Госантисемитизм в послесталинскую эпоху?

Круглый стол

Участвуют (в алфавитном порядке): Элла Грайфер, Борис Дынин, Леонид Комиссаренко, Самуил Кур, Элиэзер М. Рабинович, Борис Тененбаум, Владимир Янкелевич и др.

Окончание. Начало

Самуил Кур

Я ничего не имею против господина Косовского — если человек так считает, то почему бы нет? Я выбрал только три из десятка особых эпизодов своей жизни. И предлагаю господину Косовскому в каждом эпизоде стать на моё место и определить — антисемитизм это, исходящий сверху, или просто народ развлекался.

Эпизод первый

Я окончил школу в белорусском Гродно в 1953-м и поехал в Москву поступать на мехмат МГУ. Мои родители были убеждены, что волноваться нечего. Как никак, у сына золотая медаль и дипломы победителя олимпиад по математике и физике. Хорошие люди, они верили в справедливость советской власти ещё больше, чем я. Хотя к тому времени мне уже кое-что было известно. И о проблеме родителей — тоже…

В Москве атмосфера была тревожной. Ещё не затих резонанс от «дела врачей», ходили слухи об аресте Берии.

Мои родственники жили в центре Москвы, в переулке между Кропоткинской и Метростроевской. На верхнем этаже старинного пятиэтажного дома, в большой квартире с высокими потолками. Правда, обитало там семь семей. Дядя с тетей занимали одну комнату. Рано утром дядя подводил меня к туалету в конце коридора, а сам бежал занимать очередь в ванную. Потом он завтракал и уходил на работу в свое швейное ателье, оставляя меня с жестким наказом никуда не выходить и готовиться. Оставалось сидеть среди нагромождения вещей, заполнявших комнату, и повторять математику.

Через несколько дней после сдачи документов я отправился на собеседование. Проходило оно в старом здании университета на Моховой. Было жарко. В коридоре перед аудиторией толкались медалисты, ожидая своей очереди. На каждого выходящего тут же набрасывались, требуя рассказать, о чем его спрашивали. Я остановился возле одной из групп, обсуждавших на подоконнике какую-то задачу — ничего страшного, приходилось решать и посложнее.

Наконец, прозвучала моя фамилия, и я вошел внутрь. За столом, к которому меня подвели, друг напротив друга сидели два приятных молодых человека. Мне предложили место у торца. Дали мне карточку с заданием. Это было совершенно невероятно и сразу выбило меня из колеи — несложное логарифмическое уравнение! Что-то здесь нечисто, подумал я, наверняка есть какой-то подвох. Вывести все логарифмические формулы, что ли? И я взялся за работу.

Между тем, молодые люди завели оживленный разговор. Один рассказывал второму, как накануне они с девушками ездили за город. Он делился всеми деталями, не опуская интимных подробностей. Я уже всё сделал и ждал, когда на меня обратят внимание.

Наконец, первый повернулся ко мне, бросил беглый взгляд на мой листок и задал вопрос:

— О чём написал Энгельс свою работу «Анти-Дюринг»?

Я, конечно, был парнем продвинутым, но не настолько двинутым, чтобы в школе читать Энгельса. Поэтому я уклончиво сообщил:

— Он написал её против Дюринга.

— А конкретно? — спросил меня экзаменатор.

Конкретно я не знал.

Тут в дело вступил второй:

— Какой известный художник недавно умер?

Я знал много известных художников, любил русских пейзажистов и французских импрессионистов, но они все успели умереть раньше. Я молчал. И тогда второй назидательно сказал мне:

— Яковлев. Такие вещи надо знать. Студент мехмата должен быть всесторонне образованным человеком.

На этом мое обучение в МГУ закончилось. Я вернулся в Гродно и сдал документы в местный пединститут. А ещё пошел в библиотеку, взял подшивку “Правды”, чтобы выяснить, чем знаменит художник Яковлев. Оказалось, в 1937-ом он создал эпохальное полотно “Старатели пишут письмо И.В. Сталину”.

В. Яковлев. Старатели пишут письмо И.В. Сталину

А в 1949-ом получил Сталинскую премию за картину “Колхозное стадо”. А я о таком художнике и не слышал.

В. Яковлев. Колхозное стадо

Эпизод второй

Экзамены сданы, институт закончен. Осталось распределение. Выпускников, естественно, направляли в сельские школы. Я к тому времени уже печатался в областной газете и собирался параллельно с работой серьезно заняться творчеством. Для этого надо было остаться в городе, где библиотеки, общение и так далее. Я считал, что проблем у меня не будет — я кончил с красным дипломом, единственный на курсе, то есть должен был на распределении идти первым. К тому же, я слышал, что в городе есть восемь мест.

Меня вызвали девятым. Когда я сказал, что хотел бы остаться в Гродно, мне ответили — мест нет. Тогда я попросил: хотя бы недалеко от города, тем более, что жена ещё учится, а мы ожидаем ребенка. Присутствовавший на распределении зав. облоно аж подскочил и буквально проорал:

— Что?! Этот будет ещё указывать? Отправить его в самый дальний район!

И отправили. Через два месяца меня забрали в армию. Гродно — западная точка СССР. Как вы думаете, куда меня послали служить? Правильно, на Дальний Восток. И я отбарабанил два года в сопках, в уссурийской тайге.

Эпизод третий

Начало 70-х. Я работаю завучем в школе. У меня рождается идея — в школах должен быть курс киноискусства. Ведь дети смотрят кино не меньше, чем читают, а между тем, понимать литературу учат, а кино — нет. У меня есть уже опыт — я делал сценарии телепередач на белорусском телевидении, снимал любительские фильмы, веду кинофакультатив. Но я понимаю, что нужно серьезное обоснование этой идеи, нужна основательная эстетическая подкладка. А эстетика — дисциплина философская. И я принимаю решение поступить в аспирантуру по философии.

На всякий случай выписал и прочел Канта, Шопенгауэра, Фрейда и ещё кое-кого, а пятитомная «Эстетика» Гегеля у меня была своя. И поехал в Минск сдавать документы в Белгосуниверситет. Стоял июль, срок приема документов — до 5 августа.

Когда зашел в научную часть, женщина за столом спросила, что мне нужно. Я объяснил. Женщина взглянула на меня внимательней и сказала:

— Прием документов окончен.

— Но ведь в объявлении указан срок до 5 августа!

— Прием документов окончен, — повторила женщина.

Я, конечно, расстроился. Но на философию был ещё прием в те же сроки в минском пединституте. Я отправился туда. Меня послали к проректору по научной работе. Когда я вошел в его кабинет и сказал о цели своего прихода, проректор посмотрел на меня и заявил:

— Прием документов окончен.

Меня сопровождал мой друг, молодой режиссер. Я дал ему номер телефона научного отдела университета и попросил позвонить туда из автомата. Володя набрал номер и хорошо поставленным голосом сказал, что хотел бы сдать документы в аспирантуру по философии. Ему ответили: конечно, привозите, пожалуйста.

Таким образом, на мои документы даже не взглянули, а просто не приняли меня — только по внешнему виду. С таким я встретился впервые в жизни. Бесспорно, я не красавец, но я думаю, здесь сыграло свою роль что-то другое…

II. Как евреи искали и находили работу

— Алло. Это отдел кадров?
— Да, это отдел кадров.
— Скажите, вы сейчас берёте евреев на работу?
— Да, берём.
— Скажите, а где вы их берёте?
Народ, анекдот тех времён

В.Ш.

Прошло пять лет, сданы выпускные экзамены, защищён диплом, и вы закончили университет первым на потоке. В ходе торжественной церемонии вам вручают почётную грамоту за достижения в учёбе, а ребятам, занявшим второе, третье и четвёртое места, выдают направления в аспирантуру. Интересно, какие чувства вы при этом испытываете? Вам уже 23 года, вы уже что-то смыслите, и вот чем вас встречает взрослая жизнь! Неприятно, не правда ли?

В областном городе физику не так-то легко найти работу, и вы какое-то время ходите без оной. К этому моменту директором существовавшего при университете Института физики стал известный физик, автор учебника, по которым занималось несколько поколений советских физиков (Аба Ефимович Глауберман, которого вы видели в детской коляске, съезжавшей по Потёмкинской лестнице в фильме «Броненосец Потёмкин» Сергея Эйзенштейна). И вот он выбил для Института должность младшего научного сотрудника с окладом шестьдесят рублей и решил взять на работу подходящего выпускника. Ознакомившись с делами выпускников, он выбрал вас и предложил вам подать заявление о приёме на работу, что вы немедленно и сделали. С этим заявлением он отправился в ректорат, где ему дали понять, что об этом не может быть и речи. Тогда этот профессор физики здорово разозлился и счёл для себя делом чести одержать победу. Он проносил ваше заявление в портфеле шесть (шесть!) месяцев, в течение которых он выпрашивал и выругивал необходимые подписи. Последней инстанцией был первый отдел. Его начальник категорически отказался утвердить приём моей жены на работу. И тогда Аба Ефимович пригрозил, что он немедленно уволится из университета, если первый отдел не завизирует её заявления.

И он победил: вас приняли на работу! Что вы в тот момент испытывали? Только ли радость? Ведь вас, скорее всего, обуревали более сложные чувства, не так ли? И знаете что: прошли годы, вы, как и моя жена, защитили диссертацию, стали старшим научным сотрудником университета, с наслаждением работали, и любой порядочный, но не очень осведомлённый человек мог бы, узнав вашу биографию, прийти в недоумение и спросить, на что, собственно говоря, эти евреи жалуются: захотели получить высшее образование — пожалуйста, взбрыкнуло им получить работу в университете — милости просим, пожелали защитить диссертацию — no problem.

Однако, если присмотреться повнимательней, не так-то просто обстояло дело в нашем с вами королевстве…

Борис Тененбаум

История из жизни.

1975 год. Мы только что поженились, и оба ищем работу. Ну, про себя я уж раз-другой рассказывал: демобилизованный защитник, будь оно неладно, Отечества. В чине сержанта и весь увешанный знаками солдатской доблести. С дипломом МАИ (13-й факультет, он же 3-й вечерний, «Автоматические системы управления», и т.д.). Никуда не берут — даже лаборантом. В МЭИ отказали с обоснованием: «Не знаете цифровой электроники». На просьбу хоть показать оную — я-то думал это какая-то особо хитрая ЭВМ — предъявили цифровой вольтметр. Ну, тут уж и до меня, дурака, дошло…

Я попал в вилку — в 1968 в МАИ меня ещё взяли, но уже в 1975 найти «летательную» работу оказалось крайне затруднительно, и пошел я в скромный отдел АСУ в Главмосстрое. Оказалось — удача, потому что оттуда удалось уехать без особых проблем с допуском. И на том повесть о себе заканчиваю…

Перехожу к повести о супруге. Работы нет, как и у меня. Вдруг, в гостях, некая добрая душа говорит, что в Институт патентной информации срочно нужен человек с хорошим английским. Она — бегом туда. Встречаю, как родную. Говорят:

— Наташа, нам срочно нужен человек с хорошим английским. А то, что у тебя ещё и французский, это просто удача. Заполняй бумаги — и вперед!

Пошла заполнять … Ну, на вид — характер нордический, имя — славянское. Однако фамилия — да, это подкачало … Ах, это по мужу! А девичья какая? Ох, и эта нехороша … Знаешь, девочка, место-то у нас было, но больше его нет. И вообще — мало ли что ты знаешь английский … Все знают английский. А вот если бы у тебя в придачу к этому был бы хороший диплом — по экономике, или какой-нибудь инженерный … Или если бы ты знала какой-нибудь редкий язык — японский, или, допустим, итальянский — вот тут-то мы бы тебя и приняли, прямо сразу…

— О, — говорит моя супруга, — есть нужный вам человек! У него хороший инженерный диплом, и он читает на итальянском …

— И кто же это? — спрашивают её в отделе кадров.

— Это мой муж! — говорит счастливая новобрачная.

— Нет, — ответили ей, — не подойдет. Вот если бы у него была хоть какая-нибудь ученая степень — вот тогда можно было бы и подумать…

Степени у меня не было — как нет и по сей день. А на работу мы все-таки прибились: я пошел в АСУ строительства, где на профиль глядели не так придирчиво, а жена моя сперва преподавала английский частным образом, а потом нашла место в медтехникуме: английский, и почему-то латынь…

* * *

В 1981-м мы уехали. В 1986-м я попал в Национальный комитет США по стандартам компьютерной графики: кооптировали. В том же году получил и гражданство — с чувством нескрываемого внутреннего удовлетворения, как говорили в советское время, когда Брежнев целовался с Хонеккером.

С.Л.

Эти строки написаны в ответ на вопрос: а как там, дескать, у вас, в вашей профессии обстояли дела с еврейскими делами? Да так, знаете ли, как и повсюду.

Вот приходилось мне с некоторым удивлением свидетельствовать, что дескать везде, где я работал, начальники отделов кадров были на редкость порядочными людьми. Не сразу до меня дошло, что глупость говорю: как будто я мог попасть туда, где кадровик ревностно исполнял линию партии: «старые гвозди не выдергивать, новые не забивать». Что означало: тех евреев, которые здесь работают — всех этих старпёров конструкторов и бухгалтеров — их не гнобить, нехай досиживают до пенсии; но новых — всех этих молодых насмешливых математиков и программистов — не брать ни в какую. Особенно ревностно стали этой установки придерживаться в конце семидесятых, после первой волны еврейской эмиграции. За каждого уехавшего руководство организации, где “предатель” трудился, получало втык по партийной линии (за недостаток бдительности и воспитательной работы). Так что, многие руководители, до того вполне индифферентные к “еврейскому вопросу”, стали подстраховываться. Конечно, явные гонения — это было редкостью, перебором, эксцессом исполнителя. Обычно, просто и тихо, тех, кто “с графой”, — не брали.

Типичная прибаутка того времени:

В отдел кадров заглядывает такой себе украинский дядько:
— Хлопці, а ви отих, хто має прізвище [фамилию] на “ко” на роботу приймаєте?
— Авжеж!
— Ну, що я тобі казав, Коган, приймають! Заходь…

Однако, возникает вопрос: а как же тогда люди устраивались, ведь все же где-то работали. А так: не брали в академические НИИ, в престижные проектные институты, вычислительные центры министерств, главков, обкомов-исполкомов, где работа не бей лежачего, где ставили “на очередь” на квартиры-машины, где давали всякие надбавки, пайки с дефицитом. Ладно. Но это означало, что у руководителей заштатных, непрестижных, второразрядных проектно-конструкторских, пуско-наладочных, эксплуатационных контор, всех этих париев, выполнявших неприметную, чёрную работу по заводам да в провинции, — у них появлялся шанс заполучить хороших специалистов, которые в других обстоятельствах в их сторону бы и не глядели.

Помню, наш директор — он был неплохой, невредный, простоватый такой мужик — горестно вздыхал, разглядывая анкету очередного кандидата, за которого хлопотать являлась в его кабинет целая делегация:

— Вы же знаете меня, я совсем не этот… ну, как их… не антиметист. Ну, почему всегда у вас получается, что как хороший специалист, талантливый, так обязательно это… ну… с графой.

— А потому, что специалист, да талантливый, да без графы, — он разве к нам пошёл бы? Он пойдёт в академический институт, будет кропать там диссертацию, на конференции научные ездить…

Директор обречённо махал рукой и подписывал заявление.

В результате, в нашей, к примеру, конторе евреев было… никогда не высчитывал проценты… много. Может даже половина. Если же взять производственные отделы, т.е. программистов и электронщиков, то… перебираю в памяти… как бы ни шестеро из десятерых. Когда в 89-м начался обвальный отъезд, контора буквально пустела на глазах. Но в это же время столь же обвально падал спрос на наши услуги, так что руководство было даже радо, что люди вот так сами, по своей воле увольняются, облегчая латание тришкина кафтана — сокращающегося бюджета. Никаких собраний, никаких осуждений, никаких официальных истерик и персональной злобы (как в семидесятые) и близко не было. Тепло желали успеха на новом месте. И чем хуже становилось, тем откровенней завидовали отъезжающим… Но это я забежал вперёд.

Кроме влияния статуса организации — чем ниже, тем больше евреев — действовал и фактор профессии. Безусловно, ремесло программиста (в меньшей степени — электронщика) было отчетливо еврейским, как в былые времена ремесло зубного техника или парикмахера. Почему? Профессия эта стала своего рода убежищем, отстойником, резерватом. Выпускника университета, если даже удавалось ему туда прорваться, в науку, за редчайшими исключениями, не впускали и он выбирал между карьерой школьного учителя и… программиста. И выпускник провинциального пединститута, вечернего мелиоративного, заочного лесного (где только ни учились, ни просачивались сквозь заслоны-рогатки еврейские детишки) работать шёл… программистом. И как ни обидно мне это констатировать, но общераспространённым было мнение, что программирование — это такая осетрина второй свежести, уценённая наука, вторая лига для тех, кто не сумел пробиться в первую. Большинство из приходивших в профессию вскоре начинали понимать, что сказанное выше — заблуждение, что это — самостоятельная, исключительно интересная, захватывающе сложная, невероятно динамичная отрасль инженерного дела, дающая мастеру беспрецедентный (как нигде!) простор для творчества… Но так или иначе, концентрация евреев в нашем ремесле зашкаливала.

И ещё штрих. За первые двадцать лет работы мне пришлось пересечься с доброй сотней, наверное, коллег-евреев. Так вот, собственно еврей, то есть человек, серьёзно интересующийся Торой, старающийся соблюдать традицию, изучающий иврит — встретился только один. И то… И то, до этого он успел отметиться в качестве комсомольского активиста, потом уже в Израиле стал пламенным “либералом”, защитником угнетённого палестинского народа, перебравшись в Штаты заделался истово православным русским патриотом и уехал в Россию, а дальше (как я слышал, может и враньё) вроде бы принял ислам, живёт в Дагестане и стал там чуть ли не имамом. Ну, тут ничего не поделаешь, это — диагноз… В абсолютном же своём большинстве “программистская общественность” была в то время совершенно секулярной (как еврейская, так и нееврейская; в девяностые годы всё стало стремительно меняться, но я пишу сейчас о семидесятых-восьмидесятых). Еврейство наше тогда лежало под спудом, надёжно сохраняемое отделами кадров…

Леонид Комиссаренко

И ещё один момент. Доводилось мне бывать в командировках в Минчермете. Там в вестибюле главного входа на стене доска с именами работников министерства, погибших на фронтах ВОВ. Около половины — еврейские фамилии. Но на тот момент в министерстве мне не довелось увидеть ни одного живого еврея.

М.Ф.

Я эту доску созерцал. Это в районе Китайгорода?

Леонид Комиссаренко

Так точно. Дом Орджоникидзе, там все его Наркоматы когда-то сидели.

Площадь Ногина, здание Наркоматов

Борис Дынин

Недалеко от площади Ногина (сегодня Китайгород) находится Большой Спасоглинищевский переулок, с 1960 по 1994 годы именовавшийся (то есть и в моё время) ул. Архипова. Там стоит Московская хоральная синагога. Те, кто собирался у её дверей в начале 70-х узнать новости об эмиграционных законах и препятствиях, отказниках, Израиле, происках КГБ, с оглядкой на “евреев в штатском”, знали разницу между бытовым и государственным антисемитизмом.

Московская Хоральная синагога

Леонид Комиссаренко

А я, чтобы дойти от метро Площадь Ногина до своего Минмаша (угол Армянского переулка) каждый командировочный день в Москве переходил ул. Архипова, но в синагогу не заходил по известным причинам. А вообще говоря, это был после Кремля наверное самый охраняемый (явно и тайно) район Москвы: ЦК КПСС, ЦК ВЛКСМ, КГБ, куча министерств, распределитель кремлёвских пайков и прочая, и прочая…

III. Так был он или не был, этот госантисемитизм?

«Царь-колокол безгласный, поломатый,
Царь-пушка не стреляет, мать ети;
и ясно, что евреи виноваты,
осталось только летопись найти».
Игорь Губерман, из книги «Гарики на каждый день», XVI

Борис Тененбаум

При заполнении любой должности во внимание принимают два фактора:

• способность кандидата решить проблему,
• его социальную совместимость с фоном его деятельности.

Может быть, есть смысл добавить ещё и «предполагаемую лояльность». В этом ключе давайте и посмотрим на ситуацию в СССР.

Поначалу — идейные бойцы с нужной степенью убежденности, достаточными мозгами и безусловной лояльностью Революции. Еврей или нет — неважно. Троцкий, Зиновьев, Каменев и т.д.

Дальше — массовый призыв «новых коммунистов», не больно-то грамотных, но идейных. Выдвиженцы, аппарат — опора Сталина. И сразу пошел процесс вытеснения несовместимых с этим фоном: сначала из верхних эшелонов партии, потом — органов, потом — армии.

Дальше — общая чистка от чуждого элемента: и партии, и органов, и армии. С оставлением возможности этому «элементу» работать там, где знания нужны, а влияния уже нет: в науке, технике, медицине, и так далее. С постепенным развитием ограничений и там — свои кадры подросли.

Однако оставались лакуны: скажем, Ландау был один, и заменить его произвольным “Ивановым” не получалось, а продукт был нужен. И в таком случае “компетенция” брала верх над “свой в доску”.

Где-то с середины 70-х не брали уже и в науку/технику. Оставалось что-то не слишком приоритетное — строительство, учительство, ширпотреб, всякая мелкая торговля, etc.

Что до тезиса «ограничения в приеме евреев появились вынужденно, у правительства не было выбора», то вообще-то, предполагается, что результаты забега определяются по показанному результату, а не по цвету трусов? И если самых резвых отсеивать в силу того, что они больно шустрые — это будет не дискриминацией, а восстановлением справедливости, так что ли?

Владимир Янкелевич

Был ли в СССР госантисемитизм? Даже сам вопрос кажется странным. Тема важная, но не решаемая на уровне эпизодов из личной жизни. Уважаемый Самуил Кур написал: «Я выбрал только три из десятка особых эпизодов своей жизни». В таком же ключе написано множество воспоминаний. Это все правда, все это было, но если задаться целью, то на каждую историю можно найти антиисторию.

Вот пример.

Я поступал в Высшее военно-морское училище при конкурсе 23 человека на место. Сдал экзамены и был зачислен. Допуск к секретному делопроизводству получил автоматом, но были и те, кто его не получили. Они, кстати, были не евреи. А вот когда меня назначили командиром части центрального подчинения, то замполит меня поздравил с назначением так:

— Поздравляю! Представляешь, ни одного русского, хоть примерно подходящего к должности найти не удалось!

Отчего не представить, конечно представляю.

Какой из этих двух примеров выбрать?

Идти по личным частным историям — это тупиковый путь.

Борис Маркович вырывается из этой парадигмы, связывая вытеснение евреев с динамикой политической ситуации в СССР. На мой взгляд, он прав. У евреев, по крайней мере раньше, была неприятная особенность — думать и всё подвергать сомнению. Такие люди не могли быть опорой Сталину.

Но только ли к евреям было такое отношение? Мы в обсуждении не затрагиваем такие вопросы, как отношение, к примеру, к советским немцам. Я держал в руках инструкцию, где черным по белому были написаны требования к кандидатам на продвижение в военной структуре. Там среди прочего было написано: «Не быть немцем».

А кого в СССР называли «чурками»?

Анекдот:

В азербайджанской школе учитель спрашивает:
— Кто наши враги?
— Степанакертские армяне!
— Я о внешних спрашиваю!

Есть смысл вспомнить и о судьбе перемещенных народов…

А о жизни корейцев Сахалина лучше не вспоминать.

Этот ужастик — тема для отдельной статьи.

Sic! Мы жили в ксенофобской стране, так почему к евреям должно быть особое, не ксенофобское отношение? Нас же не удивляет норма, когда в национальной республике первый секретарь обязательно был местным, а второй — русским, надзирающим за первым. Это тоже такая же ксенофобия.

Ксенофобия в той или иной форме, это что-то специфически СССРное или есть и в других цивилизованных странах?

Мои американские друзья писали мне, что в Штатах лучше всего быть черным гомосексуалом, потому что белые гетеросексуалы дискриминируются. Игорь Юдович рассказывал как-то, что в их гигантской энергетической компании это стало кадровой политикой: введена процентная норма на названные выше категории людей. То есть и в США, «результаты забега определяются не по показанному результату, а по цвету» если не трусов, то кожи.

Поэтому я думаю, что разговор имеет смысл трансформировать из плоскости личных воспоминаний, в попытку понять причины явления…

С.Л.

Что ж, попытаемся понять.

Во-первых, в двоичном коде: был или не был? Тут ответ однозначен: был.

Однако, любопытно обсудить формы, которые государственный антисемитизм принимал в те или иные периоды советской истории. В послесталинское время (думаю, со мной согласятся) стал он довольно “травоядным”, не репрессивным, а скорее сдерживающим, препятствующим еврейскому социальному лифтингу. Случались периоды обострений — меня вот угораздило попасть в один такой (после Шестидневной войны), когда поступал в институт, и в другой (после войны Судного дня), когда “распределялся” на работу.

Советский госантисемитизм представляется мне в виде цепочки барьеров на жизненном пути еврея. Существовал некий разрешённый для него социальный минимум. Я не слышал, чтобы кому-то помешали получить среднее или среднее специальное образование, препятствовали в карьере сапожника, портного, или парикмахера. У меня было много родни, работавшей руками — никаких ущемлений они не чувствовали. То есть, можно было пойти после школы на завод или в профтехучилище и… никаких проблем по “пятой графе” в жизни не знать.

Для власти такой сценарий был предпочтительным. Они ведь в послесталинские времена уже не были живодёрами, просто хотели, чтобы мы «не высовывались», занимая предписанную нам нишу в социальной иерархии… Вспоминаю из армейских лет — мой босс, подполковник, человек по мнению окружающих очень образованный и сведущий, недоумённо вопрошает:

— Народам, которые имели письменность до революции, её и оставили: армянам и грузинам — их вермишельки, прибалтам — немецкие буквы. Остальным, отсталым, у кого своего письма не было, — ну… узбекам там, татарам, чукчам — всем сделали алфавиты из русских букв. И только евреям придумали такие смешные козябрики. Зачем? Почему?!

Узнать, что «козябрикам» три тысячи лет, для него было шоком…

Наивный вояка, сам того не ведая, обрисовал советский идеал: “нацмены” чтобы знали своё место — чукча пускай в чуме ждёт рассвета, узбек на бахче дыни выращивает, цыган котлы лудит, ну а мойша нехай подмётки набивает, рукава кроит да мосты во рту строит.

Увы, большинству евреев — до чего же неугомонная нация! — этой идиллии было мало.

Посему, первая полоса препятствий была выстроена при поступлении в институты и университеты. И при получении школьных золотых и серебряных медалей, дающих льготы на упомянутое поступление. Высота преград зависела от престижности ВУЗа и будущей профессии. Были совсем невысокие, без особого труда преодолеваемые (в российской глубинке, на Урале, в Сибири, на Северах, в разных лесных и мелиоративных институтах), и были непреодолимые твердыни, заоблачные вершины, вроде МГИМО (о чём замечательный рассказ[x] Юлия Герцмана).

Любопытно, что система была пассивной, “ленивой” — если удалось преграду преодолеть, то дальше (до следующей преграды) тебя не гнобили: поступил? хрен с тобой, учись!

Следующие преграды — каждая выше предыдущей — были воздвигнуты при поступлении на работу и в аспирантуру, при защите кандидатской и докторский. И опять же, высота стен и крутизна эскарпов была в разных местах и обстоятельствах разная. Чем дальше от столиц и высоких кабинетов — тем пониже, тем проще было еврею сделать приличную карьеру. Так, на Северах, к примеру, почти не обращали внимание на пятую графу: работаешь? хрен с тобой, работай!..

То есть, характерной особенностью системы являлась её негомогенность — препятствия были не сплошными и не одинаковыми, но изобиловали брешами и лазейками, что давало еврею, при некоторой его напористости и удачливости, шанс прорваться сквозь заслоны. И многие прорывались!

Наконец, важной отличительной чертой советской (анти)еврейской политики, в отличие например от царской России, являлось то, что ограничения, ущемления прав не были институализированы. Не существовало, скажем, законодательно прописанных процентных норм приёма евреев в ВУЗы, всё осуществлялось негласно, без письменных приказов, указов и законов, всегда выглядело как чья-то “личная неприязнь”, банальная бытовая ксенофобия.

Советский государственный антисемитизм реализовывался в форме бытового антисемитизма государственных чиновников.

Последнее обстоятельство могло приводить кого-то к парадоксальному выводу, что дескать государственного антисемитизма в Союзе не было, поскольку не было министерства или госкомитета по антисемитизму, не было организационных структур на местах, соответствующих отделов в обкомах, райкомах и райисполкомах. Ну а как без них? И хотя личный опыт мыслителя вопиял «Был!», он бестрепетно умозаключал, что «не было».

Советский государственный антисемитизм являет пример самоорганизующейся системы, прекрасно обходящейся без формальных институтов. Яркий пример единодушного народного сотворчества и сотрудничества, образующего эффективную, почти без сбоев работающую (и лишь умело направляемую идеологическим отделами ЦК/обкомов и соответствующими структурами КГБ) всеохватную государственную систему.

Владимир Янкелевич

В СССР было множество примеров государственных программ «умело направляемых» сверху, но все они ничего не дали, если не соответствовали внутреннему настрою обрабатываемых и направляемых людей.

— Меня так учили.
Л а н ц е л о т: — Всех учили. Но почему ты оказался первым учеником, скотина этакая?

С.Л.

Дык, а я о чём говорю? Именно об этом. Здесь, в этом конкретном случае государственная политика счастливо совпала с настроениями и чаяниями народных масс. Здесь, можно сказать, явлен пример редкой в совке подлинно демократической, естественно функционирующей социальной системы. Но именно, — системы, а никак не совокупности проявлений чьих-то индивидуальных несвязанных “бытовых” фобий.

Пример. Мой армейский босс — с чего бы это он вдруг заинтересовался еврейской письменностью? А вот с чего. Нам приходилось много разъезжать (когда и летать на вертолёте) по разным «точкам» — отдалённым таёжным посёлкам Хабаровского края. Всегда в программу входило посещение местного магазина. Единственный в посёлке, он был и продмагом, и промтоварным и даже книжным. В таких медвежьих углах можно было купить какой-нибудь дефицит, вроде отреза модного в те годы кримплена или банку душистого таёжного мёда. Там я приобрёл несколько совершенно уникальных книг: записки Головина и Шелихова (ну эти, ладно, местного Хабаровского издательства, но также) «Заметки о штате Вирджиния» Джефферсона, «Историю Индий» Лас Касаса, двухтомник «Жизнеописаний» Плутарха и т.п. толстенные академические издания из серии «Памятники…», провалявшиеся там много лет (как же, будут вам лесорубы или охотники-нанайцы штудировать Джефферсона), многажды уценённые — за сущие копейки. Так вот, у книжной полки каждой таёжной поселковой лавки на полу высились стопки книг, напечатанных непонятными «козябриками». И всегда продавщица говорила:

— Вот, присылают, а кто здесь их читать будет? Однако, выкинуть нельзя, числятся по бухгалтерии. Жду, пока можно списать, тогда мужики разбирают на самокрутки. А куда их ещё?

Вот, глядя на такую пропылённую книжную груду, мой босс и задал свой недоумённый вопрос. А представляете, как бы расхватали эти книжки на идише, появись они где-нибудь в Черновцах или в Киеве. Ан нет, их верстали, печатали, брошюровали и… отправляли прямиком в какой-нибудь Эльбан или Хурмули, где я был первым и последним евреем, посетившим те благословенные места.

Посёлок Эльбан, апрель 2015. В 1975-м выглядел получше

Зачем это делалось? Кому был нужен этот идиотизм?

Как проявление бытового антисемитизма такое было невозможно. Как отправление государственной политики — очень даже разумно и полезно (в логике этой политики). Смотрите-ка: декларировалось равенство национальных культур и небывалый расцвет оных в «Союзе нерушимом». Ну, так вот вам — писатели узбекские, чукотские, еврейские. Вот, смотрите в темпланы, — издания на узбекском, на чукотском, на еврейском. Еврейские, правда, совсем не продаются, списывать приходится. Ну что ж, видно, сами евреи не хотят покупать книги на еврейском. Жалко, конечно, но придётся уменьшать и без того стремящиеся к нулю тиражи… Не афишируется одна лишь ма-а-ахонькая деталька — в какие именно магазины те книги направляются. А в остальном — всё честно, без подвоха…

Таких примеров у меня (да и любого из нас) — воз плюс тележка. Однако, пора закругляться.

Резюме по теме: было не столько страшно, сколько противно.

Владимир Янкелевич

И опять не соглашусь. Книги на идиш отсылались не в те магазины… Вот какая подлость!

Вынужден напомнить принципы Бритвы Хэнлона:

• Никогда не приписывайте злому умыслу то, что вполне можно объяснить глупостью.
• Никогда не приписывай злонамеренности то, что вполне объясняется некомпетентностью.

Но такой вариант уважаемым С.Л. даже не рассматривается. Я в магазине недалеко от Иссык-Куля в Киргизии купил шикарную дубленку, которая местным обитателям юрт была совершенно не нужна. Это тоже дискриминационный замысел?

С.Л.

Э, нет, дорогой каперанг. Завоз дублёнок к овцеводам, равно как Плутарха — в нанайские стойбища можно объяснить глупостью, а можно и особенностями советской торговли. Но книжки на идише?! Тут я ответственно заявляю: нет, нет, и ещё раз, нет!..

Дело в том, что мне довелось в конце 70-х участвовать в разработке отраслевой АСУ Госкомиздата. Всю их логистику, нормативную документацию, всю их систему отчётности мне пришлось досконально изучить и несколько лет наблюдать на практике, как оно всё функциклировало. Так вот, планировались, распределялись, отслеживались и документировались тиражи всех книг на всём их пути от издательства до прилавка (кстати, воровству в бибколлекторах и магазинах это нисколько не препятствовало: “макулаторный” Дюма благополучно списывался ввиду порчи то мышами, то из-за протечек канализации, а со стоящими на соседних полкам томами Ленина никогда ничего не случалось). И чтобы тираж книги, изданной каким-нибудь Одесским облиздатом или издательством “Карпаты” Госкомиздата УССР, чтобы он был занаряжен в Хабаровский край РСФСР — на такое требовалось решение союзного Госкомитета в Москве и никак не ниже.

Ибо в строго иерархической системе решение, затрагивающее две ветви на древе управленческой иерархии, могло быть принято не ниже, чем на общем для них руководящем уровне. Любые межреспубликанские транзакции были в компетенции только союзного начальства. Так что… ладно, один случай можно списать на глубокий запой московского комитетчика, но чтоб из года в год и всё случайно? Быть того не может!

А вашему Хэнлону мы ответим нашей народной мудростью:

«Если видишь существо как две капли похожее на козла, блеющее по-козлиному, да ещё и воняющее как козёл, то… грех думать, что это благородный олень».

Владимир Янкелевич

Скажу вот о чём (с оговоркой, что этой темой специально не занимался, потому не имею под рукой архив для ссылок). Читал я следующее: умные и трудолюбивые китайцы делали в США успешную карьеру, в том числе в науке, в том числе и в ядерной области. А потом последовало приглашение им вернуться в Китай, и они в своих головах привезли в Китай секреты ядерных технологий. Вот так (в том числе и так) появился ядерный Китай.

Абдул Кадыр Хан, отец ядерной программы Пакистана, прошел славный путь. В 25-летнем возрасте молодой инженер уехал в ФРГ, где стал доктором наук. Затем стал работать в физической лаборатории в Амстердаме, созданной совместно Западной Германией, Великобританией и Голландией для проведения строго секретных работ по обогащению урана. К тому времени Абдул Кадыр Хан уже занимал ответственный пост в URENCO и имел довольно высокий уровень доступа. А затем в конце 1975 года он возвращается в Пакистан вместе с ядерными секретами, и в результате 28 мая 1998 года была испытана пакистанская ядерная бомба.

Теперь вернемся в СССР. В стране жили граждане, имеющие свои национальные государства. Это немцы, испанцы, греки, евреи и множество иных. Все они говорили, что «я другой такой страны не знаю…», и что двойная лояльность невозможна. А почему, собственно? Вполне возможна.

Ещё всеобщий мир не наступил и в «человецех благоволение» не просматривается.

Тогда логично было бы сделать профилирование официальным, а для тех, кого это не устраивает открыть дорогу репатриации в их страны. Но с какой стати ждать логичности в области, вступающей в прямое противоречие с официальной идеологией?

На мой взгляд, ксенофобия в той или иной форме проявляет себя в тоталитарном государстве. Но выше я упоминал и США, которые тоталитарным государством вроде не являются. Весь фокус в том, что и в демократических государствах начинает работать доминирующая идеология, которая плавно переходит в тоталитарную в рамках демократических институтов…

Вам нужно примеров, их есть у меня, но думаю, что и так всё понятно.

В завершение нужно остановиться на той цитате г-на Косовского, с которой и началось обсуждение. Элла Грайфер ответила точно. Но яркость её формулировки оставила за скобками собственно идею господина Косовского:

«Перенаселенность евреев в учреждениях и главках, в медицине и вузах резала глаз, вызывала раздражение и недовольство. Наверху поняли, что, как говорил Жванецкий: у нас в стране не все евреи, что в государстве, где большинство населения русские, украинцы, белорусы и т.д. евреев нужно ограничивать. Ограничения в приеме евреев появились вынужденно, у правительства не было выбора, эти меры были выгодны всем без исключения, кроме евреев».

Прежде всего нужно отметить, что г-н Косовский не цитирует какой-то источник, а излагает свои мысли. Ему кажется, что нормально оценивать специалиста по национальности, он считает, что нормально, когда присутствие евреев режет глаз, а потому де «у правительства не было выбора» [xi]. Так вот, эти мысли аморальны. Это нужно объяснять? Вряд ли.

Борис Дынин

Из разговора за чашкой кофе пару дней назад:

— Мы постоянно помнили себя евреями в Советском Союзе и при том гражданами второго сорта. Не так ли?

— Да, конечно!

Вот и подтверждение государственного антисемитизма. При только бытовом антисемитизме, можно было бы считать антисемита просто недоумком или подлецом. Но ощущение себя гражданином второго сорта каждый раз, когда сталкиваешься с властями, было свидетельством наличия государственного антисемитизма в СССР. И если бытовому антисемитизму противостояла человеческая порядочность и даже уважение к евреям среди русских и вообще неевреев, то государственный антисемитизм оглядывался только на внутреннюю и международную коньюктуру. Отрицать его есть извращение вопроса, смысла слов или игра в слова, опускающаяся до соучастия в подлости.

Не случайно, многие из нас после выезда из России перестали понимать, что значит быть «евреем» там, где нет государственного антисемитизма. Часто они и чувствовали себя евреями только благодаря госантисемитизму.

М.Ф.

В юности я мало задумывался о том, что думает, скажем, мой сосед или библиотекарь в детской библиотеке, симпатичная девушка продавец универмага, руководитель кружка юннатов, родители товарища по учёбе (все из числа неевреев!), что все они ощущают, чем руководствуются в своём бытовом (и не только!) антисемитизме и, если понимают, что творят, то не грызёт ли их совесть?..

Впоследствии мне довелось длительное время жить в местах обитания многих народов, и я ощутил, что всем доставалось и у всех накопилось достаточно обид, и не столько на соседей, сколько на власти империи.

Татары рассказывали, с каким страхом их дети шли в школу изучать тему «татарского ига» на уроках истории, а черту оседлости вождь народов и его подельники учинили для выселенных народов уже при нас и рядом с нами.

То есть, в принципе, мы были не одиноки и многим было неуютно в том доме.

Но отношение к нам безусловно имело свои отличия, свою долгую историю болезни, свои стойкие и подпитываемые сверху бациллы ненависти. Власти имели свой интерес в рассеянии и взращивании этих бацилл, и они попадали в благодатный питательный бульон.

Так что, мне было интересно познакомиться с телевизионной передачей[xii], чуть приоткрывающей драму или даже трагедию этих отношений, чувства и мысли нашего окружения тогда, в дни моей молодости и сейчас, когда каждый достиг своего берега, и уже пора подводить итоги, и судьба готовит нас к этому.

https://youtu.be/WIewoR_Y5KQ

https://youtu.be/9bf1FyuJi-A

IV. Заключение и оценка статьи М. Косовского

«Косовского грешно судить.
Статью состряпал эпохальную.
Но посоветую сменить
Ему очки на бифокальные».
Борис Геллер, из частной переписки

Элиэзер М. Рабинович

Вот как я оценивал (в «1953-й») и продолжаю оценивать события того времени.

«…Никогда, почти до самого распада СССР через 38 лет, страна не откажется от насаждаемого сверху и поддерживаемого снизу антисемитизма, от необходимости еврею учитывать свое еврейство в каждый момент жизни. Где-то, как на Украине, было совсем плохо, в Москве и Ленинграде получше, ещё мягче в Сибири — но везде это был непрерывный фон и вялотекущий рак советской жизни, в конце концов ставший одной из причин её развала и конца».

Г-н Косовский цитирует Ж. Медведева, А. Кимерлинга и других авторов, которые:

«… считают, что антиеврейский характер “дела врачей” остается под вопросом, более реалистичными кажутся предположения, что диктатор готовил большую чистку, подобную репрессиям 1930-х годов, для смещение влиятельных и ставших опасными ”соратников”».

Я не читал этого мнения непосредственно у упомянутых авторов, но оно мне представляется патентованной чушью. Далее, автор пишет:

«Опираясь на исторические факты и предложенные критерии официального антисемитизма, автор приходит к выводу, что в прошлом, начиная с античности, таковой почти отсутствовал. Госантисемитизм, о котором много пишут и который не устают клеймить — это иллюзия, мираж, возникающий перед авторами, идущими по пути предвзятого и конъюнктурного толкования».

Не случалось ли ему читать книгу 1922 г. С.Я. Лурье «Антисемитизм в древнем мире»[xiii]? Книга делает предыдущее утверждение совершенно необоснованным. А история Пурима?

Абсолютно согласен с Л. Флятом, написавшим в отзыве:

«Но то, что государство при Сталине и позднее использовалось для нарушения одного из пунктов Конституции вызывает сомнение лишь у автора прочитанного мной текста».

Лучше не скажешь…

Далее, автор полемизирует с отзывом С. Виноградова:

«Руководители учреждений и вузов не были частными лицами, они вынуждены были выполнять указания с Олимпа власти, значит, антисемитизм являлся государственным. Тут Вы меня вроде бы подловили. В статье я пытался объяснить, что это не есть госантисемитизм,… Ограничения в приеме евреев появились вынужденно, у правительства не было выбора, эти меры были выгодны всем без исключения, кроме евреев. Поэтому такие меры трудно назвать антисемитскими….»

У Гитлера тоже не было выбора, надо было спасать германский народ. Его меры был выгодны всем без исключения, кроме евреев. Поэтому Холокост мы называем Холокостом, а не антисемитизмом, каковым он (так выходит по логике автора) не является! Извините, но это такая глупость, что… нет слов, одни выражения.

Элла Грайфер

Первая моя реакция на статью господина Косовского связана была скорее с нечистоплотным, на мой взгляд, обращением с терминологией, но эта подтасовка на самом деле только вступление к основной теме, а именно: у них были реальные основания, дискриминировать и гнобить нас.

По-моему, как раз в данном конкретном случае об этом можно поспорить, но хотелось бы поставить общий вопрос: Бывает ли в принципе так, что интересы евреев приходят в противоречие с интересами “почвенной нации”?

Думаю, что да — бывает, об этом, кстати, писал Жаботинский в своем комментарии к пасхальной агаде:

«Зачем велел Иосиф своим братьям назваться скотоводами, если скотоводы — мерзость в глазах египтян? А в том-то и дело. Заниматься пастушеским делом египтяне считали непристойным, но скота-то у них было много, и творог они ели с удовольствием. Потому и нужны были им скотоводы. Сам фараон, когда услышал то, что сказали ему сыновья старого Иакова, по мудрому совету Иосифа, очень обрадовался и тотчас распорядился назначить их смотрителями царских табунов и стад. И вообще, должно быть, не малая радость. была в Египте, что, вот, нашлись добрые люди, которые за нас сделают то, чего мы сами делать не любим…

<…> Почему вдруг стали так обременительны потомки ханаанских скотоводов? Неужели решено было во всем Египте не держать более скота? Напротив. Скота было много и египтяне очень им дорожили: одной из самых чувствительных казней оказался для них, по преданию, падеж скота. В чем же дело? Ты не понимаешь? Сын мой, если бы ты знал историю наших новых скитаний, ты бы легко догадался, в чем причина охлаждения. — Очевидно, египтяне сами за это время привыкли к скотоводству. Сначала стеснялись и гнушались, а потом научились у евреев же, начали делать на первых порах робкие, единичные попытки, а потом приободрились, вошли во вкус занятия — и в один прекрасный день вдруг нашли, что теперь евреев слишком много, и можно бы уже и без них смело обойтись».

Но Жаботинский, видя ситуацию, делает вывод, что мы не меньшее, чем все другие-прочие, моральное право имеем отстаивать свои интересы против чужих, а господин Косовский, напротив, считает, что мы имеем право на жизнь лишь поскольку никому не мешаем, места не занимаем и только бесперечь всем доказываем, какие мы полезные.

К несчастью, он не одинок.

Примечания

[x] Юлий Герцман «Недоигранная партия»

[xi] М. Косовский пишет: «Ограничения в приеме евреев появились вынужденно, у правительства не было выбора, эти меры были выгодны всем без исключения, кроме евреев». Так вот, пресловутая всеобщая “выгода” от дискриминации евреев —ложь! В подтверждение — краткая статистика: за 116 лет награждения Нобелевскими премиями, лауреатами стали 894 человека — из них 199 евреев (почти 22%). В 2017 году нобелевскими лауреатами стали: Майкл Росбаш — американский генетик, родился в 1944 году в семье еврейских беженцев из нацистской Германии; Ричард Талер — американский экономист, родился в 1945 году в США в еврейской семье; Райнер Вайсс — американский физик, родился в Берлине в 1932 году, семья бежала в США, спасаясь от нацистских преследований из-за еврейского происхождения; Барри Кларк Бэриш — американский физик-экспериментатор, родился в США в 1936 году, родители происходили из семей еврейских эмигрантов из России. Всего в 2017 году из девяти Нобелевский лауреатов — четверо евреев. (прим. В.Янкелевича)

[xii] Журналист Богдан Ластивка — выпускник киевской консерватории, из артистической семьи, учился в моей школе, т.е. в окружении евреев всех национальностей, ведёт телепередачу о Черновцах, где (среди других тем) — евреи и антисемитизм в советское время (прим. М.Ф.).

[xiii] Книга доступна на портале Флибуста: flibusta.is/b/276406/read