Мой дед во Вторую мировую попал в плен к русским, и это спасло ему жизнь

Автор - Барни Ронай (Barney Ronay), Великобритания.

Я приехал в Волгоград писать о футболе, но не могу не задуматься о перипетиях истории собственной семьи.

Для глубоко личных историй от первого лица есть свое время и место, и лучше вообще держать их при себе. Я расскажу лишь одну. Она хорошая и очень к месту. Речь пойдет о России, Волгограде и предубеждениях.

В 1938 году, когда случился аншлюс и Германия аннексировала Австрию, мой дед Йозеф жил в Вене. Он был футболистом, играл в Венской лиге и застал довоенный золотой век Австрийского футбола, когда зрители ходили на чудо-команду Хуго Майзля (Hugo Meisl).

Мой дед был крепким молодым человеком, и его, как и тысячи других австрийцев, немцы забрили в армию и, в конце концов, отправили на Восточный фронт под Сталинград.

Там мой дед был ранен, попал в плен к русским и самую кровавую, решающую битву в разгроме фашизма пролежал в лазарете для военнопленных.

Обе стороны потеряли в Сталинградской битве более 800 тысяч убитыми. Те, кому повезло, погибали быстро. Другие замерзали насмерть, умирали от голода или оказывались в военном аду. Память об этой выдающейся жертве русского народа по праву чтится во всем мире. В последние годы она стала вдохновляющей идеей русского патриотизма.

Как это часто бывает, у этой истории несколько сторон. В немецкую армию Йозеф попал случайно. Бабушка моя вообще была еврейкой. Ее семья продавала в Вене керамические изделия собственного изготовления. Сохранилась фотография, где все дети стоят рядком, прижимая скрипки к подбородкам — словно художественная фантазия на тему венской мечты. С этой ветвью моего семейного древа я, признаться, плохо знаком. Но то, что мне известно, наводит трепет.

Бабушка познакомилась с дедом, когда славные догитлеровские денечки подходили к концу. Дед играл в футбол, она бегала на коньках. На фотографиях они улыбаются и хохочут. Потом примаршировали нацисты. («Их встречали с распростертыми объятьями» — вот и все, что я смог выудить из бабушки). Внезапно конькобежка превратилась в еврейку, а футболист стал немецким солдатом. Ситуация стала неловкой. Семейные обеды, как вы представляете, проходили в натянутой обстановке.

Семейная легенда гласит, что у Йозефа был брат — ярый нацист, уверовавший в их учение. Он и разнюхал «семейную тайну» прямо под носом: эти светловолосые, вполне арийской внешности Ронаи — на самом деле, кучка евреев и совершенно этого не скрывают. Он собирался их «разоблачить». Тут, как мне рассказывали, дедовы братья его и убили. Я не знаю, правда это или нет. Пожалуй, что правда.

В любом случае, как-то раз в дверь постучали нацисты.

Мой прадед, импозантный мужчина с крепкими нервами, сообщил им, что они ошиблись, что им нужна квартира этажом ниже и, раз уж они зашли, похвастал своей чудесной дочуркой, светловолосой и голубоглазой.

Вскоре семья Ронаев убежала из Германии — помогли друзья — и поселилась в Чизике на западе Лондона. Говорили они по-немецки, были шумны и горды собой, несмотря на стесненные обстоятельства. Скоро они открыли гончарную мастерскую в Холланд-Парке. Один из моих прадедов рисовал, а картины выставлял на продажу на перилах Гайд-Парка.

Но бабушка моя осталась в Берлине. Ее удерживала любовь и ребенок — мой отец. Каким-то чудом она пережила войну. Моего отца эвакуировали из Западного Берлина на вертолете «Красного креста». Он запомнил лишь вшивое одеяло, от которого ужасно хотелось чесаться.

Однако эвакуироваться ей пришлось одной, без Йозефа. Его еще раньше отправили под Сталинград. По всей видимости, служил в он 44-ой пехотной дивизии, там было немало австрийцев. В январе 1943 все имеющиеся ресурсы истощились, дивизия обезлюдела и фактически прекратила свое существование.

Каким-то непостижимым образом Йозеф все же выжил. Говорят, его полк попал под обстрел, взрывной волной обрушило стены и его завалило обломками. Говорят, он выжил, потому что был в хорошей форме благодаря футболу. И доброте русских. Мой дед попал в военный госпиталь, его лечили и, в конце концов, он встал на ноги.

Вне всяких сомнений, пришлось ему несладко. Домашние вообще решили, что он погиб. После войны, пройдя через лагерь для военнопленных, он вернулся в Вену, где, как гласит семейное предание, ему показали его собственное надгробие.

Несколько лет спустя он попал в Англию. Посмотрел игру «Арсенала» и сходил на Уимблдон. По-английски он не говорил. Жизнь изменилась. Еще через пару лет он умер.

Бабушка вспоминала «Ханси», но нечасто — больше перед смертью. Умерла она 15 лет назад. В моей семье, во всяком случае в бабушкиной родне, всегда с уважением и благодарностью относились к России и русским. Да, порой она задирала нос и вела себя с близкими как курица-наседка. Но она всегда помнила, что ее Йозефа спасли русские.

И вот я впервые попал в Волгоград, делать репортаж о первом матче сборной Англии на чемпионате мира против Туниса. Постоял под грозной статуей Родины-матери — этим призывом стоять насмерть и памятником механизированному безумию. Эти места настолько пропитаны кровью и памятью, что трогают за живое.

Несложно себе представить, пришлась бы Йозефу по душе сегодняшняя шумиха, гораздо более мирная. Во-первых, он бы и слушать не стал тех, кто поучает, как надо относиться к русским, да и к другим тоже. Он бы пожал руки старым знакомым и отправился смотреть футбол.