Наш человек в Канаде

 НЕКРОЛОГ В КАНАДСКОЙ ПЕЧАТИ

  «.. 2016  Yossilinks. Mr. Izmail Plastik passed away on May 27, 2016. Funeral services will take place on Monday, May 30, 2016 (Tomorrow) at 1:00 pm at Surrey. May his memory be for a blessing».

(..2016 Йоссилинкс. Г-н Измаил Пластик скончался 27 мая 2016 года. Похороны состоятся в понедельник, 30 мая 2016 года в 13:00 в Суррее. Пусть память о нем будет благословенна.)

Заглянув в Гугл, я выяснил, что Суррей - это город в провинции Британская Колумбия, Канада, расположенный в 27 км от Ванкувера.

ИНТЕРНЕТ.   ОБРЕТЕНИЕ  УТРАЧЕННОГО

С годами многие друзья детства и юности уходят из моей жизни: с кем-то просто теряется связь, когда расстаешься с детством, кого-то теряешь, переехав в другой город, а кто-то просто уходит из жизни - навсегда. И рано или поздно начинаешь свыкаться с мыслью, что потери эти естественны и неизбежны.

Мысль о том, что по окончании жизненного  пути встреча все же  состоится, утешает лишь тех, кто в это верует. Увы, «я не из их числа», как несколько по другому поводу выразился хрестоматийный грибоедовский Чацкий.

И вдруг  в твоей жизни появляется Интернет, а с ним – удивительные встречи с потерянными, - казалось,  навсегда друзьями. Количество вновь обретенных прежних друзей находится в обратной зависимости от твоего и их возраста и, конечно, от того, сколько твоих друзей–ровесников,  дожив до нынешних дней, овладели, как и ты, нехитрым, по нынешним понятиям,  искусством общения во всемирной сети.

Поначалу меня ждали одни лишь разочарования. Однако, когда я, перебрав безрезультатно кучу имен, написал однажды в Гугле «Феликс Матвеенков» - там появилась фотография, на которой долговязый Феликс собственной персоной стоит рядом с академиком Лаврентьевым на каком-то  пляже. Академик на фото в мятых брюках и ковбойке, а долговязый тощий Феликс – и вовсе в одних плавках.

Ни их совместная фотография, ни экзотический наряд персонажей меня не особенно удивили: я знал уже к тому времени, что Феликс после окончания института уехал в Новосибирск, устроился на работу в Сибирском отделении РАН и стал одним из изобретателей сварки взрывом.

Потом я вышел в сетях на его сына, тоже Феликса, и через него узнал электронный адрес отца. Мой Феликс к тому времени жил уже в Израиле. Мы наладили постоянную связь, и от него я узнал массу интересных вещей о его работе в Академгородке, о технологии сварки взрывом и о теперешнем его житье в Израиле.

- А с Измаилом у тебя нет связи? – спросил я. В период нашей учебы в МАДИ Феликс и Изька дружили, и как-то летом предприняли авантюрное путешествие автостопом на юг, выдавая себя за иностранцев. Оба иностранца разговаривали с водителями на плохом немецком и еще более слабом идише, однако до юга все же добрались, не потратив ни копейки на транспорт.

- Есть связь, - сказал Феликс, - Изька в Канаде.

Я не смог в тот же день добраться до Измаила ни по почте, ни по Скайпу: разница во времени с Ванкувером составляла 10 часов, и когда я тщетно добивался электронной аудиенции, он, вероятно, спал. Мне же на память приходили разные разности из той нашей, еще институтской,  жизни.

ФОРТОЧНИК С МАРЬИНОЙ РОЩИ

- Слушай, у вас там, в Марьиной роще, - действительно после войны  «Черная кошка» орудовала? – спросил я Измаила, когда мы с ним шли через небольшой рынок в подмосковном поселке.

Измаил ответил не сразу, так как разглядывал товары, разложенные на прилавках.

- Тетка, почем крокодила продаешь? – обратился он к толстой торговке, указывая на лежащую перед ней на прилавке довольно крупную щуку. Затем,  не дождавшись ответа,   поинтересовался у ее соседки,  торговавшей огурцами:

-  Почем такие нехорошие?

 Обиженные в лучших чувствах дамы вступать в обычную для одесского Привоза задорную, с подначками, беседу не пожелали. Они буркнули что-то вроде «проходи, давай», поскольку явно не видели в бесцеремонном Измаиле потенциального покупателя.

Когда мы уже выходили с рынка, держа в руках по кулечку семечек, я повторил свой вопрос насчет «Черной кошки».

- Конечно, орудовала, - сказал Измаил. – И не одна эта банда. Были и другие.  Наша, например, занималась исключительно домовыми кражами.

- Что значит – ваша? В вашем районе?

- Да нет, - сказал Измаил. – Та, в которой я одно время подрабатывал.

- Ты это – серьезно?!

-  Вполне.  Мне тогда лет двенадцать было. Как самый маленький и тощий, я залезал в форточки и потом изнутри открывал дверь старшим товарищам.

Я хотел было, придерживаясь одесского диалекта,  сказать «Изя, я никогда не держал тебя за бандита!», но выбрал более, как мне показалось, мягкий вариант:

- И долго ты с ними, так сказать,  сотрудничал?

-  Года два, - ответил Измаил, - потом мне надоело, и я с этим делом завязал.

- И что же, - они тебя спокойно отпустили?

- Нет.  Разрешение на завязку я выиграл у пахана в карты.

ГАЛСТУК-БАБОЧКА ПОД СТАРЫМ СВИТЕРОМ

Среди нас, студентов механического факультета Московского автодорожного института, Измаил был фигурой заметной. Выше среднего роста, стройный, симпатичный, типичный семит с черными вьющимися волосами и длинными ресницами, сразу замеченными немногочисленными девушками с нашего потока, он отличался оптимизмом, независимостью суждений и тем неповторимым сочетанием самоуверенности, находчивости и самоиронии, который присущ тем представителям этой нации, которые  вовсе не считают запись в пятом пункте своего  паспорта обстоятельством, усложняющим жизнь.  

Изька жил, что называется, широко: помимо студенческих забот, радостей и огорчений у него были не менее увлекательные интересы и контакты вне учебного процесса.

Он часто появлялся на лекциях в затрапезном растянутом свитере, что, впрочем, никак не выделяло его из принятого в институте, как сейчас бы сказали, дресс-кода, позволявшего приходить на занятия в чем угодно, кроме, разве что, нижнего белья.

Однако, однажды во время лекции, когда ему стало жарко, он стащил через голову этот свитер,  и под ним обнаружилась белоснежная сорочка с  галстуком-бабочкой. На наше «Изя, ну, ты даешь!» -  объяснил, что у него на вечер запланировано «одно мероприятие».

НОЖ ДЛЯ РАЗДЕЛКИ КРОКОДИЛА

Мы, несколько человек из группы,  стояли как-то в коридоре в ожидании консультации перед назначенным на завтра экзаменом по электротехнике.

Преподаватель, которого мы за глаза именовали Крокодилом, задерживался. Прозвище свое он получил у нас не случайно: был худощав, высокомерен на грани заносчивости, агрессивен, и к тому же однажды, объясняя, как устроен мотор-генератор, заявил, что своей продолговатой формой этот агрегат напоминает крокодила.

Изька, чтобы скоротать время, достал из кармана здоровенный складной нож, открыл его и стал им затачивать карандаш. Кто-то из нас спросил, для чего он носит в кармане холодное оружие столь внушительных размеров.

- А я им завтра Крокодила буду резать, если он мне четверку не поставит, - произнес Измаил, не меняя беспечного выражения лица.

Это многообещающее заявление прозвучало на беду как раз в тот момент, когда преподаватель подходил к нашей группе, и вполне мог его услышать.

На другой день во время экзамена Измаил взял билет, поудобнее устроился за столом напротив Крокодила и,   достав нож, положил его перед собой  на стол.

- Пластик, а зачем вам нож? – спросил побледневший Крокодил.

- Например, - карандаши точить, - сказал Изька, не отрываясь от чтения вопросов, обозначенных в  билете.

Крокодил, когда Изька начал  отвечать, только кивал, и быстро отпустил его, поставив в его зачетку четверку, необходимую для получения стипендии.

ДЕЛА СПОРТИВНЫЕ

В МАДИ кипела спортивная жизнь  с ее секциями,  из которых лыжная, туристская  и парашютная были у нас в особом почете.  За время учебы в институте мы  с друзьями проводили каникулы в пеших и лыжных походах по Подмосковью,   по горам Кавказа -  летом и  Южного Урала - зимой, и еще – сплавлялись на лодках после летней практики на брянском заводе  по Десне-красавице -  от Брянска до Киева.

Четыре отличных лодки по нашему заказу изготовил местный плотник-лодочник.

Измаил был с нами в этом двадцатидневном походе протяженностью в 720 километров.

После этого похода мы вывесили в коридоре института фотомонтаж, озаглавленный «Двадцать дней, как в сладком сне (о походе по Десне)».

РАССВЕТ НА ДЕСНЕ

Вот мы летом 1956 года плывем Десне. Я несу ночную вахту, сидя на корме,   слегка подгребая и подруливая кормовым веслом. Два других члена нашего экипажа -  Измаил и Танюха спят на сене, которым застелено дно лодки.

Светает.  Стволы строевых сосен  на левом берегу приобретают невиданную окраску: одна сторона ствола – голубая в свете луны, а другая – золотится в первых лучах солнца, показавшего свой краешек на горизонте.

Просыпается вода: там и сям начинают появляться расходящиеся круги, оставленные пробудившимися подводными обитателями. Венера так сияет, что Изька, которого я тихонько разбудил, чтобы он увидел всю эту красоту, открыл глаза, взглянул на огромную Венеру, сказал:  «луна» и снова уснул.

Этот беззаботный поход по спокойной реке, приветливо показывающей нам все новые великолепные пейзажи,  привалы в живописных местах с байками и песнями у вечерних костров, были курортным отдыхом по сравнению с горными и лыжными походами, которые проверяли нас на прочность.

По окончании похода мы продали наши лодки местным рыбакам, а на вырученные деньги отправились в шикарный киевский  ресторан «Динамо», где заказали ужин с вином и, конечно,   котлетами по-киевски. После нашей походной стряпни ужин показался нам поистине царским.

ВОЗНЕСЕНИЕ  НА НЕБЕСА

А  на четвертом курсе мы вместе с Измаилом занимались в парашютной секции. После нескольких подготовительных занятий в аэроклубе мы зимой отправились выполнять наш первый прыжок с парашютом с аэростата с высоты в 400 метров.

Аэростат был похож на раздувшуюся гигантскую рыбу.  В отличие от водоплавающих он неспешно всплывал в океане воздушном,  выбирая и таща за собой трос с барабана лебедки, стоящей на платформе грузовика.  В подвешенной к аэростату открытой деревянной коробке, которая традиционно именуется со времен братьев Монгольфье  корзиной, нас было четверо:  Изька,  я, еще один незнакомый нам парень и простуженный мужичок в телогрейке, ватных штанах  и шапке-ушанке.

Мы трое имели за спиной и на животе парашюты – основной,  старинный ПД-47 и запасной,  а у  мужичка,  который сопровождал нас  к небесам,  парашюта, по-моему не было: мужичок прыгать с нами не собирался. Он романтично именовался аэронавтом.

 Аэронавт привязного аэростата вовсе им не управляет:  он просто сопровождает начинающих парашютистов на небеса, они там, на конечной остановке, выходят, а он возвращается  на землю порожняком, -  с помощью той же самой лебедки.

- Первый раз прыгаете?  – спросил нас  аэронавт.  -   А вот скажите мне, какое здание в Москве самое высокое?

Мы посмотрели в ту сторону, где должна быть Москва.  Столица из корзины аэростата, ползущего вверх  над подмосковным поселком  Долгопрудным,  не просматривалась: шел снег.

- Наверное, МГУ, - предположил я.

- Ответ неверный, - сказал аэронавт, и пояснил:   – Самое высокое здание в Москве – дом на Петровке, 38:  оттуда Колыму видно.

Мы согласно хмыкнули, оценив справедливость невеселой российской остроты.  Однако сейчас нам было не до размышлений о местах столь отдаленных.  Мысли наши были заняты предстоящим неизбежным расставанием с аэронавтом: на отметке в 400 метров мы все трое, по очереди, обязаны были впервые в жизни героически шагнуть в пустоту,  -  после того, как откроется дверца корзины.

У меня,  кроме естественной некоторой озабоченности по поводу того, раскроется ли парашют, уложенный хоть и под руководством инструктора, но все же  моими собственными руками, была еще одна: как не потерять валенки при раскрытии парашюта. Дело в том, что на наших глазах полчаса назад у одного  из таких же, как мы, горе-парашютистов, именуемых у инструкторов перворазниками,  слетел с ноги  один унт и весело устремился к родной земле,  заметно опережая хозяина.

Проанализировав происшествие, я принял решение с момента отделения от корзины и до открытия парашюта изо всех сил тянуть носки ног в валенках кверху.

Подъем аэростата прекратился, о чем мы догадались по небольшому рывку и покачиванию корзины.

- Приехали, - сказал простуженный мужичок,  – пожалте бриться. Первым -  ты, - он ткнул пальцем в запасной парашют на Изькином животе,  пояснив:  - ты потяжельше будешь. И открыл дверь кабины.

Изька шагнул к двери и остановился на пороге.  Держась руками за низкие  дверные стойки, он слегка подался вперед, затем качнулся назад и – шагнул в пустоту.

Мне некстати вспомнилась песенка о негритятах: «один из них утоп, ему купили гроб, - и вот вам результат – двое негритят». Впрочем, через пару секунд послышался хлопок развернувшегося Изькиного парашюта. Стало быть, обошлось, очевидно,  без трагического исхода: все негритята пока живы, только один болтается, раскачиваясь на стопах под куполом.

Я занял ту же позицию у порога и посмотрел вниз. С высоты в 400 метров машина с лебедкой казалась игрушечной, а следы, оставленные на снегу людьми – мышиными. Шагать в пустоту не хотелось. Воспоминания о прыжках с десятиметровой вышки в бассейне мало помогали.

Однако деваться было некуда. Я вспомнил, как в детстве, чтобы не так страшно было катиться на лыжах с крутой горы, я для храбрости пел про трех танкистов, и все равно валился в снег уже в конце – чаще всего после слов «..и летели наземь самураи под напором стали и огня».

Я  зажмурился, мысленно произнес «..мчались танки, ветер поднимая..» - и сделал шаг вперед, не забывая потянуть вверх носки в валенках.

Через пару секунд меня дернуло вверх,   я открыл глаза и с великим облегчением увидел, как надо мной с шумом разворачивается купол парашюта. Убедившись, что он полностью расправился, я посмотрел вниз.

 Там я  увидел купол Изькиного парашюта, и  услышал, как Изька громко, перевирая, как всегда, мотив, распевает еврейский вариант «Мурки»: «..отчего ж не выпить бедному еврею, если есть в кармане лишний гелд?».

Подняв голову и увидев меня, он заорал:

-  Володя, похоже, что мы, как ни странно,  пока живы! Мне тут нравится! Подгребай сюда!

Жизнь между небом и землей и  на самом деле была прекрасна и удивительна: мы плавно покачивались, словно на качелях, приближаясь к земле в хороводе крупных снежинок, которые окружали нас.

Потом были еще прыжки с аэростата, а летом – с самолета, уже с высоты 800 метров. Как ни странно, с этой высоты прыгать было проще, потому что земля представлялась картой.

ВЫ НАМ НЕ ПОДХОДИТЕ ПО ПРОФИЛЮ

На другой день после разговора с Феликсом я все же сумел связаться с Измаилом по скайпу. Мы оба порадовались встрече,  и даже обмыли ее, чокнувшись рюмками, поднесенными к объективам видеокамер.

Изя мало изменился. Правда, копна вьющихся волос уступила место короткой седой стрижке, но был он подтянут и худощав и, как прежде, самоуверен и категоричен в суждениях.

Измаил рассказал мне свою историю.

После окончания института он двадцать лет трудился в какой-то московской фирме, конструируя автоматы по продаже газет и всякие другие устройства. Жена его работала на московском телевидении.

- А как вас занесло в Канаду? – спросил я.

- Ты знаешь, когда речь на работе заходила о продвижении на более интересную должность – ступенькой повыше, мне деликатно намекали, что я не совсем подхожу, так сказать… по профилю, - Измаил выразительно усмехнулся и повернулся на экране в профиль.

Я понимающе кивнул, вспомнив, как начальник нашего главка однажды доверительно сообщил мне о действующей негласной кадровой установке: процент евреев в аппарате  министерства не должен превышать этой доли в населении страны.

Увы, - если, как я упоминал, в институте Измаила нимало не беспокоил пресловутый пятый пункт, то в дальнейшей жизни дела обстояли несколько иначе, особенно, когда дело касалось кадровых перемещений.

Впрочем, я еще в институте узнал, что  и при поступлении в некоторые вузы прием абитуриентов-евреев далеко не всегда зависел только от уровня их знаний и способностей. Так, наш одногруппник Эрик Немировский, несмотря на отличные знания, эрудицию и трудолюбие, не смог поступить в один из самых престижных вузов: экзаменатор, после того, как Эрик блестяще ответил на билет, все же  засыпал его, дав дополнительную задачу, которую не решалась без знания высшей математики.

При этом следует заметить,  что у Эрика,  при наличии некоторых характерных для семитов черт лица,  не было ни капли еврейской крови: предки его были шведами. Похоже, экзаменатор руководствовался лишь своими физиогномическими способностями и информацией начальства о происках сионистов.

Однако вернемся к Измаилу. В конце концов, ему надоели эти антисемитские фокусы кадровиков. А тут еще и у жены на работе случилась досадная, мягко говоря, история.

Группа работников московского телевидения направлялась за границу – в деловую командировку. Жена Измаила должна была ехать вместе со всеми. Однако кадровик (и тут кадровик!) известил ее, что она не включена в состав группы. На вопрос о причинах  он начал что-то мямлить насчет того, что начальство ценит ее очень высоко, однако есть некоторые обстоятельства…

- Какие еще обстоятельства? - спросила она.

- Как бы вам объяснить… Короче, скажите, кто у вас муж?

- Что вы имеете в виду?

- Кто он по национальности? – наконец выдавил из себя кадровик.

- Ну, еврей. А при чем тут это? И вообще, - вы же не его, а меня командируете, хотя я не вижу препятствий и для его выезда за границу.

- Вы многого не понимаете. Одним словом, наше руководство дало указание исключить вас из списка выезжающих.

После этой содержательной беседы жена пришла домой буквально взбешенная, рассказывал Измаил, и сказала;

- Ты был прав. Валить надо отсюда к чертовой матери! Я не желаю жить в стране, где будущее зависит от формы носа твоего мужа.

Было принято решение перебираться в Канаду.

КАНАДСКИЙ БУРОВИК ИЗ МАРЬИНОЙ РОЩИ

Они оставили Москву в 1979году.

После мытарств с оформлением выезда было  полугодовое житье впроголодь со случайными подработками типа окраски заборов  на «перевалочном пункте» - в Италии.  Оттуда они улетели в Канаду.

В Калгари, самом крупном городе нефтеносной провинции Альберта, они оказались с «капиталом» в десяток долларов. Российский диплом инженера не признавался канадскими властями. Все надо было начинать с нуля.

- Володя, ты помнишь у Джека Лондона названия городов и рек – Доусон, Уайт Хорс, , Юкон, Маккензи?

-  Еще бы не помнить, - сказал я, - я же на Дальний Восток, на военные стройки,  двинул после института, -  как раз начитавшись «Смока Беллью» и прочего «Белого безмолвия»!

- Ну вот, считай, что и я двинул на Дальний Восток, только еще восточнее – и оказался в тех самых местах, которые у вас зовутся Западом, -  там,  где Джек Лондон геройствовал во времена золотой лихорадки.

- Ну, и как,  ты  - золота в тех краях много намыл?  – полюбопытствовал я.

- Много.  В основном – черного, - нефти. Я там бурильщиком начал работать. А потом, когда через пару лет подтвердил свой диплом, стал уже буровиком, то есть - руководителем бригады бурильщиков, со своей установкой.   

На буровых установках – своя специфика, пришлось ее осваивать. Главное – технологию надо соблюдать строго, не рассчитывая на русский авось. Если в инструкции к установке записано - поменять, допустим, уплотнения через столько-то часов работы – я их  заменял,  независимо от того, как они выглядят.

НАШ ЧЕЛОВЕК В ОБЩЕСТВЕ ИЗОБИЛИЯ

Эпиграф

Графиня внучка: Мсье Чацкий! вы в Москве! как были,   все такие!                                Чацкий:  На что меняться мне?

(А.С. Грибоедов, «Горе от ума»)

Мы с Измаилом стали часто общаться по скайпу, рассказывая друг другу о о том, как жили в те годы, что не виделись, -  о  Канаде и России, обмениваясь новостями и просто болтая о том о сем.

Когда я спросил Измаила насчет пенсии и жилья, он ответил, что жаловаться не приходится: хватает на безбедное существование, на поездки в другие страны и на помощь семье сына.

  Что же касается размеров жилплощади, то ее  здесь, - сказал Измаил, - как и всюду на Западе, принято считать по числу спален, - и  стал при мне считать, сколько у него, но сбился – получалось то ли пять, то ли шесть.

Измаил все эти годы внимательно следил за всем, что у нас происходило. Чувствовалось, что за тридцать с лишним лет, проведенных в Канаде, часть его души не покидала Россию.

Когда он говорил о бешеной популярности хоккея у канадцев, то одновременно рассказывал, как встречался с нашими хоккеистами, приезжавшими на матчи в Канаду, и – не просто встречался, а помогал им  дешево закупать  все, что они хотели привезти на родину – джинсы, прочие шмотки, аппаратуру.

Когда мы обсуждали историю России с момента ее возникновения, выяснялось, что он ее знает досконально. А когда говорили о распаде СССР, то и тут он был в курсе всего происшедшего и происходящего сейчас.

Вместе с тем Канада вовсе не была для него тем, что называют в мемуарах, пронизанных ностальгией, чужбиной.

- Ты в партии состоял? – спросил он меня.

Я отвечал, что состоял -  аж 25 лет: для инженера, работающего на более или менее приличной руководящей  должности, членство в партии было условием практически обязательным.

Сказал я и о том, что, что в конце 80-х, будучи тогда в составе партбюро треста,  вышел из партии,  написав в заявлении, что делаю это в связи с тем, что руководство КПСС заняло антинародную  позицию.

- А я вот убежденный член партии,  - сказал Изя, - консервативной партии Канады. И выходить из нее не собираюсь, потому что наши либералы валяют дурака, пытаясь с помощью налогов отобрать у меня честно заработанные деньги и отдать их бездельникам.

Тут у нас, - продолжал он, - недавно выступал сенатор, и я ему сказал, чтобы он гнал в три шеи своего помощника, который ничего в политике не смыслит и выступает в  роли его попугая.  Сенатор посмеялся, но обещал обдумать мое предложение.

- Слушай, так ты же, получается,  не только преуспевающий бизнесмен, но и видный политический деятель! А вместе с тем у меня навязчивое впечатление, что ты все такой же, каким я тебя знал шестьдесят лет назад! Неужто ни новая страна, ни уровень благосостояния, ни изобилие продуктов не изменили тебя?

- А почему я должен меняться? – спросил Изька, наш человек с Марьиной рощи. - И вообще, несмотря на изобилие самых изысканных блюд в здешних ресторанах,  больше всего я люблю гречневую кашу с молоком.

УАЙТ РОК

- Сейчас вот  на пенсии. Отдыхаю, так сказать. Правда, зовут в Китай, - читать лекции о методах бурения. Надо бы поехать.

 - Жену, –  помрачнев, он указал на портрет женщины редкой красоты на стене за его спиной, - схоронил,  живу уже не в Калгари, а в Уайт Рок, - есть такой городишко почти на границе со Штатами.

Места тут живописные, природу бережем, кругом чистота и порядок. В реках и озерах полно рыбы, в лесах – зверья. Олени, а иногда и медведи из лесу свободно заходят в города и поселки,  и относятся к ним с уважением и любовью.

А еноты – те вообще считают, что люди построили дома исключительно для них, и что вкусные блюда на столах и кормушки на полу расставлены тоже для них, а вовсе не для людей и домашних кошек и собак.  В общем, жить можно.

Когда я заметил, что Измаил в последнее время что-то похудел, я посоветовал ему заняться скандинавской ходьбой, которой увлекся сам.  На следующем сеансе связи он показал мне великолепные палки, приобретенные по моему совету.

ГОРЕСТНАЯ ВЕСТЬ

Измаил скончался в привилегированном пансионате от тяжелой болезни 27 мая 2016 года.  «Пусть память о нем будет благословенна» - написала о нем канадская пресса.

Да будет так.