Излюбленная тактика Путина в конечном итоге обернулась против него

<address class="article-magazine article-header-magazine-top">The New York Times, США</address>

<small>© AP Photo, Pavel Golovkin</small>

<address class="article-header__author-name author">Кадри Лиик (Kadri Liik)</address>

Лондон — В начале весны 2014 года мир с изумлением наблюдал, как солдаты без опознавательных знаков заняли правительственные здания на украинском полуострове Крым, окружили украинские военные базы и назначили новых лидеров в регионе. Президент России Владимир Путин в тот момент заявил, что это были не российские солдаты. На самом деле, по его словам, это были «подразделения местных сил самообороны». Менее чем через месяц Россия аннексировала Крым. А спустя год Путин признал то, что и так уже все подозревали: да, там были задействованы российские солдаты.

Именно тогда выражение «правдоподобное отрицание» (plausible deniability) стало привычной составляющей западных дискуссий по поводу России. С тех пор отличительной особенностью политики Путина стала практика осуществления сомнительных дел руками своих ставленников или трудно идентифицируемых исполнителей. Иногда действующие лица на самом деле являются тайными агентами Кремля, как было в Крыму. Но спустя несколько лет Путин усовершенствовал свою тактику, прямо или косвенно склоняя независимых лиц к собственным действиям, при этом руки Кремля остаются чистыми. Во многих случаях эта тактика сделала Запад беспомощным наблюдателем, неспособным заставить Россию отвечать за свои действия.

 Однако время такой тактики может подойти к концу. Попытка убийства Сергея Скрипаля, бывшего двойного агента России, который был найден без сознания на юго-западе Англии в начале марта, отравленный смертельно опасным нервно-паралитическим веществом, может стать той точкой, когда тактика «правдоподобного отрицания» будет считаться исчерпанной. К тому же кажется, что в этот раз она обернулась против руководителей в Кремле.

После аннексии Крыма Россия обращается к «правдоподобному отрицанию» снова и снова. Классическим случаем стало вмешательство в президентские выборы в США: Путин неоднократно подчеркивал, что «на правительственном уровне» Россия не вмешивалась, но добавляет при этом, что некоторые «патриотичные хакеры» или тролли с российским гражданством действовать могли. Российский президент также пытался извлечь выгоду из отрицаемых действий, направив разговор в сторону собственных приоритетов: обвинил США во вмешательстве в дела России и выступил за сотрудничество в деле регулирования интернета и социальных сетей.

Такую стратегию нельзя назвать абсолютным успехом. В 2016 году большим конфузом для Москвы обернулся случай, когда Черногория обвинила двух сотрудников российских спецслужб в подготовке государственного переворота, который предполагалось осуществить на волне стихийных антинатовских протестов. Более трагичной стала грубая ошибка российских ставленников, подбивших малайзийский Boing 777 в 2014 году на востоке Украины. Москва до сих пор утверждает, что не имеет никакого отношения к этому происшествию, но избежать упреков со стороны международного сообщества при этом ей не удается.

Проблема заключается в том, что «правдоподобное отрицание» развязывает руки всем активистам и ставленникам. Иногда эти люди действуют по указанию Кремля, в других случаях — исходя из собственных побуждений, пытаясь сделать то, что, по их мнению, понравится Путину. Их не всегда можно с успехом проконтролировать, поэтому иногда они могут ненароком совершить грубую ошибку или пересечь черту, которую Кремль не хотел бы пересекать.

В теории Путин мог бы отречься от них, если они совершили ошибку или же их обличили, но такое случается редко. Превыше всего он ценит верность и не имеет ни малейшего желания наказывать верного ему, по его мнению, человека или группу людей, даже если они неправильно сработали.

Однако сейчас использование ставленников становится для России помехой в проведении последовательной политики. Беспокойство Запада по поводу российского вмешательства в его внутренние дела, которое резко нарастает, но все еще имеет под собой почву в виде реальных действий российских троллей и хакеров, — означает, что даже абсолютно законные действия, как, например, продвижение российского бизнеса за границей, сейчас вызывают подозрения. МИД России не особо доволен этим, как и московские деловые круги. Но поставить вопрос перед Кремлем они не могут: так как эти действия отрицают, их нельзя обсуждать в обычных политических дискуссиях. Потому у различных российских структур фактически нет возможности собраться и обсудить, каковы недостатки и преимущества для страны в целом от вмешательства в эти действия.

Покушение на Скрипаля только ухудшило ситуацию. Многие детали этого инцидента продолжают вызывать недоумение: трудно понять, зачем Кремлю понадобилось бы нагнетать напряженность с Западом именно сейчас. Это напряжение серьезно ограничивает возможности для российской внешней политики, Путин же любит, чтобы у него было из чего выбрать.

Это правда, что Путин не выносит предателей, но обмененные шпионы вроде Скрипаля традиционно были неприкосновенны. Зачем Москве могло понадобиться изменение правил обмена шпионами эпохи холодной войны — правил, которые выгодны России? Также сомнительно и то, что покушение было обусловлено внутренней политикой России. Преступление совершено слишком поздно, чтобы повлиять на исход выборов; с избирательной кампанией оно не связано.

Более логичное объяснение звучит так: попытку убийства, — санкционированную, возможно, в целом, но без специального разрешения, — совершили некие влиятельные лица не из Кремля. Но даже эта версия вызывает вопросы: зачем оставлять столь явную «подпись» —нервно- паралитическое вещество, производимое только в бывшем Советском Союзе? Может, это послание? И если так, то кому и от кого?

В конце концов, все это не имеет значения в данном вопросе. «Патриотичные хакеры» или «патриотичные тролли» могут действовать независимо, но если некто разгуливает по улице, используя боевой нервно-паралитический газ, произведенный в России, то это становится для Москвы проблемой, независимо от обстоятельств дела и личности вовлеченных людей. Даже если нападение на Скрипаля было «террористической атакой», как маловероятно предположил МИД России, все взоры в любом случае будут обращены на Россию, поскольку она — единственный известный производитель этого вещества.

И практика Москвы с «правдоподобным отрицанием» — от Украины до Соединенных Штатов — ухудшает положение дел. Мир все еще не знает всех подробностей отравления Скрипаля, и ожидание ему не по душе. Слишком часто в прошлом Москва отрицала свою причастность к инцидентам, хотя потом следы вели к Кремлю и его ставленникам. В итоге запирательство и отрицание Россией этого преступления не вызывают доверия. В итоге то, что раньше с успехом использовалось — «правдоподобное отрицание» — теперь наносит ущерб интересам Кремля и способствует тому, что Россию считают виновной, пока не доказано обратное.

Кадри Лиик — политолог, старший научный сотрудник Европейского совета по международным отношениям, бывший директор Международного центра исследований вопросов обороны в Эстонии.