Добрые соседи

К лету 1929 года в Хевроне жило около семисот евреев. Двести человек – ученики ешивы «Слободка», переехавшей из Литвы в 1925 году, и пятьсот – местные семьи, поселившиеся в городе двести, а то и больше лет назад. Их отношения с двадцатитысячным арабским населением были не просто хорошими, а замечательными. Когда еврейские родители отправлялись в дальнюю поездку, они со спокойным сердцем оставляли своих детей на попечение арабских соседей.

Арабы лечились у еврейских врачей в медицинском центре «Бейт-Адасса», правда, центром его назвать было трудно, «Бейт-Адасса» представляла собой маленькую больничку, где принимали амбулаторно. В 1893 году на пожертвования богатых евреев из Северной Африки построили одноэтажное здание, названное «Хесед Авраам» – «Милосердие Авраама». В нем размещали паломников и гостей города, лечили больных и помогали нуждающимся. К 1909 году добавили второй этаж, а спустя восемь лет американская еврейская организация «Адасса» решила усилить лечебницу и направила в Хеврон нескольких медсестер и фельдшера. Они обосновались в «Хесед Авраам», и вскоре все здание стали называть «Бейт-Адасса».

Медсестры и фельдшер бесплатно оказывали первую медицинскую помощь евреям, арабам и христианам; в сложных случаях вызывали врача из Иерусалима. По соседству с «Бейт-Адасса» построили большой дом, в котором поселились со своими семьями раввины общины Х. Хасон и Й. Кастель и аптекарь Гершон.

Аптека Бен-Циона Гершона была открыта двадцать четыре часа в сутки, и в ней покупали лекарства все жители города. Директор хевронского отделения Англо-палестинского банка Авраам Слоним к арабским клиентам относился с подчеркнутым дружелюбием и щедростью. Условия ссуд и сроки платежей, которые они получали в этом банке, были самыми выгодными во всей Палестине.

– Они наши соседи, – говаривал Слоним, глава еврейской общины Хеврона, – а с соседями нужно жить по-соседски.

По воскресеньям неграмотные феллахи соседних деревень собирались возле дома учителя еврейской школы Цви Берензона, и тот с утра до вечера писал разного рода прошения и жалобы в адрес английских властей. Денег за работу Берензон не брал, но благодарные феллахи всегда одаривали его, кто десятком свежих яиц, кто горшочком оливкового масла. Можно сказать, что отношения между еврейской общиной Хеврона и арабским большинством выглядели более чем нормальными. Дальнейшее сближение сдерживало только полное отсутствие смешанных браков. Их не хотели ни те ни другие.

В 1925 году британские власти назначили на должность главного муфтия Иерусалима Амина Аль-Хуссейни. Это был тот самый Хуссейни, который спустя пятнадцать лет ездил в Берлин к Гитлеру и прославился своими пронацистскими взглядами. С первой минуты своего правления Аль-Хуссейни всеми способами начал разжигать ненависть к евреям. В августе 1929 года он заявил, будто они хотят отнять у арабов «мусульманскую святыню» – Стену Плача. Аль-Хуссейни призвал арабов к активному протесту, и его слова оказались услышанными.

Атмосфера в стране начала накаляться. То тут, то там группы хулиганов принялись нападать на евреев. Для защиты общины в Хеврон прибыл небольшой отряд «Хаганы» – «Самообороны». Но Авраам Слоним попросил их немедленно уехать, «дабы не провоцировать арабов». Руководитель общины верил, будто в городе общего праотца Авраама добрые соседи не причинят им вреда.

– Мы десятки лет строили отношения с арабами, – сказал бойцам «Хаганы» Авраам Слоним, – вложили в это много сил, души и тепла. Я уверен, что добро не пропадает бесследно. Даже если в городе найдется с десяток хулиганов, нормальное арабское большинство сумеет их обуздать. Если же нет, с немногими выродками мы справимся своими силами.

Это была пятница, двадцать третье августа, семнадцатый день месяца ав 5689 года по еврейскому календарю. Сразу после отъезда отряда «Хаганы» закончилась пятничная молитва в мечетях. Проповедники, выполняя приказ муфтия, призвали паству рассчитаться с евреями. Выйдя из мечетей, молящиеся не разошлись по домам, а стали собираться на углах улиц, подбирать камни и палки. На проходящих мимо евреев посыпались сначала насмешки, а затем проклятия. Вслед за проклятиями полетели камни.

Начальник полицейского участка Раймонд Кафарата опасности не ощущал. До назначения в Хеврон он служил в полиции Ирландии, где приобрел немалый опыт в подавлении беспорядков. Отношения между хевронскими евреями и арабами совсем не походили на злобную ярость, царившую между ирландскими католиками и протестантами. Бесчинств и скандалов тут ожидать не приходилось. Кроме того, в его подчинении пребывало восемнадцать конных полицейских и пятнадцать пеших. Все арабы, и только один еврей – Ханох Бружинский. Такого количества полицейских вполне хватало для разгона любой демонстрации.

Взяв нескольких конных полицейских, Кафарата выехал на патрулирование города. Кучки арабов на углах улиц насторожили его. Еще больше насторожило то, что при его приближении разговоры смолкали, но немедленно возобновлялись, стоило лишь ему отъехать. Речь шла на повышенных тонах с ожесточенной жестикуляцией. Раньше арабы так себя не вели.

Вернувшись в участок, Кафарата застал телефонограмму: в Иеру­салиме начались беспорядки, арабские толпы громили еврейские дома, поджигали лавки, убивали прохожих. Полиции предписывалось не допускать инцидентов, но проявлять сдержанность.

Кафарата немедленно послал двух полицейских разнюхать, о чем говорят арабы. Они вскоре вернулись и рассказали, что по городу прошел слух, будто в Иерусалиме евреи убивают арабов. Шейх Талеб Марка собрал возле автобусной станции целую толпу и призывает отомстить за невинно погибших братьев и сестер.

Хеврон. Начало ХХ века

Памятуя о приказе проявлять сдержанность, Кафарата решил пока не предпринимать никаких действий и проследить, как будут дальше развиваться события. Тем временем толпа, разожженная призывами шейха, двинулась по улицам, направляясь к зданию ешивы. Проходя мимо еврейских домов, арабы били стекла, испражнялись под дверьми, пачкали дерьмом дверные ручки.

Перед началом субботы в ешиве оказалось всего два человека. Двадцатичетырехлетний уроженец Польши Шмуэль Розенгольц раскачивался над листом Талмуда, пытаясь уловить тонкости спора между комментаторами, когда брошенный с улицы камень разбил окно и ранил его в голову. Розенгольц выскочил на улицу, увидел толпу разъяренных арабов и бросился назад. В его спину воткнулись несколько ножей, а тяжелая дубинка размозжила череп. Улюлюкающие бандиты отбросили тело в сторону и ринулись внутрь здания на поиски новых жертв.

Но в ешиве было пусто: старый служка при виде беснующейся толпы спрятался в выгребной яме.

Весть о случившемся моментально облетела Хеврон. Представители еврейской общины бросились в полицейский участок, моля Кафарата о помощи, но тот велел им запереться в своих домах и не предпринимать никаких активных действий.

Как только за евреями закрылась дверь, Кафарата принялся звонить в Иерусалим.

– Назревает погром! – почти кричал он в трубку. – Пришлите подкрепление.

– Людей нет, – ответил Иерусалим. – Управляйтесь своими силами.

Отправив десятерых полицейских патрулировать улицы, Кафарата вызвал к себе старост окружающих Хеврон деревень. Он хотел улестить или припугнуть их, но разговор принял неожиданный для начальника полиции поворот.

– В Иерусалиме евреи режут арабов, – гневно объявили старосты. – Муфтий прислал гонца с требованием бить евреев. Тот, кто ослушается приказа, будет строго наказан.

– Это ложь, – возразил Кафарата. – Гонец привез неверные слухи, иерусалимские мусульмане целы и невредимы.

Но старосты не обратили на его слова никакого внимания. Муфтию они верили больше, чем английскому офицеру. Распрощавшись со старостами, Кафарата остался ночевать в участке. Он и не подозревал, что его беседа возымела прямо противоположное действие.

Сотни лет турецкого владычества приучили арабов к определенному стилю поведения властей. Они привыкли к жесткому тону и категоричности приказа. Поскольку в голосе английского офицера ничего похожего не наблюдалось, то старосты решили, что полиция не намерена защищать евреев.

Утром в субботу тысячи арабов, вооруженных саблями, ножами, топорами, вилами и ломами, двинулись к еврейским домам с криками «Бей жидов!», «Власти с нами!»  Выломав двери, погромщики безжалостно рубили всех без разбору. Женщин и девочек, прежде чем убить, многократно насиловали. Отрубали пальцы, на которых были кольца, вместе с серьгами рвали мочки ушей. Некоторым перед изнасилованием выкалывали глаза, другим, досыта поглумившись, вспарывали животы, вырывали, словно во время языческих жертвоприношений, печень и сердце, а после, разорвав половые органы, размазывали по стенам кровь, перемешанную со спермой.

Узнав о погроме, Кафарата собрал конных полицейских и поскакал в город. У него на глазах из одного дома выскочили двое молодых евреев, братья Хайкель, и бросились к нему в поисках защиты. Их преследовали десятка три арабов. Братья подбежали прямо к лошади Кафарата, но арабы, ничуть не смущаясь присутствием начальника полиции, размозжили одному из них голову тяжелым камнем, а второму воткнули в спину несколько клинков. Разгневанный Кафарата закричал, требуя немедленно прекратить бесчинства. Но разгоряченные убийствами погромщики окружили его плотным кольцом и попытались стащить с лошади. Полицейские-арабы молча наблюдали за происходящим.

Испугавшись не на шутку, Кафарата поднял коня на дыбы, вырвался из кольца погромщиков и поскакал в участок. Полицейские последовали за ним.

Душераздирающие крики неслись над улицами, евреи взывали к своим «добрым» соседям и приятелям, но озверевшие арабы не обращали на их просьбы никакого внимания. Добравшись до участка, Кафарата принялся звонить в Иерусалим. Через полчаса его соединили с начальником полиции. Выслушав отчет Кафарата, он сухо произнес:

– Людей у меня нет. Действуйте своими силами и по собственному усмотрению.

Кафарата достал из сейфа ящик с патронами, вынес во двор.

– Я не хочу никого принуждать стрелять в своих родственников и друзей. Вот патроны, пусть каждый, кто хочет, возьмет их и действует, как понимает.

Ханох Бружинский набил оба подсумка, передернул затвор и побежал к выходу со двора. Его примеру последовали еще несколько полицейских. Остальные молча продолжали стоять на своих местах. Кафарата выругался, насыпал патроны в планшетку, вскочил на лошадь и поскакал в город.

По официальным данным английской полиции, Бружинский пристрелил в тот день семь погромщиков, Кафарата двоих, еще пять или шесть были убиты сопротивляющимися евреями. Но силы были неравны.

Престарелых раввинов Меира-Шмуэля Кастеля и Цви Драбкина оскопили, прежде чем убить. Пекаря Имермана сожгли живьем. Ицхака Абушдида и гостившего в Хевроне учителя Дубникова из Тель-Авива задушили бельевой веревкой.

Перед «Бейт-Адасса» погромщики остановились. Многие из них не раз бывали в этом здании и хорошо помнили толщину старинных дверей. Взломать их было совсем не простым делом. Тогда они пустились на хитрость. Взвалив на плечи двух или трех арабов, перепачканных в крови жертв, они жалобно заголосили:

– Откройте, у нас раненые! Спасите, спасите!

Фельдшер лечебницы, верный клятве Гиппократа, отодвинул засов. Арабы, ничего не слыхавшие ни о Гиппократе, ни о клятвах, с радостными воплями ворвались внутрь. Зверски расправившись с медсестрами и фельдшером, они разгромили лечебницу, уничтожив оборудование, растоптав лекарства и препараты. О том, что завтра будет некуда и не к кому обратиться за медицинской помощью, никто не думал.

Следующим в очереди оказался аптекарь Гершона. Поскольку аптека и склад лекарств находились прямо у него в квартире, окна закрывали крепкие решетки, а двери были не хуже, чем в «Бейт-Адасса». Погромщики позвали из соседнего квартала женщину на сносях, которая вчера приходила к аптекарю за лекарствами. Толстая арабка повалилась на спину и заголосила истошным голосом:

– Ой, Бен-Цион, рожаю, помоги, рожаю!

Аптекарь отворил дверь.

Жену и дочь аптекаря изнасиловали у него на глазах, а потом убили. После них убили и Гершона, а все содержимое аптеки разнесли на мелкие клочки и осколки.

Всего в тот день погибло пятьдесят девять евреев. Еще восемь умерло от ран спустя несколько дней. Около шестисот евреев укрыли и спасли арабские соседи. Все еврейские дома были разбиты и разграблены. Погромщиков остановила только усталость, к вечеру они разбрелись по домам – делить добычу и отдыхать.

Кафарата собрал всех уцелевших евреев во дворе полицейского участка, выставил охрану, приказав стрелять в каждого, кто подойдет к забору, и стал звонить в Иерусалим. Среди евреев было много раненых, но помочь им было нечем, ведь все оборудование и медицинские препараты уничтожили погромщики.

Британские власти никуда не спешили. Три дня просидели евреи во дворе под палящим солнцем, без медицинской помощи, почти без пищи. На четвертый прибыли армейские грузовики, погрузили всех евреев и увезли в Иерусалим.

После еврейского погрома. Хеврон. 1929 год