Один день бывшего полковника.

   Яростно трещит будильник, взрывая тишину в комнате. Четыре часа утра.

   Июль. Темень ещё не спала. Она зависла тонкой туманной пеленой. Рассвет едва пробивается. Солнечные лучи прохладные. Они проникают сквозь окна, сталкиваются с теменью, начинают рассекать её, «охотятся» за «осколками» и добивают их.

   Сон отлетает. Станислав Иванович открывает веки, отяжелевший взгляд нащупывает будильник. Наступает тишина.

   Он сгребает плотный, липкий слой пота с дрожащего лица, ему часто снится один и тот же сон.

   Станислав Иванович бывший военный, пенсионер. Живёт один. Жена три года назад умерла. Сыновья уехали из станицы, рассеялись по городам. Не пишут, не звонят.

- Я хорошо выспался, - говорит он каждое утро, - и этого вполне достаточно, чтобы потрудиться весь день. Если буду спать подольше, стану похожим на человека, который ожидает своей смерти.

   Набросив спортивный костюм, Станислав Иванович выходит во двор, сбрасывает куртку на скамейку, споласкивает лицо и тело до пояса холодной водой из ведра, чистит зубы, растирается махровым полотенцем, свежо и тепло и быстрым шагом, словно, куда – то спешит, направляется в летнюю кухню.

   Выдранный от гари чайник наполняется колодезной водой, ставится на самую большую горелку газовой плитки, кипятится, пока из носика не начинает бить струя пара и, подскакивая, тарахтеть крышка. В железную кружку высыпаются три чайных ложечки кофе, наливается прокипячённая вода, на поверхности которой появляется пена.

   Рассвет уже добрался до земли. Виден просторный двор, забор из тонких деревянных реек, сваренная из железа калитка, песчаная дорога, убегающая в затемневший сосновый лес.

   Возле кухонной стены стоит штыковая лопата с отполированной ручкой. Станислав Иванович берёт её, собирает мусор, сгребает в кучу, подкатывает тачку, забрасывает его и вывозит к железному, поржавевшему контейнеру, который атакуют осы.

   Слышен гудок товарного поезда. Он с грохотом проносится мимо, Станислав Иванович смотрит, пока не скрывается последний вагон, после чего у него появляется щемящее чувство неизвестности.

   Рассвет уже вошёл в полную силу. Чистое небо – чистый двор.

   Станислав Иванович идёт на огород с консервной банкой, залитой керосином, собирает с картофельных кустов колорадских жуков. Копает картошку, руками очищает от земли, бросает в ведро, относит на кухню, промывает клубни, режет тонкими «пластинами», чтобы пожарить на обед.

   Выйдя из кухни, оказывается снова на огороде, подвязывает высокорослые кусты с помидорами в парнике. Солнце уже палит, он не обращает на жару внимание. Включает колонку, тащит резиновые шланги и поливает виноград.

   Полдень. Он жарит картошку, режет помидоры, огурцы, лук, горький и сладкий перец, чеснок в глубокую тарелку. Льёт подсолнечное масло, посыпает солью, смешивает, отламывает кусок чёрного хлеба, ест, потом убирает стол, моет грязную посуду.

   Солнце палит. Горячий воздух вибрирует, накатывается прокалёнными волнами. Выжигается листва с деревьев, двор и дом погружаются в марево.

   Станица спит за исключением продавцов в магазинах и неугомонных ребятишек, купающихся с весёлым криком и смехом в Чиру.

   Возле опустевшего коровника лежит спиленная старая шелковица. Станислав Иванович достает из дровяного сарая топор, колун, клин, раздевается до пояса. Худощавое, жилистое тело без свисающих складок и морщин с двумя рваными шрамами на спине от затылка и почти до самой поясницы. Когда его спрашивают, кто это так его полосонул, он отвечает: кому надо было, тот и прогулялся.

   Станислав Иванович колет без перерыва. Треск, металлические звуки. Хриплое, прерывистое дыхание. Закипевшие плевки слюны. Загоревшая до черноты спина. Пропитанные потом волосы.

   Тяжело. Станислав Иванович не допускает мысль о пошатнувшемся здоровье. Он понимает, если допустит, мысль начнёт ломать его. Это просто накатывающиеся годы, а годы - неизбежность и воевать с ними - напрасно тратить силы.

   Шелковица превращается в гору чурок. Станислав Иванович захватывает несколько штук в охапку, прижимает к груди, чувствует, как частит сердце. Он осторожно шагает между грядками к бане.

   Близится вечер. Пробивается прохлада. Солнце золотит верхушки деревьев. Свернувшиеся от жары листья – разворачиваются.

   Станислав Иванович достает из деревянного ящика возле бани кипу газет, заходит в парную, растапливает печку. Веники лежат в алюминиевом тазу. Он раздевается, подбрасывает в каменку горячую воду. Она шипит и взрывается обжигающим паром. Три захода, а потом кушетка.

В кухне он достает из холодильника бутылку самогона, двухсотграммовый стакан, заполняет до краёв. Смотрит на фотографию, пришпиленную к стене: парни в военной форме с автоматами, и он - старший лейтенант - в середине.

- А за что, парни? Ради чего мы воевали в Афганистане? Может быть вам оттуда виднее? Живу я сейчас просто, вы видите, и мне интересно. А почему интересно? Потому что мне удалось вырваться из ада, но не все вырвавшиеся могут жить так, как я. Особенно те, у которых впечатление о жизни хуже самой жизни. Да. Был ад. У одних жизнь погасла, у других нет. Жизнь можно раскрошить, измельчить, но выкинуть её никому не удаться.

   Фотография расплывется. Взрывы, пламя, танк, он не большой, но, постепенно приближаясь, «вырастает» в огромного, клокочущего яростью зверя.

   А в это время, Станислав Иванович знает, так было и в Афганистане, в огромном кабинете на квадратном столе лежит карта, а на ней жирные красные стрелки, упирающиеся в названия посёлков, городов…. Карта всё больше и больше заполняется стрелками, но Станиславу Ивановичу кажется, что это не стрелки, а кровь убитых солдат, но склонившиеся над картой её не видят. В голове начинает мутиться, Воспоминания, словно гусеницы танка, разрывают сознание, стрелки наливаются кровью, но обступившие чертят, чертят, пока карта не превращается в сплошное кровавое пятно.

   Станислав Иванович чувствует, что погружение в воспоминания, а воспоминания не только прошлые, но и сегодняшние, может свести его с ума, и чтобы избежать точки невозврата, он залпом выпивает, стакан самогона и застывает. Ждёт пока воспоминания растворяются в самогоне. Потом, встав, достаёт их кухонного шкафа железную, поржавевшую коробку. В ней медали, ордена, пустые патроны, пули. Он берёт пульку: она почти невесомая, смотрит на фотографию, снимает её и выходит с ней, захватив шестиструнную гитару, садится на скамейку, фотографию кладёт на порожки.

- Послушайте, ребята, - говорит он и, глядя на лица, тихо поёт.

И горюча слеза рассекала глаза.

И навзрыд плакал друг с автоматом.

А вокруг тишина, как звенела она

Вслед ушедшими в вечность солдатам.

   Он умолкает и смотрит на фотографию.

- Микола, - говорит он. – Твой батько и мой отец воевали вместе. Мы с тобой воевали тоже вместе в Афганистане. А что сейчас выходит? Ты на одной стороне, я на другой. Нет уз святее товарищества. Мы так думали. Мы так поступали. Я тебе звонил, а ты что сказал: «Нет уз святее Родины».

   Станислав Иванович хочет ещё что – то сказать, но раздаётся голос соседа.

- Заходи, выпьем, Станислав. Отдохни, остановись.

- Мне нельзя отдыхать и останавливаться. Смерть.

- Ты уже из одной выбрался.

- Выберусь и из второй.

- А вторая какая?

- Безволие.

- Так когда – то настигнет. Не вечен же ты.

- Я не думаю об этом.

- Не пойму я тебя. Столько пережить. Под смертью ходить и под конец жизни в огороде копаться и колорадских жуков собирать.

- Лучше жуков собирать, чем воевать. Я на войне горячего воздуха наглотался, надышался, а теперь выдыхаю.

- Не понимаю, - не отстаёт сосед. – С утра до вечера. Каждый день. Одно и тоже.

- У всех с утра до вечера. Только у одного такое наполнение, у другого другое. Мне моё наполнение нравится.

Сосед машет рукой и уходит на кухню.

   Полыхающее звёздами небо. Станислав Иванович смотрит на звёзды, а потом заходит в комнату. Телевизор не включает. Заводит будильник на четыре часа.

   Утром снова трещит будильник, крутятся стрелки на циферблате, бежит время, сменяются дни, но они ничего нового в жизнь Станислава Ивановича не вносят за исключением будущей неизвестности.