Предсмертные стихи ровесника

В школьной юности познакомился я со многими юными поэтами не то что города Куйбышева, а Безымянки, которая объединяла тогда Кировский и Советский районы города. У нас в Дворце Пионеров был свой "Пресс-центр", где мы 3-4 раза собирались, не редко и чаще, потому что посещали и другие сообщества. В 15-17 лет большинство создали гениальные стихи, целыми тетрадями.

Время никого не пощадило, судя по всему... Последним и до последнего дня писавшим стихи был Михаил Анищенко.

Его страница на "Стихи.ру" так и застыла, за несколько часов до остановки сердца.

Михаил Анищенко-Шелехметский   23.11.2012 00:28 

Утки

Вот что такое разлука,
Вот мне теперь каково!
Нет у меня даже звука,
Чтобы исторгнуть его.

Так вот – ни крика, ни стона.
Ночь да костёр на Двине,
Где в перволедье затона
Утки вмерзают во сне.

Что же, озябший и грешный,
Водку не в силах допить,
Выйду на лёд не окрепший
Уток уснувших будить.

Пусть улетают до света,
Не потеряв и пера…
Пусть вспоминают поэта,
Пьющего водку с утра.

* * *

Наклонилась вишенка.
Смотрит и сопит.
Михаил Анищенко
Спит себе и спит.

День уже кончается.
Сына ищет мать.
А над ним качается
Божья благодать.

И звучит над кручами
Голос неземной:
«Это сын мой мученик,
Пьяный и босой».

И заходит солнышко
За гнилой умёт.
И всё так же матушка
Сына не найдёт.

Даром эта лишенка
Бродит по Руси.
Михаил Анищенко,
Господи, спаси…
* * *

Оказалась мёртвой Родина.
Как ни взглянешь – всё тоска.
На цепи сидит юродивый,
Строит замки из песка.

Одесную тьма шевелится,
А за тьмою блеск и шик.
Скоро память перемелется,
Пар поднимется, как «пшик».

Всё предсказано, измерено.
Как всегда, под звон оков,
Крысы выстроят империю,
Гимн напишет Михалков.
* * *

Меня менты мололи и месили
С безумием расстрелянных отцов,
И не было в оскаленной России
Защиты от державных подлецов.

Прикованный на ржавом табурете,
Я фонарём в грядущее светил,
И Путин улыбался на портрете,
Но так хитро, как будто бы грустил.

* * *

А ты, что ждала над водой Иртыша,
Ты помнишь ли, как обмирает душа,
Над льдами холодными, словно латынь,
Над мхами поверженных русских святынь?
Ты помнишь, как женщины плачут в ночи,
Как кровь проливают в Кремле палачи;
Как вера и слава идёт на распыл?
Ты помнишь, родная? А я позабыл.
Во мне и повсюду – безмолвье и тишь,
Я знать не хочу про замёрзший Иртыш;
Я умер, родная, я сплю и молчу,
И вашей России я знать не хочу.

* * *

Семь футов разлуки под килем, уносят матросики трап.
Сейчас мы с тобою покинем Отчизну туманных утрат.

Библейская тайна исхода – как спуск рокового бойка.
И память кричит. И свобода, как Мёртвое море, горька.

* * *

Какое там, к чёрту, запечье, тем паче – горячая печь…
Всё ближе чужое наречье, всё дальше родимая речь.

Я пью охлаждённую водку. А где-то, уже вдалеке,
Мою допотопную лодку без вёсел несёт по реке.

Летит над долиною поезд, дымится за окнами лёд;
И чья-то собака, как совесть, всё дальше от нас отстаёт.

Цап-царап

Звёздный час пришёл невольно,
Как с ночной галеры раб.
Отчего же сердцу больно:
Цап-царап да цап-царап?

Молоко горчит, а пенка,
Словно сладкое желе.
Зря ты, Женя Евтушенко,
Помогал мне на земле.

Не осталось, Женя, веры,
Всё отбито на испод.
Не хочу бежать с галеры
В мир банановых господ.

Полно стынуть на морозе!
Пусть живут подольше, брат,
И в стихах твоей, и в прозе:
Цап-царап да цап-царап.

Проводи меня, Евгений,
В нищету мою и грусть.
Пусть во мне вздыхает гений,
Я с ним дома разберусь.

* * *

В мире бездомности, в мире вранья
Тонут и тонут державные струги;
И не погибнуть за други своя.
В круге базара какие же други?

Пять челобитных отправил царю
И не сокрыл подступающей жути.
«Папа мой бедненький! – я говорю. –
Ты уже взвешен. Григорий Распутин».

Японское утро

В старом доме, в Шелехмети,
Где я мучился вчера,
Отведу дыханье смерти,
Встану с грустного одра.

Закурю и выпью водку,
А друзьями сбитый гроб
Переделаю на лодку,
Плыть и радоваться чтоб.

Поплыву над пеной рынка,
Сделав мачту из весла.
Вместо паруса – простынка,
На которой ты спала.

Поплыву без слёз и гнева,
И наполнит свет зари
Простынь белую, как небо,
С красным солнышком внутри.

* * *

Ночью на лёд выхожу без ужаса.
Богу не верю, но верю чутью.
Из полыньи твоего замужества
Чёрную жуть по-звериному пью.

Звёзды вершат роковое кружение,
Небо страданием упоено.
Там, где клубится моё отражение,
Падают мёртвые рыбы на дно.

Всхлипнет вода, колыхнётся и брызнет,
Медленным льдом обрастёт борода…
Завтра на месте потерянной жизни
Будет лишь пятница или – среда.

Станут вдвойне небеса тяжелее,
Скатится с кручи луна колобком…
И полынья, как верёвка на шее,
Ближе к рассвету затянется льдом.

* * *

Ждала. Так ждут теперь едва ли.
Час ожиданья – словно век.
Не часто тьму такой печали
Осилить может человек.

Ждала – высокая, большая,
Хранила прошлое в душе,
В забытом мире воскрешая
Всё то, что умерло уже.

Ждала, не думая о хлебе,
Ждала, как света ждут во мгле.
Но ты ждала меня на небе,
А надо было на земле.

* * *

Зря я мгновения чудные длю.
Зря запасаю одежду для тела.
Рот открываю. Снежинки ловлю.
Рот закрываю. А жизнь пролетела.

Господи Боже, язви не язви,
Поздно на путь наставлять вертопраха.
Это вливается речка любви
В чёрное море бездонного страха.

* * *

Выйду в двенадцать с лопатой во двор.
Снег разбросаю и вправо, и влево.
Снежная баба с помойным ведром,
Здравствуй, забытая мной королева!

Даром даны нам сугробы любви.
Что же, родная, в отсутствие Бога,
Буду я плакать в ладони твои,
Чтобы обоим согреться немного.

Выпьем шампанского над городьбой,
Над неподвижным безмолвием нети…
Вот и остались одни мы с тобой
В этом селе и на этой планете.

* * *

Не хочу людей жалеть,
Не могу Отчизну славить.
Больше нечего желать,
Больше нечего добавить.

* * *

Я выпью ужас из стакана,
Уйду туда, где нет ни зги.
И волки выйдут из тумана,
Узнав мой запах и шаги.

Я закурю. Захорошею.
И на лугу, где зябнет стог,
Сниму пальто. Открою шею
С татуировкой «С нами Бог!»

И там, у рощицы, у Волги,
Перешагнув через ружьё,
Пойдут ко мне седые волки,
Как люди, знающие всё.

Всё будет выглядеть достойно.
Какая жизнь – такой итог.
Они убьют меня не больно,
Разрезав плоть под словом «Бог».

И в поле, в снежной мешанине,
В сырой, как залежи газет,
Меня в дырявой мешковине
Потащит к зимнику сосед.

Потащит труп к нелепой славе,
Благодаря меня под нос
За то, что я ему оставил
Пальто и пачку папирос.