Из жизни артистки погорелого театра

Ну нет у меня в знакомых маргиналов. 
И соседи интеллигентные. 
Даже стерва, живущая этажом ниже, интеллигентная. 
Так получилось. 

Во времена самого раннего детства люди вокруг были разными. 
Папа мой был тогда жив и ничего не боялся. 
Муж у тёти Нели, соседки, был пьяницей. 
По пьяни гонял тётю Нелю, тогда она отсиживалась у нас в гостях. 

Во время какого-то очередного скандала папа снова отправился защищать тётю Нелю.
- Роман, уйди по-хорошему! - орал пьяный тёти-Нелин муж. 
Роман никуда не ушёл, встал перед ним, закрыл тётю Нелю. 
Пьяный разбил бутылку и стал размахивать розочкой. 
Полоснул папу по шее. 
Было много крови и страхов, пьяный мгновенно протрезвел и стих - он трезвым всегда был тихим, хорошим.
Милицию не вызывали. 
У папы на горле остался шрам. 

И это всё, что я знаю про насилие в семье: старый вариант, когда напившийся мужик, в обычном состоянии простой и добрый, гоняется повсюду за своей несчастной терпеливой женой. 

Лет десять назад у меня случилось знакомство с Мариной.
Она была была из тёплых российских краёв, нелюбимой дочерью суровой матери, и сбежала от неё вместе с будущим мужем - никому на всём свете ненужным сиротой. 
Дети, не знавшие в жизни ласкового слова, нашли опору друг в друге. 
Марина сначала служила в провинциальном театре, потом с мужем они переехали в Москву, и она стала уже московской артисткой. 
Ненадолго, потому что у молодых родился Ванька. 

В Москве дела пошли очень хорошо. 
Муж Марины занялся продюсированием и преуспел, благодаря завязанным ею в театральном и киношном мире связям. 
Они снимали шикарную квартиру, покупали дорогие автомобили (водил муж), и о том, чтобы позаботиться о прописке и обретении собственной, а не съёмной крыши над головой, не думали. 
Сироты, которым фартануло, а полезный совет получить не от кого. 
Да и не факт, что они стали бы слушать - всё так удачно складывалось. 

Ванька пошёл в школу, Марина на сцену уже не выходила, занялась клубным администрированием. 
Одноклассники приходили в гости и разевали рот на иконостас - Ванька с тем артистом, с другим артистом, а вот его, малыша, держит на руках резко набирающий популярность Нагиев. 

Всё меняется. 
Сытые годы внезапно кончились. 
Дела покатились вниз, с ускорением. 
Пришлось съехать в съёмную двушку-хрущобку далеко от метро. 
Марина ждала дочку, а нрав мужа, развращённого лёгкими деньгами и стаями доступных девиц, здорово испортился. 
Начались неприятности, связанные с отсутствием столичной прописки - учёт в консультации, школьные моменты у сына. 
Всё навалилось разом. 
Мужа как подменили. 
Большая фигура жены, расплывшиеся от беременности черты лица, гормональные капризы сначала его раздражали, а потом уже откровенно бесили. 
Муж не вышел ростом, Марина была выше его на голову.
Пока она была тонкая и звонкая, это смотрелось даже экстравагантно. Но беременные на последних сроках женщины здорово теряют в тонкости и звонкости. А ко времени второй беременности, в отличии от первой, муж успел стать изысканным столичным эстетом. 
Он страдал от диссонанса - и жена стала "невыходной".

Денег у неё не было ни гроша. 
Всё необходимое в дом покупал муж, включая женские прокладки. 
Его доходы были для Марины тайной. 

Ванька вступал в подростковый возраст, авторитетом для него был отец, не мать - то плаксивая, то навязчивая своим вниманием. 
Муж втаптывал авторитет Марины в грязь, сын активно перенимал эту модель. 
Марина оказалась одна против мужского союза. 
Что-то вроде дурочки, чьей задачей было лишь упоенно обслуживать граждан первого сорта в их маленьком государстве. 
И рождение дочки не изменило ничего. 

Марина не вернулась к юным телесным формам. 
"Она обабилась" - это был приговор тем жещинам, чьи фигуры уже давно смешили мужа или вызывали у него омерзение. 
Марина обабилась, и на ней был поставлен окончательный жирный крест. 

Моральное насилие рано или поздно переходит в физическое. 
Однажды Марина позвонила, взахлёб плакала в трубку: муж её ударил. 
Слов о том, что тем самым он перешёл черту, за которой пропасть, и придётся падать всё ниже и ниже, слышать Марина не хотела. 
Она вообще была крайне тяжёлым собеседником. 
Звонила, когда ей было плохо, и долго-долго выливала свои беды в мой терпеливый сосуд, хотя знала, что у меня своя жизнь, свои задачи, куча детей. 
Когда Марине было хорошо, она звонила не мне, а другим подругам, знакомым по прежним тусовкам; им предназначалась праздничная сторона её жизни, оптимизм, позитив, красование.
А мой телефон был для горя. 
Да, я позволяла использовать себя, как сливной бачок, потому что мне было искренне жаль эту неприкаянную, потерянную молодую женщину. 

Все ориентиры у Марины были сбиты.
Большой чужой город, в котором и нет никого, кроме семьи, после долгих светлых лет показал свою холодную и суровую сторону.

Нет родных. 
Нет одноклассников. 
Нет соседей, у которых на глазах рос и делал первые глупости. 
А семья, единственная опора, смысл жизни, объявила войну и стала врагом. 

Последний раз мы увиделись весной, тогда Марина позвонила, рыдая, просила приехать как можно скорее, привезти какие-то лекарства. 
Я только поменяла зимние колёса. Их надо было перетащить на балкон.
На мне были старые растянутые треники и куртка, которую не жалко испачкать.
Выглядела я полным антиподом ухоженности, которая была обязательна в женщине для Марининого мужа.
"Обабившаяся", одетая для коммунистического субботника. 
Не тратя время на переодевание, заехала в аптеку.
Там фармацевт объяснила мне, что средства, которые просила Марина - для рассасывания кровоподтёков. 

Приехала, прошла через проходную комнату в крохотную спаленку, куда забилась Марина. 
Накануне вечером дорогой муж пинал её ногами - в лицо, в живот. 
Сын Ванька стоял рядом с отцом, смотрел и смеялся. 

Я сфотографировала синяки, мы натёрли их мазями, закапали заплывший глаз.
Стали говорить. 
В последние годы мать Марины, ох, не зря когда-то запрещавшая ранний брак, почувствовала одиночество, и была согласна принять Марину обратно в дом. 
Решили, что Марина уезжает немедля. 
Берёт малышку. 
Ваня остаётся в Москве, с отцом. 

Нужно было добыть деньги. 
Муж Марины сидел на кухне, скрючившись, маленький, жалкий, растерянный. 
Он вызывал у меня гадливость. 
Я сказала ему, чтобы дал денег. Так много, как может. 
Муж ответил, что налички нет, надо идти в банк, снимать с карты. 
И мы вместе пошли в банк. 

Он плохо соображал, снял довольно увесистую сумму, безропотно отдал мне в руки. 
Мы вернулись в квартиру. 
Там муж снова шмыгнул на кухню, я пошла к Марине.
Сказала, что куплю ей билет. 
Что сейчас мы вызовем участковых - врача и милиционера. 
И тут история свернула в знакомую многим, дурацкую русскую колею. 
Марина наотрез отказалась от вызовов.
В присутствии третьего человека, меня, выговорившись, выплакавшись, получив объятия и утешение, она отогрелась и успокоилась. 
Стала яростно, до истерики, требовать, чтобы я удалила снимки побоев с телефона. 
Пришёл покорный муж, воплощение раскаяния и отчаяния "как такое могло случиться". 
Встал в дверях, обещал вызвать знакомого доктора, всё исправить, починить, родить обратно. 

Муж и жена, что ещё минуту назад представляли собой разные растекшиеся лужи, стали на глазах сливаться в одну сатану, как ртутный терминатор.
Я выгнала гадкого мужика с порога, закрыла дверь, спросила у Марины - неужели она не понимает, что третий раз насилие будет фатальным, муж её уже убьёт? Совсем?
Марина ответила, что всё понимает и уезжает к маме. 
Нет, она честно-честно уедет, сама купит билет, я могу идти по своим делам. 
Я сунула ей пачку денег под матрас.
Постаралась вразумить, насколько это возможно. 
А потом уехала, и мы больше не виделись. 

Конечно же, никакой билет Марина покупать не стала. 
Муж в самом деле вызывал к ней врача - частного, не задающего ненужных вопросов. 
Деньги, две с половиной тысячи долларов, которых вполне хватило бы на то, чтобы начать новую жизнь, Марина растрындела быстро и бестолково. Часть из них отдала Ваньке. 
И он легко взял их от "сумашедшей" мамы - отец годами намекал, а потом уже и открыто говорил сыну, что у их мамы кукушка съехала. 
Это же он напел и тёще. 
Мама Марины надумала помочь семье дочери средствами. 
Собрала всё, что можно собрать, и продала всё, что можно продать. 
Сумма вышла с шестью нулями.
И тёща отдала деньги не сумасшедшей дочке, а внушившему доверие зятю. 

Муж Марины на эти деньги купил хорошую квартиру в милом городке в сорока километрах от Москвы. Купил на своё имя. 
Хозяин съёма повышал арендную плату и вообще грозился выселением; пришло время взрослеть, обзаводиться собственностью. 
Вот и обзавелись, в Подмосковье, на большее тёщиных кровных не хватило. 

Самый последний раз Марина звонила именно оттуда, из городка. 
Говорила бессвязно, просилась ко мне под крышу - не приму ли я её на какое-то время, она должна сбежать. 
Мне до смерти не хотелось участвовать в этой истории. 
На какое-то время... да, пущу. 
Однако Марина больше не перезвонила, ни тогда, ни потом. 
Я не знаю, жива ли она, здорова ли. 
Постоянного мобильного номера у неё не было - поскольку все счета продолжал оплачивать муж, он мог контролировать её звонки, и Марина старалась раздобыть какие-то левые симки. 
Может, жизнь в самом деле довела её до психушки. 
Может, она уехала к маме. 
Не знаю. 

Ванька есть в соцсетях. 
Отслужил в армии, учится в институте, проживает в общежитии.
Красивый парень. 
На днях ему исполняется двадцать пять. 
Ни отца, ни матери, ни сестры в его контактах в соцсетях нет.