ПОЧЕМУ СОВРЕМЕННЫЕ РУССКИЕ НЕ ДОВЕРЯЮТ ОППОЗИЦИИ И «ЛЮБЯТ ВЛАСТЬ»?

Егор Ершов

В мире, лежащем во зле, добром считается меньшее зло. Или привычное

Случившаяся в Кемерово трагедия вновь безжалостно поставила нас перед вопросом: почему нынешние русские столь сильно доверяют власти? Власти, которая сама же, в общем, и не скрывает, что такие трагедии происходят по ее вине. Но при этом отказывается нести за произошедшее какую бы то ни было ответственность. И наоборот, противникам режима часто веры нет. От них отшатываются, им не верят, их презирают и насмехаются. Можно, конечно, сказать какую-нибудь дежурную гнусность про «тысячелетнее рабство». Или же попытаться дать честный ответ. Тем более, что далеко за ним ходить не надо.

Всякий тезис и всякое умозаключение превращается в безсмысленную игру в слова, если предварительно мы не будем ясно представлять себе, какие смыслы обозначают эти слова. «Лояльность», «общественное мнение», «гражданский активизм» – почему «здесь» и «там» все это выглядит столь по-разному?

Для краткости, приведем пример настолько же простой, насколько и жуткий.

Представим, что перед нами лежат медицинские карты двух девушек. В обеих написано: «начала сексуальную жизнь в 15 лет». Только одна – состоявшаяся и успешная женщина, счастлива в браке, мать нескольких детей. Другая – перманентно живет в дурдоме, детей нет и в браке никогда не была, почти полностью асоциальна. Хотя никакой уголовкой не занималась и вообще абсолютно безвредна для окружающих.

В чем разница? В смыслах, которые стоят за фразой про начало сексуальной жизни. Скажем, в одном случае – пусть и не высокоморальный, но вполне обыкновенный и не травматичный опыт. А в другом – сексуальное рабство начиная с пятнадцати лет. С регулярными групповыми изнасилованиями, пытками и избиениями.

Вполне логично, что во втором случае у девушки поломана психика и жизнь. И, разумеется, самое слово «секс» ассоциируется у нее не с удовольствием, а с унижением, насилием и болью. И потому не стоит удивляться, что на всякого мужчину, который попытается с ней завязать знакомство, она будет реагировать как на потенциального насильника.

Аналогичная история творится с русским народом на протяжении последних ста лет. За такими понятиями, как «лояльность», «общественная работа» и «политическая активность» здесь скрываются совсем иные смыслы, во многом противоположные тем, которые обозначаются этими словами в нормальном социуме. Причем нужно понимать, что такая ситуация возникла именно при большевиках. В XIX веке, после реформ Александра II, не только русские мещане и купцы, но даже и простые мужички довольно быстро научились обращаться с новыми институтами, вроде мирового суда, и никакая «татарщина» и «византийство» им в этом не мешали.

Советская же тоталитарная машина где-то сознательно, но во многом – интуитивно создала такую социально-политическую систему, где всякая общественная деятельность принимала формы абсурда и морального изнасилования, а политическая активность – еще и сопрягалась с многоступенчатой продажей души. Что, понятное дело, вызывало отвращение у всякого здорового человека. Которое, впрочем, можно было преодолеть – ради материальных благ – но с твердым пониманием того, что ты ввязываешься в идиотское и грязное дело.

Даже те, кто с восторгом вспоминают СССР, нередко проговариваются: мол, было много «дури». Начиная с пионерских линеек и школьных политинформаций, и заканчивая партийными и профсоюзными собраниями, с разборами «персональных дел», советский человек крутился в колесе «общественной» принудиловки, внешне безсмысленной и потому сугубо унизительной.

Меж тем, смысл в ней имелся, и очень серьезный. Во-первых, это был немаловажный инструмент контроля тоталитарного государства за своими подданными. А во-вторых, абсурдная и унизительная «общественная нагрузка» вырабатывала у советских людей крайне выгодную для тоталитаризма реакцию на всякий призыв к гражданской сознательности и самоорганизации: испуг и отвращение.

Другой важный элемент – это постоянный напор коммунистической пропаганды, убеждавшей реципиентов, что у нас, может, имеются отдельные недостатки, но в странах капитала – все еще хуже.

То есть, иными словами, наша плохая жизнь – на самом деле, хорошая. Или, во всяком случае, не хуже, чем у других.

В итоге, в сознание подсоветского населения вбивались следующие мнимые аксиомы:

1) Наша система – жестокая, тупая и нелепая. Но это нормально. В сравнении с другими она даже хорошая.

2) Любая политическая деятельность означает продажу души. Все политики издеваются над народом. Но это нормально и вообще, народу так и надо.

3) Общественная активность и самоорганизация – это унизительный абсурд. Умный человек уклоняется от этого, насколько может.

В «нулевые» годы путинская неосоветская система начала сознательно вбивать эти установки в головы миллионов жителей РФ (а также всех, кто был подключен к кремлевскому зомбовидению). Надо признать, что немало этому поспособствовали и псевдолиберальные деятели 90-х, которые в самые тяжелые годы не нашли для русского народа ни одного доброго слова – но зато нашли массу оскорблений и обвинений. Если в Восточной Европе местные элиты взывали к национальной гордости своих народов, наконец обретших свободу, то в РФ русским объявили, что они кругом виноваты, а все, что есть хорошего – не русское, а исключительно «российское».

Если мы все это примем к сведению, то многое и в реакциях кемеровчан, в судьбах нынешней российской оппозиции станет понятным.

Чем объясняется то, что русские в РФ любят тамошнюю власть? Тем, что любовью, или даже лояльностью, это назвать нельзя. Вообще, трудно найти более анархичных людей, чем современные русские. Просто посмотрите, с какой легкостью они нарушают законы этой власти, не платят налогов, уезжают (при первой же возможности) в другие страны и т.д. В действительности, они сами считают эту власть – злом. Просто также они считают, что это не просто нормально, но что по-другому вообще не бывает.

А дальше уже включается логика меньшего зла. И, с этой точки зрения, путинский режим и в самом деле выигрывает. В конце концов, пока еще он и вправду либеральней не только сталинского, но даже и брежневского. Еды в магазинах больше, чем в советские времена, и она все еще доступнее, чем в 90-е. Так что Путин, конечно, упырь, но на фоне своих предшественников – так, сравнительно терпимый упырек.

Почему русские не хотят самоорганизовываться? Так ведь их на протяжении нескольких поколений дрессировали, что «общественная работа» – это идиотизм плюс всестороннее изнасилование. От чего, знамо дело, надо всячески «косить». И тут тоже проявляется стихийный и крайний анархизм нынешних русских.

И, наконец, почему они не доверяются оппозиции? А при случае еще и норовят оппозиционным активистам, ради них борющихся, на голову плюнуть? Отнюдь не потому, что они считают путинский режим чем-то хорошим. Ровно наоборот – они убеждены, что всякий политик – подонок, а всякая власть – это унижение, насилие и грабеж.

По этой причине, условный Тулеев в их глазах – это успешный насильник, который уже сел им на шею. Что мерзко, но нормально и неизбежно. А вот оппозиционные вожди и активисты – это неудачники, мечтающие такими насильниками стать. И вся помощь, которую они оказывают, все их добрые дела – это для отвода глаз. Вполне естественно, что жертва систематического насилия таким насильникам-лузерам не только не сочувствуют, но еще и норовит дать пинка.

Советский Союз развалился не только потому, что общество решило: так жить нельзя. Не менее важно было то, что люди поверили: они могут жить по-другому, они могут жить лучше. И как только обитатели неосоветской РФ проникнуться такой же верой, крах режима станет неизбежно скорым.

И потому нам, вероятно, в своей информационной работе стоит сосредоточиться на том, чтобы выбить из сознания людей вышеназванные ложные аксиомы. И не обижаться на те глупости, которые они совершают, и на те обиды, которые они нам наносят.

Как не обижаются на глупости, которые может сделать несчастная жертва многолетних унижений и насилия. Придет время, и реабилитационная работа даст результат. И тогда едва ли найдется на земле кто-то, более благодарный – и более искренний в своей благодарности.