Песня о Великом русском народе. Слова народов Кавказа!

Так получилось, что московские погромы я наблюдала с Кавказа. С того самого, о котором было сказано так много экспрессивных и нецензурных слов «нашими мальчиками».

Слова эти, вздернутые в нацистском приветствии руки на фоне Кремля могли заприметить все, у кого был телевизор и интернет. Я же тем временем ездила по аулам Карачаево-Черкеcсии, интернета там не было, а когда я возвращалась в гостиницу, больше напоминающую дом свиданий, то телевизор показывал уже только порнографию. Почему-то в России большинство гостиниц сделано так — от Москвы до окраин, и никто в упор не замечает этой нашей культурной постсоветской общности...

Если кто не помнит, Карачаево-Черкессия — это часть России. Тут есть Домбай и Теберда, а также вода «Архыз». Наши родители ходили тут в походы по совершенно безопасным горам и пели под гитару про «лыжи у печки стоят» и про «старый Домбай». В новое время от этой республики баллотировался Борис Березовский, ни дня здесь не живший. Новодельное казачество тут прокричало ему «любо», насмеявшись над былыми муками настоящих казаков.

Многокилометровый забор с вышками, похожий на образцовую тюрьму, отделяет Карачаево-Черкессию от тепличного хозяйства, принадлежащего Москве. Хозяйство это, по мнению местных жителей, ни копейки не отчисляет в бюджет республики, зато принимает их на работу, за что ему местные жители бесконечно благодарны — безработица в республике с 1991 года достигла цифр, о которых лучше помалкивать. Помидоры и огурцы, которые ест зимой новая русская буржуазия, выращивают для них вот тут, на Кавказе.

Я ездила по аулам, которые в советское время были совхозами-миллионерами. Все здесь было устроено трудом этих людей, с размахом и вкусом. Теперь здесь люди стесняются, что едва смогли залатать крышу на доме культуры, который по масштабам не уступал Дворцу съездов в Кремле. И огорчаются, что опять к зиме не удалось вставить стекла…

Они еще помнят времена, когда они не были жалкими бюджетниками и нахлебниками — они гордились, что кормят множество народа. Теперь в Карачаево-Черкессии по загадочной причине минимальная зарплата почти в два раза меньше, чем в других местах. И люди здесь только разводят руками и удивляются.

В ногайском селении Эркен Шахар я разговорилась со священником Геннадием Малютиным. Он родился на Дальнем Востоке, но с двух лет живет тут. Случайно выяснилось, что храм небольшой православной общине помогал строить местный народ — ногайцы. И его построили.

И теперь мусульмане-ногайцы гордятся тем, что это единственный аул на Кавказе, где есть свой православный храм. А еще местные предприниматели и местные власти попросили отца Геннадия окормлять приходы еще в двух поселках. Храмов там пока нет, но русские люди есть, и вот для приходов предприниматели-мусульмане выделили здания, полностью их содержат, оплачивают все бытовые нужды. На двух русских кладбищах построили две часовни — три директора разных предприятий жертвовали деньги.

Русский священник подчеркнул, что помощь ему оказывают мусульмане.

А я вспоминала рассказы разных веков, как русские бежали к ногайцам спасаться от причуд государства своего.

Здесь, в Карачаево-Черкессии говорят о русских так: «Великий русский народ». Вовсе не для того, чтобы подольститься или понравиться. Ведь дальше они говорят вот что: «Великий русский народ уезжает. Закрылись заводы, фабрики, институты. Все закрылось, где мог работать народ. Русские принесли образование, школу. Русским нужны свершения. А больше свершений нет. Нам проще приспособиться к переменам — растишь бычка, продашь, получишь 30 000 рублей, нового бычка растишь. Великий русский народ так жить не хочет. Русскому народу нужен масштаб. А тут — бычок. Вот и уезжают».

Позади меня сидят настоящие русские бабки, суровые и улыбчивые, которые то и дело комментируют все эти речи так: «Конечно, они хотели, чтобы русские за них все делали. Теперь в батраки чтобы к ним шли. Ишь, какие шустрые. И паи наши скупают, и землю прибирают к рукам. Сами-то как соберутся, как начнут по-своему разговаривать. А если это в суде? А если это в налоговой?

Слушай их больше».

А в ответ говорится вот что: «Это плохо, что русские уезжают. Там где русские люди живут, межнациональные отношения сглаживаются».

Жаль, что оболваненный молодняк на Манежной никогда не побывает в Карачаево-Черкессии или в Дагестане. И никогда не узнает, что они — не постыдное безродное городское отребье, а Великий русский народ. Думаю, что уже у них нет шанса услышать это от кого-то, кроме тех, кто осваивает бюджеты на организацию «стихийного всплеска народного гнева».

В начале октября болельщики махачкалинского "Анжи" удивили поклонников "Спартака" нерадушным приемом (внимание, нецензурная лексика)

Никто тут за все дни из деликатности не начинал разговоров про то, что творится в Москве, пока я сама не завела об этом речь.

Всем как-то стыдно было говорить — да и о чем говорить? И мне, и карачаевцам, и черкесам, и ногайцам, и абазинам, и русским звонили из Москвы и подробно рассказывали. Мы не верили и убеждали друг друга, что быть такого не может.

Разговор завязался с молодыми лидерами пяти национальных движений. Молодые ребята, студенты. Они еще совсем недавно были весьма воодушевлены разными идеями национального самоопределения — в этой республике этих идей море. И здесь тоже, как и в Москве, осваиваются бюджеты на поднятие «национального духа» и пересмотр истории.

Весной один мудрый человек посоветовал этим ребятам съездить в Абхазию и посмотреть на грузинские села, чтобы понять, как далеко может завести кавказские народы подъем национального духа. Они съездили. Побродили вдоль сожженных грузинских домов и впечатлились этим настолько, что немедленно заключили союз друг с другом и решили всеми силами противостоять распаду. Но беспокойство их не утихло. Они собрали своих товарищей и проехали вместе по всему Кавказу. И еще больше впечатлились тем, до чего может довести бездумная политика.

И вот теперь, после разговоров о московских событиях, эти ребята призадумались. Один из них сказал: «Россия — это символ справедливости, демократии и равенства. Если Россия больше не хочет этого, если она больше не хочет нас, не хочет больше быть с Кавказом, то Россия будет здесь, на Кавказе».

Он говорил это очень серьезно. И другие его товарищи понимали, о чем он говорит. А я с горечью думала, поймет ли хоть что-то «Россия для русских»?

Тут, на Кавказе, трудная жизнь. Она тоже кажется им жуткой карикатурой на жизнь правильную. Но тут есть еще, как в старообрядческих селах, некие основы бытия, нерушимые и крепкие. Из того, что бросается в глаза: нет мата, нет бытовой грубости, нет пьяных, детей и стариков не сдают в приюты. Все детские и стариковские дома полны русскими брошенными людьми. И местные люди понять не могут, как это дети уезжают и бросают родителей. Вот не укладывается у них это в голове.

Несколько недель назад в одно и то же время в республике попытались сжечь два православных храма и баптистский молельный дом. Это событие привело к мгновенной мобилизации общества. Я спросила, почему. Мне объяснили, что это позор, и пойти на это решились бы только чужие.

«Что мы могли без русского народа? Благодаря ему мы вышли к мировой культуре, мы начали учиться на родном языке. Мы должны низко поклониться русскому народу»,— так говорят старики.

Когда я уезжала, все по очереди сказали мне одно и то же — карачаевцы, черкесы, абазины, русские и ногайцы: «Может, не стоит пока ехать-то, может лучше тут переждать погромы-то?»

И вот я в столице русского народа. В воздухе стоит привычная смесь перегара, сигаретного дыма и мата — так разговаривают девушки, женщины, мамаши с сигареткой в одной руке и дитем в другой. Так шутят и так бранятся здесь, в Москве для москвичей. Посреди вокзала на каменном полу лежит пьяная полураздетая женщина. Она что-то бубнит и клянет почем зря весь белый свет. Ее обходят, не замечая, как элемент интерьера. Она и есть непременный элемент Москвы для москвичей.

Мои умные товарищи ходят запечатлевать новые элементы — детали хорошо стилизованного под стихийность уголовного путча. Потом долго и красиво рассуждают о национальном вопросе, гамельнском крысолове и о том, как нам обустроить Россию, желательно поближе к Европе и европейским ценностям.

Никто из них пока что не понял, что Москва для русских их многолетними стараниями превратилась в город террора. Не того специально аранжированного терроризма, которым нас пытаются запугать, а настоящего масштабного террора. Мы увидели лишь пробу пера.