В НАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО….

В НАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО….

   Станица. Июль. Солнце так валит жаром, что воздух кипит.  Я лежу на топчане в бане              и читаю «Библию». Она меня привлекает мыслями и стилем написания. Особенно в «Евангелие от Иоанна».

   Оглушающий грохот. Гром? Мне кажется, что раскололось небо, но небо чистое. Откуда такая напасть? Я выметаюсь из бани. Скорость ног превышает скорость мысли. Обзор триста шестьдесят градусов. Ах ты едрёна Феня. В спектр зрения попадает Иван Кузьмич – сосед Васи, старший брат моей жены, к которому мы приехали отдохнуть. Он застрял между лопатами, тяпками, грабарками, ломами, подпирающими его огородный плетень. Я хочу стартануть за дом, потому что знаю: Кузьмич засыплет меня ворохом происшествий, которые он неизвестно откуда набирает, но я уже на прицеле. В общем: кто не скрылся – я не виноват.

- Мать твою, - орёт он. – Помоги, а то эти грабарки, лопаты у меня из бестолковки перевод выгребут.

   Любопытно: перевод, какой перевод? Деньги что ли? Лопатами, грабарками выгребут. Туман. Кузьмич бьётся в плетне и руками, и ногами, как рыба в сетке, пока я не выволакиваю его.

- Плетень не можете нормальный поставить? – накачивая обессиленный голос, начинает он.

- Плетень – то твой.

- Общий, - отбивает Кузьмич.

- Хорошо, хорошо, - успокаиваю я, не спорю, потому что Кузьмич мужик с размахом, если плетень общий, то всё, что он видит – тоже общее.

   Выпутав Ивана Кузьмича и наслышавшись слов, которые обычно во дворе тусуются, а на улицу не выскакивают, я возвращаюсь в баню, за мной тянется Кузьмич, накатывая на плетень голосистую обиду.

- Читаешь «Библию», - отфукавшись, говорит он, - нужное и даже обязательное дело для любого образованного человека, ко….

- Почему, - перехватываю я.

-Для вознесения своих знаний к небесным высотам, - внушительно говорит Кузьмич, -  и лучшего понимания оттуда нашей отяжелевшей не от дел, а от бесчисленных слов современности. Я к тебе, как раз по этому загибу. Своей жене объяснял его, толковал, она так ни хрена и не поняла. Я вот тебе сейчас скажу, что она не поняла. - Кузьмич поднимается с топчана и выбрасывает правую руку вверх.

- Итак, - начинает он. - В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог.

Оно было в начале у Бога. Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. – Он отдыхает. – Это ихний перевод.

- Чей ихний?

- Не мой. Старинный. А теперь переведи мне этот загиб на наш современный язык.

- Кузьмич, - отвечаю я. – На него столько переводов и толкований, что не счесть. Некоторые я знаю, другие нет.

- Мне другие переводы не нужны. Ты свой дай. Понятный мне.

- Да нет у меня такого.

- Москвич, - презрительно тянет Кузьмич, -  учёный мужик. Тюльки – мульки.  А я вот станичный и имею свой перевод, но, - он поднимает указательный палец вверх, -  приблизил его, так сказать, к нашей обессиленной жизни.

Осовременил. Внёс свежесть. Подбодрил. А почему осовременил?

- Ну!

- Гну. Это же просто. Тюльки – мульки. Жизнь – то на месте не топчется. А.

- Не топчется.

- Двигается и слово двигается с ней. А если бы слово на месте стояло, то ничто и никто никуда не двигалось бы. Квакали бы одно и тоже.

         Мне интересно.

      -И как ты осовременил?

- А вот так, - рубит он, снова выбрасывает правую руку вверх и вбухивает. - В начале было Слово. И Слово было у Ильича. И слово было Революция. – Он торжественно смотрит на меня. - Оно было в начале у Ильича. Всё чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что не должно было быть, но стало быть, потому что не могло не быть – Кузьмич распахивается, мне кажется, что я слышу треск, наверное, это трещат мозги Кузьмича. Такая словесная завёртка. Не любой в памяти удержит. -  И был в Нём Свет, но Тьма объяла Его и стало быть, как и прежде и осталось быть до сих пор, и ещё хуже быть, чем раньше быть. – Он отдыхает. – Тут такая глубина, что дна не увидишь. Я тебе о ней в следующий раз расскажу. А сейчас продолжим. И был человек, посланный от Ильича, чтобы свидетельствовать, что Он Свет, но остановили его. Понимаешь.… И так далее.

- И кто остановил его?

- Ну, если осовременить, то русский Пилат. Кто такой русский Пилат, тебе объяснять не стоит. Знаешь его.

- А русского Иуду ты нашёл?

- Ну, а как же. Пойми, мужик, - он с сожалением смотрит на меня. -  В любом обществе, народе, нации и прочих человеческих образований обязательно должны быть Иуда и Пилат. Вернее, не должны. Они были, есть и будут. Без них ни одно человеческое образование не выживет. В данный момент эта тема обсуждению не подлежит. Анализируем мой перевод.

- Кузьмич, - я теряю терпение, -  скажи честно. Ты с утра пил?

- Вношу поправку. Что значит пил? Вчера крепко хватанул. Сегодня похмелился, но не пил. Правильнее перевести: не пил, а привёл организм в нормальное рабочее состояние, а ещё правильнее: состыковал организм со стаканом, а если брать выше, то ополоснул мозги укрепляющим напитком. И они в миг перевод сделали. Я и раньше думал о нём, но не шло. А тут, сразу высветилось. Я жене, а она столовая ухватка не понимает. Я ей доказываю, что слово сейчас застряло, и его вытягивать нужно, отряхивать. так сказать, от вековой пыли , а она на меня божественная ветхость   со скалкой кидается. Я к тебе, как к учёному человеку и пришёл. - Он закладывает руки за спину, начинает ходить, временами посматривая на меня. – Надеюсь, что ясно.

- Ясно, - отвечаю я. – Такого перевода я не встречал.

- То, то. Мой современнее. Тюльки – мульки. Нужно только малость доработать его. Чувствую вдохновение. Нужно не упустить.

   Он встает, выходит из бани и, перешагивая через поваленный плетень, направляется домой, бормоча: в начале было Слово…