Почему люди молятся на прошлое

В 1960 году польский режиссер Ежи Пассендорфер снял фильм «Возвращение» («Powrot», по повести Романа Братного «Счастливы под пыткой», 1959).

Мораль: для того, чтобы обожествлять прошлое, надо возненавидеть настоящее и забыть о будущем.

Наверное, нынешняя страсть к прошлому, культ прошлого, охватившие и Россию, и Восточную Европу — результат катастрофы настоящего. Когда рухнула власть КПСС, а страны бывшего «Восточного блока», он же «Варшавский договор», стали независимы и свободны, то сотни миллионов людей замерли в восторженном предвкушении счастья.

Но увы. Впереди только труд, труд и еще раз труд — но уже не украшенный звонкими лозунгами и не приправленный бесплатными социальными сервисами (оплата которых, кстати, фатально подточила социалистическую экономику что в СССР, что в ПНР и других соцстранах). Ну или тощая пенсия. Это для 99%. И сладкая жизнь для 1%. Обидно. Вот так же и бедняга Седой из упомянутого фильма думал, наверное: «Вот мы победим, вот окончится война, и тогда…» А что тогда? Да ничего тогда. Работать надо, кому где повезет, вот и все.

Нет, не все! Далеко не все! Нет ничего гаже и бесчеловечнее, чем постсоциалистический капитализм. Нужно правовое государство, разделение властей, независимый суд, свободные выборы и вообще свободная конкуренция в политике, экономике и культуре. Иначе — застой, тоска и культ прошлого.

Но культ прошлого в нашем (российско-восточноевропейском) случае имеет вот какое трагическое свойство. Нельзя поклоняться прошлому слишком уж далекому.

Культ Гангута или Бородинского поля (Грюнвальда, Шипки, королей Стефана или Арпада) прекрасен, но прохладен и не может согреть остывающую идентичность. Прошлое должно пульсировать в воспоминаниях отцов и дедов. От прошлого должны остаться пусть немногочисленные, но живые ветераны.

Поэтому таким прошлым для всех нас стала война.

Но Вторая мировая война была гораздо больше, чем просто война — это был огромный (может быть, трехвековой) кусок мировой истории, сжатый в шесть лет. Ход истории страшен. Особенно когда так ужасающе быстр. Сколько людей погибло! А сколько государств было уничтожено, а потом перекроено! Сколько национальных историй переломано! Сколько народов пострадало именно как народы, «языцы», племена! Сколько оккупантов и освободителей, коллаборационистов и повстанцев!

Но каждый хочет быть героем.

Вот в Польше приняли закон об уголовной ответственности за приписывание полякам участия в Холокосте и в прочих кровавых мероприятиях. Возможно, закон неправильный. Но возможны ли здесь «правильные» законы? Тем более — единственно правильные?

Появление таких законов — вещь естественная. Нельзя, глупо, бессмысленно надеяться, что страны, народы и люди, участвовавшие в Войне, когда-нибудь придут к согласию — где черное, а где белое, где герои, а где предатели. У каждого народа свой эпос недавней истории.

Да и внутри каждого национального эпоса тоже не все так гладко и едино.

«Мы хотим смотреть кино (читать книги) про наших славных дедов! А не эту либерастическую клевету про лагеря и ссылки!» — это я постоянно читаю в фейсбуке. Желание понятное. Но вот ведь какая штука: деды были разные. Как минимум трех категорий. Одних дедов сажали, охраняли и расстреливали. Другие деды как раз этим и занимались: арестами, охраной, расстрелами. Третьих миновали обе сии чаши, но они что-то знали и чувствовали.

Одни были душой с первыми («что эти сволочи с людьми делают!»), другие — со вторыми («зря у нас не сажают!»). И это — в мирное предвоенное и послевоенное время. А уж на войне деды были такие разные — диву даешься. Не надо упрощать насчет дедов. И сгребать их в одну кучу под названием «славные» — тоже не надо.

Однако каждая, если так можно выразится, «группа памяти» настаивает на своей исключительной правоте.

Еще одна проблема. Как заметил еще граф Уваров, история не стала достовернее с тех пор, как размножились ее источники. Особенно же обострился этот парадокс в контексте фотошопа и генетической экспертизы.

«Отстаньте от меня с вашими фактами! — кричит сторонник одной концепции прошлого своим оппонентам. — Архивные материалы? Я их не видел. Почему я должен верить публикациям? Это подделка. Но допустим, они подлинные, ну и что? Разве современники не могут лгать? Разве старики не могут выжить из ума? Фотографии? Это фотошоп. Покажите мне реальный ров с трупами. Откуда вы знаете, чьи это кости? Может быть, это жертвы холеры черт-те какого года. Где экспертиза ДНК? Ах, пулевые дырки в затылках? Где баллистическая экспертиза? Марку оружия все равно нельзя установить, а если да, то как доказать, в чьих руках был этот пистолет? Ах, свидетельства очевидцев! Где они? Ах, в архивах? Ха-ха!»

Любимый аргумент скептиков: «Лично я не видел своими глазами». Но он часто какой-то однобокий. Я много раз слышал: «Лично я не видел своими глазами, как людей мучили в ГУЛАГе» или «Меня тогда в Катыни не было, как я могу судить — кто, кого, когда, за что». Но я ни разу не слышал: «Лично я не видел своими глазами, как Сталин выиграл войну» или «Меня тогда на Байконуре не было, откуда я знаю, что там летало, кто там летал».

Такой вот, извините, гносеологический перекос — в сторону официальной точки зрения на прошлое.

Позволю себе длинную цитату:

«— Вы считаете, Уинстон, что прошлое существует? — О'Брайен слегка улыбнулся. — Что значит «существовать»? Сформулирую яснее. Существует ли прошлое конкретно, в пространстве? Есть ли где-нибудь такое место, такой мир физических объектов, где прошлое все еще существует?

— Нет.

— Тогда где оно существует, если оно существует?

— В документах. Оно записано.

— В документах. И…?

— В уме. В воспоминаниях человека.

— В памяти. Очень хорошо. Мы, партия, контролируем все документы и управляем воспоминаниями. Значит, мы управляем прошлым. Действительность существует в человеческом сознании и больше нигде. Не в индивидуальном сознании, которое может ошибаться и в любом случае преходяще, — только в сознании партии, коллективном и бессмертном. То, что партия считает правдой, и есть правда. Невозможно видеть действительность иначе, как глядя на нее глазами партии». (Дж. Оруэлл, «1984»).

Все верно, увы.

Вот я, казалось бы, «независимо мыслящая личность». Но у меня тоже промыты мозги, и мне тоже трудно усвоить — не «понять», не «знать», а именно «усвоить», сделать окончательно своим — утверждение, что нацизм разгромили союзные державы (СССР, США и Великобритания), а не просто «наша страна». Я внутренне пожимаю плечами, когда мне рассказывают про Эль-Аламейн, атолл Мидуэй, высадку в Нормандии, ленд-лиз и конвои в Архангельск. «Да, да, — думаю я. — Конечно, конечно… Но!!!» Партия глубоко проникла в мое сознание.

Проблема в том, что после распада СССР и «Восточного блока» стало слишком много партий. Каждое государство (вернее, каждая правящая элита), и каждая оппозиция, и каждое национальное меньшинство — это оруэлловская «партия». Которая бессмертна и никогда не ошибается. Пока ее не сменит другая, такая же вечная и безошибочная.

Но это пустая затея — пытаться разубедить или переучить людей, которые молятся на прошлое.

Вернуть людям настоящее — вот задача для политиков и интеллектуалов.

Денис Драгунский, Газета.Ру