смотрела в окно и думала об отце, братьях, Натаще и о бедной матери…. И о Яноше, который, как она догадывалась, прожил совсем другую жизнь, непохожую на её… Мысли роились в голове, как растревоженные пчёлы в улье….
Устав думать, она прикрыла глаза.
Всё зависит только от Бога, вдруг поняла она. Не от Яноша, не от этого цыгана, не от неё… А от Того, Кто создал их всех. Только от Него. А потому и помощи нужно просить только у Него. И она отвернулась к окну и стала молиться. Как умела, как подсказывало сердце. И сразу почувствовала себя спокойнее и увереннее.
Возможно, Янош не поможет ей. Возможно, они даже не встретятся, и образ его со временем сотрётся из её памяти… Но Тот, Кто на небесах, обязательно поможет ей… Она в это верила.
Минута бежала за минутой. Со временем она привыкла к мелькающим за окном незнакомым картинам. Стало совсем темно.
Сабрина посмотрела на звёзды. Что ждёт её впереди? Она не знала… Сейчас ей казалось, что самое важное без помех добраться до Турции — чужой страны, о которой она почти ничего не знала и в которой ни разу не бывала…
Они остановились на границе. Но её никто не трогал. Цыган вдруг вырос рядом с ней. Она сидела молча. Полчаса, и они поехали дальше. Он снова сел на прежнее место. Сабрина жевала свой хлеб и смотрела на звёзды. Ей хотелось спросить, сколько им ещё ехать, но она не решалась заговорить первой. Ещё, чего доброго, сядет рядом с ней…
Она сама не заметила, как заснула. Проснулась она уже на рассвете и первым делом посмотрела в окно.
Сабрина улыбнулась. Красиво… Деревья, цветы, деревенские домики… Небо было розовым от поднимающегося солнца. У самого горизонта неподвижно висели большие облака, похожие на куски ваты.
Сабрина не знала, сколько они уже проехали и сколько ещё осталось. Она не знала даже, куда едет. Знала, что в будущее… Но каким оно будет?
Она потерялась во времени, глядя в окно на быстро сменявшие друг друга дома, деревья, машины, поля и озёра.
Они остановились, потом снова поехали… Сабрине уже начало казаться, что это всего лишь дурной сон, и сейчас она откроет глаза и очутится в своей каморке. Они с матерью примутся за работу и снова будут разговаривать о счастливой прабабушке и обо всём на свете…
Она коснулась рукой монет бабушкиного ожерелья. Нет, это не сон… Она действительно едет в неизвестную даль вот уже много часов, и не знает, что ждёт её впереди.
Вдруг автобус остановился.
— Приехали…
Она подняла глаза на цыгана.
— Выходим, говорю…
Она вышла из автобуса, огляделась. Вдохнула тёплый воздух полной грудью. Воздух был другим. Не таким, как в родной Венгрии. И всё вокруг было другим.
— Мы в Турции? — услышала она словно со стороны собственный голос.
— Не в Венгрии же, — ухмыльнулся он.
Она шла за ним.

Спрашивать куда, не имело смысла.
— Это Стамбул, если тебе это о чём-то говорит…
Сабрине это не о чём не говорило.
Смеркалось. Они дошли до обшарпанного дома, поднялись на второй этаж. Она оказалась в тёмной комнате, которая мало чем отличалась от их с матерью каморки.
Что теперь? Она забыла об усталости. Страх снова сковал её.
— Оставайся здесь, — бросил цыган на ходу и вышел за дверь.
В замке повернулся ключ. Сабрину насторожила неожиданная грубость его тона. И дверь он запер… Чтобы не сбежала.
Она поёжилась. Сердце билось быстро и тревожно. Старая шаль упала с её плеч на стул.
Сумку она не снимала. Она села, стараясь успокоиться, но всё равно не находила себе места от одолевавшей её тревоги.
Цыган вернулся через четверть часа. Сабрина сразу почувствовала запах спиртного. Она напряглась. Дыхание перехватило.
— Ну что, сестрёнка… Платить пора за услуги.
— Но я же сказала… У меня нет денег… — срывающимся голосом проговорила Сабрина, лихорадочно соображая, как ей выбраться отсюда.
— Знаю… Сейчас мне другое нужно… А деньги ты мне потом принесёшь со своим смазливым личиком…
Он направился к ней нетвёрдой походкой.
Дверь была заперта. Но окно открыто…
Она помнила, что перед домом кусты… У неё было две секунды на раздумья. Одно безумие она уже совершила, покинув дом ради неизвестности. Теперь придётся совершить ещё одно. Выхода нет. Она вцепилась в свою сумку, бросилась к окну и ловко перемахнула через подоконник. Несколько секунд она падала куда-то, а потом почувствовала резкую боль — это острые ветки кустов оцарапали её тело. Она вскочила, подобрала юбку и бросилась бежать.
— Вернись! Ах ты, чертовка! Ах ты…
Она забежала в тёмный переулок. Впереди замаячил свет уличных фонарей. Сабрина бросилась туда. Она бежала, не останавливаясь, пока совсем не выбилась из сил. Наконец она остановилась и огляделась. Фонари широкая улица. Витрины магазинов. В толпе мелькнул цветной платок… Ещё один.
Сабрина остановилась подальше от фонаря и ждала пока успокоится дыхание, потом добрела до автобусной остановки и села на лавочку. Открыла сумку, выгребла горсть монет… Кому нужны в Турции венгерские деньги?.. Она ссыпала мелочь обратно и только сейчас вспомнила, что шаль её осталась на полу той страшной комнаты. Шаль принадлежала ещё её бабушке, и сердце у неё защемило. Она снова потрогала монеты ожерелья, которые позвякивали на шее при каждом движении.
Что теперь? Хотелось есть, а ещё больше пить. Но где найти что-нибудь? Она не представляла…
Сабрина достала листы Яноша из сумки, посмотрела на дырку на рукаве и погрузилась в чтение, чувствуя, как болят исцарапанные в кровь руки и ноги.
Прочитав пятнадцать листов, она посмотрела вокруг. Прохожих на улицах становилось всё меньше. И никому из них не было до неё дела. Но почему-то сейчас её это вовсе не огорчало. Она вспомнила как дома, глядя сквозь маленькое окошечко на голубое небо, мечтала обрести крылья и улететь. Теперь она знала: улететь можно и без крыльев. Когда Всевышний помогает. Можно преодолеть любые преграды, можно сдвинуть с места горы…
Она шептала молитву, а потом, устав, стала думать о том, что делать дальше. Нужно дождаться утра. А потом…
Она посмотрела на листы, которые по-прежнему держала в руках.
Потом нужно найти мечеть… Большую мечеть, где много людей… И искать Яноша.
Когда улицы опустели, она положила сумку возле себя, забросила на лавку болевшие ноги и уснула. Да, ей было страшной оставаться на незнакомой улице одной в ночной тишине. Но она знала: Господь защищает её.
Она проснулась на рассвете. Исцарапанное тело болело.
Гневные возгласы, незнакомая речь… Видно, цыган здесь любили не больше, чем в Венгрии.
Сабрина поднялась с лавочки, подхватила свою сумку и поспешила убраться подальше от разгневанных людей, которые с недовольным видом упрекали её за что-то, дожидаясь автобуса.
Она не ожидала, что ей будут улыбаться и разговаривать с ней приветливо и дружелюбно, а потому даже обрадовалась тому, что не понимает местной речи. Полдня ушло на поиски большой мечети. Кто-то просто шарахался от неё, другие говорили что-то, не догадываясь показать рукой, в каком направлении идти. Вконец измученная, она остановилась возле мужчины, который поливал из бутылки лобовое стекло своей машины и протирал его губкой.
Он с подозрением посмотрел на неё. Она виновато улыбнулась и показала на бутылку, а потом на свой рот. Несколько секунд он смотрел на неё, не понимая, чего она хочет. Наконец он бросил ей бутылку. Она кивнула головой — языка-то она не знала.
Сабрина отошла, открыла бутылку и стала жадно пить.
«Господи, благодарю Тебя… Благодарю, что не оставляешь… Помоги мне».
Она наспех переплела косу и отправилась дальше. На поиски заветной мечети ушло ещё добрых три часа. Увидев наконец вдалеке полумесяц, она с облегчением вздохнула.
Мечеть была огромной и невероятно красивой. Рассматривая её, Сабрина забыла обо всём. Она обошла её кругом, и у входа увидела несколько человек. Ещё издали поняла она, что это цыгане, и к исламу они вряд ли имели какое-то отношение. Добывают пропитание, подумала она, увидев грязных детей, которые приставали к прохожим.
Спросить о Яноше можно было только у них — ведь по-турецки она не понимала.
Сабрина направилась к ним. Один мужчина напомнил ей брата, и она невольно вздрогнула. Она стала расспрашивать их о Яноше. Они смотрели на неё с недоверием и без особой симпатии. О Яноше никто ничего не знал…
Сабрина вздохнула. Вполне возможно, он живёт совсем в другом городе… Возможно, она не сможет его найти…
Сабрина отошла. Но вскоре к ней подошёл лохматый мужчина с бородой и спросил:
— Новенькая? Ты из каких краёв?
— С Венгрии.
Он присвистнул.
— Как тебя сюда занесло?
— Я ищу… одного человека…
— Зачем?
— Надеюсь, что он поможет мне…
— Тебе ведь некуда идти, так?
Сабрина молчала. Цыган оказался проницательным…
— Слушай сюда. Это наша территория. Я могу тебе разрешить здесь зарабатывать и дать ночлег. Но ты должна будешь отдавать мне двадцатку ежедневно. И не важно, сколько ты заработаешь. Это от твоей бойкости зависит… И запомни: хозяева здесь мы.
Сабрина молчала с минуту, а потом кивнула, не глядя на него.
Ей вовсе не хотелось приставать к прохожим и просить милостыню. Но что ей было делать?
— Цыган с цыганом всегда общий язык найдёт, — заключил бородатый.
Остаток дня она просидела у ступенек с протянутой рукой. Она уткнулась лицом в колени, чтобы не видеть тех, кто подавал ей — так ей было стыдно.
Остальные подтрунивали над ней, дети смеялись. Всех удивляло, что она не ходит за прохожими, не причитает и не навязывается.
Вечером она протянула цыгану горсть монет.
— Я не знаю, сколько здесь.
Он посчитал.
— Пятёрка… — заключил он. — Впредь умней будь. Иди, я тебе с деньгами объясню. Они лиры называются… Вот тысяча лир…
Вечером она свернулась в уголке на жёстком матрасе. Большое обшарпанное помещение было разгорожено несколькими видавшими виды занавесками. Ей достался самый угол подле двери.
— Что, сестрица, не спится? На новом месте всегда так… Блохи не кусают?
Раздался смех. Сабрина не стала отвечать, а только молча вздохнула и решила, что не будет больше ворочаться, чтобы не давать повода для насмешек. Она поблагодарила Всевышнего за всё, что Он дал ей, попросила у Него прощения и наставления на правильный путь. Листы она почти дочитала. Теперь она знала, что ей, как мусульманке, нужно закрыть волосы. Но шаль-то она потеряла. А денег на новую не было…
Что теперь делать? Здесь никто ничего не знал о Яноше… Как же его тогда искать?
Но ведь эта мечеть, наверное, не единственная в городе. Лайош сказал, Стамбул большой…
Значит, нужно найти другие мечети и спросить там…
Как дальше жить? Ей не хотелось просить подаяния у мечети, но как ещё она могла избежать голодной смерти? Петь, танцевать, красть, заниматься ворожбой?.. Она никогда не училась в школе, и ничего не умела, кроме обычных женских дел — уборки, приготовления пищи да починки одежды.
Мать научила её читать, за что Сабрина была ей искренне благодарна. А Роза рассказывала ей много интересного, приносила книжки, географическую карту. Они вместе читали и рассматривали всю эту красоту на берегу Дуная, когда Сабрине удавалось ненадолго ускользнуть из дому. Бабушка Розы рассказывала им сказки и правдивые истории о давно минувших днях, когда табор ещё кочевал…
Роза… У неё была совсем другая жизнь. Родители любили её, отец сам учил её уму-разуму, много рассказывал. И замуж ей посчастливилось выйти за хорошего парня. Отец Сабрины презрительно называл его слабаком и размазнёй — оттого что он был добрым, даже очень добрым. Непростительный недостаток для мужчины…
Сабрина вздохнула. Она никогда не завидовала Розе. Мать с детства внушала ей, что зависть — скверное чувство. И от него никому хорошо не бывает. Поэтому она просто радовалась за всех счастливых — за Розу, за свою прабабушку, за птиц, весело порхающих в небе, и пёстрых бабочек, которых видела летом на берегу… И надеялась однажды тоже обрести счастье. Несмотря ни на что. Ведь чудеса случаются. Она всегда это знала…
Сабрина снова подумала о матери. Как она там? Что сделал отец, когда узнал о её исчезновении? Сабрина не могла ничем помочь бедной матери, а потому молила Аллаха, чтобы Он помогал ей и оберегал её. Ведь Он может всё…
На следующий день она робко подошла к лавке, в которой продавали платки и тихо сказала:
— Вы не дадите мне платок? Любой… У меня нет денег… Мне очень нужно.
Она взяла с собой женщину-цыганку, которая неплохо понимала турецкий и могла перевести.
— Вот бесстыжая, — покачал головой мужчина-продавец. — Так я тебе и дал… Чтоб ты его продала за ближайшим углом и опять встала деньги клянчить?
Цыганка перевела Сабрине его ответ.
— Я мусульманка… Мне нужно волосы закрыть… — так же тихо сказала Сабрина, чувствуя, как её захлёстывает горькая обида.
— Да все вы кричите в голос, что вы мусульмане, а потом тех же мусульман до нитки обираете…
На следующий день Сабрина пришла к нему с горстью мелочи и, не глядя ему в глаза, высыпала её на прилавок и взяла простой чёрный платок с тёмно-синими узорами.
Продавец, казалось, немного смутился, и тоже отвёл взгляд.
Сабрина надела платок и ей вдруг стало так хорошо и спокойно. Словно у неё появилась своя маленькая раковинка, в которую она могла влезть в любое время, закрывшись от посторонних взоров.
Надевая платок, она знала: больше она его не снимет. Она больше никогда не пройдёт по улице с непокрытой головой — если только её не заставят силой. Она боится гнева Всевышнего и стремится к Его довольству. И она будет исполнять Его веления, как только сможет.
— Зачем тебе? — удивлёно спросила цыганка. — Думаешь, так давать больше будут?
Сабрина покачала головой. Об этом она не думала.
— Я правда мусульманка. Я верю.. И люблю Аллаха… И боюсь Его…
Сабрина не знала, смогут ли они понять, о чём она говорит — потому что не знала, чувствовали ли они то же, что чувствовала она. Этот мир и покой в душе, это ни с чем не сравнимое ощущение близости к Творцу, уверенность в том, что «обошедшее тебя стороной не могло постигнуть тебя, а постигшее тебя не могло обойти тебя стороной»… Чужая душа — потёмки.
Сабрина очень надеялась, что ей удастся разыскать Яноша. Но сегодня, надевая платок, она вдруг поняла: её счастье зависит не от доброго Яноша, а от Того, Кто сотворил Яноша и ещё великое множество людей. И она поняла, что путь, на который она вступила, ведёт к счастью. К вечному счастью. И какая тогда разница, где спать — жёстком матрасе или на перине, ходить в королевских платьях из любимых сказок Розы или в старой рубахе с заплатой на локте? Сабрина начала понимать, что постепенно обретает нечто такое, что никто и никогда не сможет отнять у неё. Нечто бесценное и прекрасное, стоившее всех благ и наслаждений, которые только существуют в этом мире….
Прошло два месяца. Сабрина научилась совершать намаз и приходила в мечеть. По совету Лайоша она собирала деньги на зимнюю одежду. К счастью, в туалетах при мечети был душ, и там можно было без помех помыться и привести в порядок волосы.
Сабрина привыкла к местным деньгам и магазинам. Выучила окрестности, запомнила около сотни турецких слов, чтобы хоть как-то объясняться.
Она обошла все мечети в Стамбуле, исходив город вдоль и поперёк. О Яноше никто ничего не знал. Лайош сильно ворчал на неё в те дни, когда она уходила.
— А где двадцатка моя? Я что тебе крышу над головой должен бесплатно давать? Я тебе что, отец родной, а?
Пожилая цыганка качала головой.
— На что тебе эти мечети сдались? Делать тебе нечего…
— Они такие красивые… — тихо сказала Сабрина, улыбнувшись.
— Ох и мечтательница ты! Выбрасывай эти глупости из головы. Да мужа ищи… Не найдёшь ты своего мусульманина… Знаешь, сколько в Турции народу? Знаешь?
— А пусть и так… — пожала плечами Сабрина. — Значит, не судьба. Значит, для меня так лучше. Ничего страшного…
Однажды она так устала, что уснула в мечети. Ей за это здорово досталось.
— Не для этого дома Аллаха предназначены! А вы к людям пристаёте да ещё и мечеть оскверняете, грязь сюда носите…
Сабрина поспешила выйти из мечети. Она понимала разгневанного старика. Было отчего негодовать…
Никому и в голову не приходило, что она пришла просто помолиться, посидеть в тишине, остаться наедине с Господом, обратиться к Нему с мольбой…
Подавали ей мало. Остальные были бойкими и настырными, и почти всё доставалось им. Её они считали странной. Она не умела быть такой, да и не хотела. Скромно сидела она на картонке в своём уголке, протянув руку, и никогда не смотрела в глаза тем, кто бросал ей монету…
Сидела и берегла своё недавно обретённое счастье и радовалась каждому новому дню проведённому под сенью религии Всевышнего, и каждому новому шагу на пути к райским садам….
Зима была холодной и Сабрина куталась в большую дырявую шерстяную шаль, которую выкупила у одной старой цыганки.
Зарабатывала она мало. В некоторые дни приходилось голодать, чтобы отдать Лайошу его двадцатку.
Весной он уже не выдержал.
— Вчера было восемнадцать, сегодня вообще пятнадцать… Что-то ты наглеешь…
— Я два дня ничего не ела. Клянусь! Всё отдаю, что собрала…
— А ты не зевай. Работай! Будь понастойчивее, выпрашивай. А не сиди и жди, пока кто-то тебе подать соизволит…. Вот что я тебе скажу. Если на этой неделе хоть раз меньше двадцати отдашь — больше ты с нами не живёшь. Забирай пожитки и иди, куда хочешь. Можешь рядом пастись, я человек не злой. Но нам заработок не перебивай, а то узнаешь у меня.
Через неделю ей пришлось забрать свой скромный скарб. Идти было некуда. Можно было попытать счастья у другой мечети, но Лайош предупредил:
— Там тебя никто не будет терпеть так долго, как я терпел…
И она осталась. Сердце подсказывало, что нужно остаться.
Весь день проводила она на улице, заходя в мечеть помолиться. А вечером, когда на город опускалась темнота, стелила свою шерстяную шали на землю, подкладывала под голову сумку и засыпала.
Теперь ей стало труднее. Теперь она отдавала Лайошу пятёрку за право «работать» у этой мечети. Её оттеснили к самому углу, и в редкий день ей удавалось заработать больше заветной пятёрки, которую Лайош с неё исправно взимал. Никто не жалел её. Все были заняты своими заботами.
Сабрина совсем исхудала, потому что последний месяц жила впроголодь.
Она сидела, подставив загорелое лицо тёплому весеннему солнышку, и думала об Аллахе, о чудесном мире, Который Он создал. Янош теперь превратился в ещё одну мечту, на осуществление которой Сабрина почти не надеялась. Прошло столько месяцев, а она о нём ровным счётом ничего не знала. Его образ постепенно стирался из её памяти.
Тем не менее, она любила его. Любила так сильно, как только можно любить. Любила за доброе сердце, наполненное верой. Она наслаждалась этой любовью, согревавшей её изнутри, и ничуть не жалела о том, что любовь эта не взаимна и сам Янош о ней даже не догадывается. Она молилась за него каждый день и просила всех благ для него и дорогих ему людей…
Живот подвело от голода, голова кружилась от слабости. Но она была счастлива. Эти люди вокруг не понимали её. Они не понимали, что счастье не в деньгах, не в хорошей еде, не в красивой одежде… Счастье билось в её груди. Оно жило там, и ничто не могло изгнать его оттуда. Эти люди могли потерять своё счастье. А её счастье было всегда при ней…
Она просунула руку под платок и перебирала монеты прабабушкиного ожерелья.
— Прабабушка, как жаль, что ты сейчас не со мной. Я никогда тебя не видела, но мне бы очень хотелось, чтобы ты была здесь…
Сабрина вздохнула. Она знала, что мёртвые не слышат. А потому взывала только к Живому, Который не умирает, к Тому, Кто в небесах. Кого она любила и, Кто, как она искренне надеялась, любил её…
… Она сидела на своём обычном месте. Встать не было сил. Утренний намаз она совершила прямо здесь, сидя. Вчера она впервые упала в голодный обморок.
Сабрина понимала, что нужно что-то делать, что так она долго не протянет. Но приставать к прохожим она не могла. Лучше умереть, чем перестать уважать себя… Не так её воспитывали. Мать учила её скромности. И научила, за что Сабрина была ей благодарна.
За прошедшие месяцы она много раз думала о матери, и её радовало одно: даже если она умрёт здесь от голода, её мать никогда об этом не узнает…
Странное спокойствие овладело ею в последние дни. Она твёрдо знала: пути, которым суждено пересечься, обязательно пересекутся, а те, которым суждено идти параллельно, всегда будут идти параллельно…
Чем слабее становилась она сама, тем крепче делалась её вера. Всевышний не оставлял её. Позавчера ей перепал такой большой кусок хлеба… Ах, как она мечтала доесть его сейчас!
Она подняла голову, и, прищурившись, посмотрела в голубое небо. Пели птицы, и их пение, сливаясь с азаном, воскрешало в её сердце надежду — ту самую, которая всегда умирает последней.
Сегодня была пятница — народу будет много. В этот день подавали больше обычного, и Сабрина надеялась, что после молитвы сможет наскрести на заветную лепешку. Уже вторые сутки она ничего в рот не брала, если не считать воды из-под крана.
Она задумалась о том ясном осеннем дне много лет назад, когда табор остановился на дунайском берегу из-за молодой женщины, у которой начались схватки. Мужчины быстро соорудили укрытие, опытные пожилые женщины помогли роженице. И на свет появилась прехорошенькая девочка, которую назвали Геда. Следующие сорок дней табор стоял. Счастливая мать отдыхала. А маленькую красавицу передавали из рук в руки, и каждый шептал ей что-нибудь ласковое и доброе. Геде говорили, что она родилась под счастливой звездой… Теперь Сабрина знала: звезда тут вовсе не при чём. Это Господь хранил скромную цыганку с добрым сердцем и чистой душой. Сабрина знала, что и умирала она с Его именем на устах…
До самой молитвы она так и сидела в дальнем углу, уронив голову на руки.
Молилась она здесь же, возле своей сумки, на старой шали.
Из мечети начали выходить люди. Сабрина подняла голову, посмотрела вокруг. Бойкие дети лезли вперёд, спешно рассовывая мелочь по карманам и галдя, как вороны.
Она смотрела на людей, которые выходили из мечети. Она уже хотела снова опустить голову, но вдруг в толпе мелькнуло лицо, которое показалось Сабрине знакомым. Она долго вглядывалась и наконец снова увидела молодого человека. Она даже прикрыла рот рукой, чтобы не вскрикнуть. Глаза могут ошибаться, но сердце нет. Так часто говорила мать. Она была права.
Это был Янош, и никаких сомнений я неё не было. Он пришёл вместе с молодой девушкой — всего на два-три года старше Сабрины. Она была одета в юбку с туникой и красный платок. Наверное, они поженились недавно…
Такая красавица, подумала Сабрина. Она сразу почувствовала смутное расположение к молодой цыганке. Одного взгляда на неё было достаточно, чтобы понять, что она не только красива, но и скромна и хорошо воспитана. Да и в искренности её веры Сабрина не сомневалась — Янош, несомненно, выбрал жену под стать себе…
Сабрина чуть слышно вздохнула.
— Господи, пусть они будут счастливы вдвоём. Как моя прабабушки со своим мужем. Господи благослови их… — беззвучно шептала она.
Она снова вздохнула. Ей хотелось занять это место. Ей хотелось быть рядом с ним. Но Господь решил иначе. И она не роптала. И не завидовала. Потому что понимала: у каждого свой удел, своя судьба…
В глазах опять потемнело и Сабрина снова опустила голову.
Она была благодарна Всевышнему за то, что Он позволил ей увидеть Яноша и его красавицу-жену. Теперь она знала: у него всё хорошо, и он счастлив. Аллах хранит его.
— Сестра…
Сабрина очнулась от своих размышлений и устало подняла голову. Молодая цыганка в красном платке стояла прямо перед ней, протягивая ей руку ладонью вниз — так, чтобы никто не видел, сколько она подаёт. Она улыбалась искренне и открыто и казалась немного смущённой.
Сабрина поняла, что они с Яношем подавали всем, кто просил подаяния у мечети: он подавал мужчинам и детям, а она — женщинам. Девушка с добрым сердцем не забыла и о ней, скромно сидящей в углу далеко от остальных.
Сабрина смотрела на неё, изучая красивые черты свежего юного лица, и наконец улыбнулась сквозь слёзы, которые вдруг побежали по щекам. Она сама не знала, почему плачет, но от этих слёз на душе становилось легче…
Она просунула руку под платок и развязала прабабушкино ожерелье. Больше десяти лет носила она его на шее. Никогда не было у неё вещи дороже и роднее. Усыпанное тяжёлыми старинными монетами, оно соскользнуло с шеи и упало в её руку.
Сабрина готова была умереть голодной смертью, лишь бы не продавать это ожерелье, хотя оно и стоило немало. Но теперь она отдавала его со спокойной душой. Потому что в листах Яноша она прочитала, что человек не станет по-настоящему благочестивым, пока не станет расходовать из того, что любит.
Сабрина взяла руку молодой цыганки с зажатыми в ней монетами, перевернула ладонью вверх и положила на неё ожерелье.
— Будь счастлива, сестра…
На сердце вдруг стало удивительно легко. Молодая цыганка, слегка нахмурив тонкие брови, переводила удивлённый взгляд с Сабрины на ожерелье в своей руке…
Было чему удивляться: бездомная оборванка-попрошайка сама подала ей милостыню…
Сабрина снова опустила голову, почувствовав головокружение. Спустя несколько секунд, когда ей стало немного лучше, она снова посмотрела вперёд.
Цыганка подошла к Яношу. Сабрина видела, как она что-то сказала ему и отдала ему ожерелье. Он повернул голову и посмотрел в её сторону. Сабрина отвернулась. Ей захотелось, чтобы они просто ушли сейчас и забыли о ней. А вечером она будет молиться уже за двоих.
Но спустя мгновение Янош, зажав ожерелье в руке, направился прямо к ней. Сабрина молча ждала. Она не знала, что скажет ему, и нужно ли вообще что-нибудь говорить...
Он остановился перед ней. Сабрина подняла голову и молча посмотрела ему в глаза. Он нахмурился, будто вспомнив что-то.
— Сабрина?..
Услышав своё имя, она горько улыбнулась. Неудивительно, что он узнал её: в тот день, когда он приехал к ним, на ней была та же одежда, что и сейчас. Только на втором рукаве рубахи появилась ещё одна заплатка. Да и старинное ожерелье было трудно не запомнить.
Она молча протянула руку к сумке, которая лежала возле неё, достала оттуда аккуратно сложенную стопку листов и протянула ему.
Он посмотрел на листы, потом на платок на её голове, потом снова на листы… Сабрина не сомневалась, что он всё понял.
— Это моя сестра Аза… — тихо сказал он, кивнув на молодую цыганку, молча стоявшую у него за спиной.
Что-то затрепетало в груди Сабрины. Сестра?..
Она молча улыбнулась молодой цыганке. Та улыбнулась в ответ. Какая у неё ласковая и приветливая улыбка — просто загляденье…
— Давно ты здесь? — спросил Янош
— Почти год… — честно призналась она.
Он нахмурился и опустил взгляд, как будто чувствовал себя виноватым в том, что случилось с ней, в том, что не появлялся здесь столько месяцев, в том, что встретились они только сегодня. Сабрине даже стало жаль его. Да разве он мог знать о ней? Разве мог что-то изменить?..
— Пойдём, сестра… — тихо сказал он.
Аза протянула ей руку и помогла встать. Сабрина сделала шаг и остановилась. Голод давал о себе знать. Голова у неё закружилась. В глазах потемнело. Только бы в обморок не упасть, подумала она.
— Тебе плохо? — услышала она словно издалека встревоженный голос Азы.
— Нет… Ничего, сейчас пройдёт… — Сабрина наклонилась и подняла с асфальта сумку и шаль и осторожно выпрямилась.
Аза взяла её под руку, и они не спеша пошли к машине Яноша. Аза открыла дверь, Сабрина села на заднее сидение. Силы оставили её. Она откинулась на спинку сидения. Даже говорить не было сил. Она прикрыла глаза, чувствуя, как по лбу катится холодный пот.
Спустя полчаса она уже сидела на кухне в маленькой квартирке брата и сестры. Аза налила ей плошку ароматного супа, и Сабрине показалось, что ничего вкуснее на свете нет.
Она до того привыкла к своей уличной жизни, что даже скромная мебель в квартире Яноша казалась ей чем-то странным.
Сам Янош ушёл куда-то. Наверное, не хотел мешать им. Сабрина не стала спрашивать о нём Азу.
После обеда молодая цыганка попросила её:
— Расскажи, как ты сюда попала. Янош ведь один в Венгрию ездил. Я ничего не знаю…
Сабрина, сидевшая в кресле-качалке, не стала спорить. Она рассказала Азе обо всём: о матери, отце, братьях. О ремне с пряжкой. О счастливой прабабушке и её несчастных детях и внуках. Об одиноком дереве на дунайском берегу. О том дне, когда Янош переступил порог их дома. О том, как стояла на тропинке под дождём и смотрела на него. О том, как спрятала листы и читала их вместе с матерью. О Натаще. О побеге. О похотливом цыгане. О Лайоше и ночлежке. О платке и намазах. О любви к Всевышнему.
Аза заплакала.
Сабрина улыбнулась, протянула руку, вытерла искренние слёзы с хорошенького личика цыганки.
— Не плачь, сестра… Я не хочу, чтобы из-за меня кто-то плакал.
Она помолчала и добавила.
— Я так благодарна вам за всё. Если Янош поможет мне найти работу, я буду очень рада… Я не хочу просить подаяния. Хочу трудиться, зарабатывать себе на хлеб, как честная девушка…
Янош рывком встал с кушетки, на которой лежал, молча слушая рассказ Сабрины, и вышел из-за шторы.
— Сабрина… Прости, что слушал… Я… я не хочу, чтобы ты работала. Я хочу, чтобы ты осталась с нами. Навсегда. Чтобы мы стали одной семьёй.
Сабрина опустила взгляд, но потом снова посмотрела на него и наконец улыбнулась. Аза тоже улыбнулась и вытерла слёзы.
— И ещё… — тихо продолжил Янош. — Я хочу, чтобы в этом доме никогда не было слёз — одни только улыбки.
Аза подошла к брату и обняла его. Янош молча улыбнулся Сабрине через её плечо.

Янош был человеком слова. Он сказал ей после свадьбы:
— Я передам весточку твоей матери при первой возможности.
И вчера вечером улетел в Венгрию.
Сабрина вздохнула, села у окна. Конечно, ещё рано… Он вернётся только завтра. А может, даже послезавтра — пока заглянет к ним, пока обойдёт всех знакомых и друзей...
Но ей хотелось увидеть его прямо сейчас на дорожке, ведущей к дому. Она так скучала… Раньше она и не представляла, что можно так сильно любить человека.
Она вздохнула, подошла к тумбочке, открыла ящик. Те самые листы, которые год назад распахнули перед ней врата в новый мир…
…Сердце Вии затрепетало, когда она увидела из-за шторы Яноша. Случайность, подумали, наверное, её муж и сыновья. Но материнское сердце не могло ошибаться. А оно говорило ей: этот юноша здесь неспроста.
— Снова в наших краях? Надеюсь, этот заморский ветер больше не гуляет в твоей голове?
— Я верен своей религии и доволен ею… Я здесь ненадолго. Вот пришёл навестить вас… Я женился.
Мать Сабрины прикрыла рот рукой и осторожно опустилась на старый стул.
— Не на турчанке, надеюсь?
— Нет… На цыганке, принявшей ислам. Теперь это не такая уж и редкость. Я привёз вам вот этот пирог — это от моей жены.
Когда большой пирог оказался на кухонном столе, мать Сабрины быстро осмотрела его. Так и есть! Она развернула фольгу и вытащила заветный листок. Прижала его к груди, развернула, быстро прочитала, потом снова пробежала глазами… Быстро смахнула слёзы, улыбнулась и поклонилась Господу до земли. Потом снова взяла листок, чтобы спрятать его вместе с теми заветными десятью листками, в которых они с дочерью нашли простые и мудрые слова, изменившие их жизнь. С тех пор, как она приняла ислам вслед за дочерью, она не переставала молиться за Сабрину, исполненная надеждой однажды получить от неё весточку. Тринадцать месяцев прошло с тех пор как Сабрина покинула дом… Теперь Вия знала: Аллах услышал её молитвы.
Она опустилась на колени и, прежде чем убрать листок под старый матрас, ещё раз прочитала:

Мир тебе, дорогая мама! Не тревожься обо мне. Много всего случилось со мной за это время, но, хвала Всевышнему, я нашла Яноша. Живу с ним и его сестрой Азой. Мы поженились почти два месяца назад, и я его очень люблю. Я жду ребёнка. Сердце подсказывает мне, что будет девочка. Жаль, что не могу увидеться с тобой. Очень скучаю. Часто вижу во сне Дунай и тебя. Молю Всевышнего, чтобы Он оберегал тебя и помогал тебе. Я очень счастлива, мама. Пожалуйста, молись и ты за меня. Прошу Аллаха о скорой встрече и надеюсь, что в Раю мы будем вместе.
Мир тебе, и да хранит тебя Аллах!
Твоя благодарная и любящая дочь,
Сабрина.

Помолившись тайком, Вия легла спать. Этой ночью она спала спокойно и видела только добрые сны. Потому что знала: Аллах не оставит их с дочерью. Он укажет им выход. Время бежит, не останавливаясь, как дунайские воды, и оно перемелет все невзгоды… И останется только Рай и Милостивый Господь, Который соединит их с Сабриной в вечности.

Умм Иклиль, 2010 год