26 октября

( Выдержки из одноименной главы 3 тома

книги Н.Н. Суханова «Записки о революции»)

Обыватель во власти слухов

25 октября 1917г.. К концу заседания (съезда Советов- ред.)Луначарский оглашает воззвание съезда к солдатам, рабочим и крестьянам. Его прерывают аплодисментами. Но, это собственно не воззвание. Это величайшей важности официальный акт, оформляющий политическую сущность переворота.

Без всякого политического доклада, без обсуждения и голосования съезд объявил в воззвании:

«… опираясь на волю громадного большинства рабочих, солдат и крестьян, опираясь на совершённое в Петрограде победоносное восстание рабочих и гарнизона, съезд берет власть в свои руки. Временное правительство низложено .Полномочия соглашательского ЦИК окончились...Съезд постановляет: вся власть на местах переходит к Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, которые и должны обеспечить подлинный революционный порядок». …

Так политически был завершён и оформлен октябрьский переворот. Воззвание было принято всеми голосами против двух при 12 воздержавшихся.

Заседание было закрыто в шестом часу утра. Над Петербургом уже занималось холодное осеннее утро.

***

Через два-три часа столица проснулась, не отдавая себе отчета, кто же ныне володеет и правит ею... События совсем не были грандиозны извне. Кроме Дворцовой площади, повсюду были спокойствие и порядок. «Выступление» довольно скромно началось и довольно быстро кончилось. Но чем — обыватель не знал... В Зимнем финал наступил слишком поздно ночью. А со Смольным были слабы связи.

Обыватель бросился к газетам. Но он не так много уяснил себе из них. В рубрике «последних известий» везде сообщалось в нескольких строках о взятии Зимнего и об аресте Временного правительства. Отчеты о съезде Советов состояли из одних «внеочередных заявлений» и свидетельствовали об «изоляции» большевиков, но они совершенно не характеризовали создавшегося политического статуса. Передовицы писались раньше последних ночных известий. В общем, они были все на один лад: патриотические вопли о несчастной родине, обвинения большевиков в узурпаторстве и насилии, предсказания краха их авантюры, характеристика вчерашнего «выступления» как военного заговора.

Кстати сказать, этим военным заговором меньшевики и эсеры утешались потом (несколько месяцев, тыча им в глаза большевикам. Непонятно! Очевидно, восстание пролетариата и гарнизона в глазах этих остроумных людей непременно требовало активного участия        и массового выступления на улицы рабочих и солдат. Но ведь им же на улицах было нечего делать. Ведь у них не было врага, который требовал бы их массового действия, их вооруженной силы, сражений, баррикад и т. д. Это - особо счастливые условия нашего октябрьского восстания, из-за которых его доселе клеймят военным заговором и чуть ли не дворцовым переворотом.

Эти остроумные люди лучше бы посмотрели и сказали: сочувствовал или не сочувствовал организаторам октябрьского восстания петербургский пролетариат? Был ли он с большевиками, или большевики действовали независимо и против его воли? Был ли он на стороне совершившегося переворота, или он был нейтрален, или был против него? Тут двух ответов быть не может. Да, большевики действовали по полномочию петербургских рабочих и солдат. И они произвели восстание, бросив в него столько (очень мало!) сил, сколько требовалось для его успешного завершения... Виноват: большевики бросили в него по халатности и неловкости гораздо больше сил, чем было необходимо. Но это не имеет никакого отношения к самому понятию восстания.

х х х

Итак, обыватель 26 октября был отдан во власть слухов. И конечно, он очень волновался. На улицах, в трамваях, в общественных местах говорили только событиях. На бирже, разумеется, была паника, хотя в длительность большевистской власти не верил решительно никто. Напротив, обыватель не сомневался, что кризис разрешится не нынче завтра.

Да и что за власть большевиков? Ведь никакого правительства они еще не создали. Что это такое за ’’власть Советов”... Но все же магазины открывались туго. Банки не начинали операций. В учреждениях собирались митинги служащих и рассуждали о том, что им делать в случае, если большевики пришлют своё начальство. Почти везде решали — такого начальства не признавать, а пока к работе не приступать. Бойкот!..

Да, впрочем, и без бойкота, и без политики сейчас не до работы. Спокойно ли всё дома? Говорят, с часу на час начнутся грабежи и погромы. Говорят,хлеба в городе нет совсем, а что было — уже разграбили. Говорят, матросы ходят квартирам и реквизируют шубы и сапоги. Говорят...

Но были и факты, которые достаточно сильно подействовали на воображение…

На другой же день после победоносного восстания петербуржцы недосчитались нескольких столичных газет. Не вышли 26 октября «День», «Биржевые ведомости»,«Петроградская газета» и какие-то еще буржуазно-бульварные газеты. Их закрыл Военно-революционный комитет за травлю Советов и тому подобные преступления. Почтенные Подвойский, Антонов и другие, действовавшие по указке Ленина, не были изобретательны: они заимствовали свои мотивировки из лексикона старой царской полиции. Но в силу своего положения революционеров и социалистов они позволили себе роскошь выражаться более примитивно и менее грамотно. Можно было бы и лучше было бы совсем не мотивировать.

Кроме того, Подвойский и Антонов вообще очень топорно выполнили распоряжение своего вождя. Они почему-то бросились на мелкие сошки и второстепенные органы, оставив без внимания руководящие корниловские официозы. Это надо было исправить. С утра были посланы матросы в экспедицию «Речи» и « Современного слова». Все наличные номера были конфискованы, вынесены огромной массой на улицу и тут же сожжены. Невидимое доселе аутодафе вызвало большое стечение публики.. В это время мимо ехал транспорт суворинского «Нового времени». Матросы остановили было фургон, но потом отпустили. Что же с них спрашивать, если сам Военно-революционный комитет так непоследовательно проводит принципы новорождённого пролетарского государства?..

А в течение этого дня была прикрыта вся столичная буржуазная пресса. Были разосланы приказы, а при них военные караулы. Наборщикам было предоставлено оставаться в типографиях, но с условием - не набирать закрытых газет.

Больше ни в чем новая власть пока не проявилась. Но этот дебют её произвел с непривычки очень сильное впечатление. Подобных массовых расправ с печатью никогда не практиковал царизм... Была ли к тому необходимость? Какой был смысл этого дебюта? Тут естественно обратить взоры к трудности и остроте положения новой власти в огне гражданской войны. Но эго пустяки. Не было налицо ни гражданской войны, ни особой трудности положения. Теперь, через сутки, восстание действительно уже победило. Трудности могли начаться после успехов Керенского на фронте. Но о них ничего слышно пока не было. До сих пор вести на этот счёт были вполне утешительны... Да и при походе на Петербург буржуазная пресса не могла сыграть никакой роли. Если угодно, опаснее была пресса социалистическая. Но её не трогали.

Разгром буржуазной печати, будучи полной практической бессмыслицей, сильно повредил большевикам. Он отпугнул, отшатнул, возмутил, заставил насторожиться решительно все нейтральные и колеблющиеся элементы, каких было немало. Вот как начинает править новая власть! Больше пока ничего нет, но погром и бессмысленное насилие уже есть. Оплевание ценностей революции, втаптывание в грязь принципов демократической грамоты уже налицо... Впрочем, в пролетарско-солдатских низах этот дебют новой власти отнюдь не вызвал протеста и неудовольствия. Ибо там за восемь месяцев революции ещё не успели укорениться принципы. Там было дело значительно проще — без принципов: нас били, и мы, взяв дубинку, будем громить направо и налево. Так рассуждала стихия. Так — без принципов — рассуждали и её выразители в Смольном.

Верховные органы советской власти

Днем 26-го в Смольном работал политический центр. Там заседал Центральный Комитет большевиков с участием приближен¬ных партийных людей. Обсуждался вопрос о правительстве, о верховном испольнительном органе Советской власти... Будущая советская конституция (ни одной минуты на практике не действовавшая) ещё довольно смутно вырисовывалась в умах создателей «самого совершенного политического строя». Теоретическую идею этой конституции привелось слышать только одну: долой Монтескье и да здравствует соединение исполнительной власти с законодательной! Эту политическую философию мы сейчас оставим в покое. Сейчас было не до неё и нашим новым правителям. Вопрос надо было решить чисто практически.

Предыдущая советская практика уже давала некоторые готовые формы, созданные без большевиков такими элементами, которым не приходило и в голову, что Советы когда-нибудь станут государственными учреждениями в силу конституции Российской Республики. Местные Советы объединялись всероссийскими съездами, которые выделяли из себя ЦИК. Центральный Исполнительный Комитет силою вещей ныне становится и верховным законодательным органом. Будучи учреждением представительным, состоящим из разных фракций и притом очень громоздким, ЦИК становился органом по преимуществу законодательным. Это был советский парламент. Для функций управления он не годился. Для подобных (исполнительных) целей и раньше существовало бюро — также, впрочем, слишком громоздкое       и не приспособленное для деловых функций. Вместо прежнего бюро предстояло создать исполнительный орган, соответствующий Совету Министров. И этим, в сущности, ограничилась очередная задача советского политического строительства.

Как-то в эти дни я спрашивал мимоходом у Каменева: - Скажите, как же вы будете управлять? Создадите министров и министерства по образу и подобию буржуазного строя. Каменев разъяснил то, что, видимо, вентилировалось в верховных большевистских сферах: - Коллеги будут управлять, как в Конвенте... Председатели коллегий составят верховный орган управления.

Так и было оформлено 26 октября. Только как назвать этот советский кабинет министров? Это, конечно, не очень существенно, но всё же очень хочется, чтобы термины не были заимствованы из буржуазной практики. Пусть уже будет всё по-новому, по-особому в новом пролетарском государстве. Думали, гадали, и наконец Троцкий предложил название, которое всем пришлось по душе. Советское правительство решили назвать: Совет Народных Комиссаров... Может быть, порвать с буржуазной политической терминологией было         и очень приятно: но филологически слово «министр» звучит вполне корректно; напротив, термин «комиссар» определенно связывается      с полицейскими функциями. Но это, конечно, дело вкуса (а может быть, духа новой государственности?). Впрочем, кроме одного названия,  в способах образования нового правительства пока ничего не изменилось. «Коллегии» пока не были и не могли быть сформированы. Составлялся только Совет Народных Комиссаров. И составлялся он так же, как всегда составляются министерства.

Политически дело обстояло так. Уход со съезда меньшевиков и эсеров сильно упростил и облегчил положение Ленина и Троцкого. Теперь никакая оппозиция не путалась в ногах при создании пролетарского правительства. Можно было без помехи взять власть одной только большевистской партии и даже возложить весь одиум за это на самих меньшевиков и эсеров. К такому положению стремился Ленин с июня. Правда, на съезде оставалась довольно сильная группа левых эсеров, которые были не прочь монополизировать представительство крестьян. Но, во-первых, левые эсеры были в незначительном меньшинстве. Во-вторых, эти левые ребята, как претенденты на власть, были абсолютно безвредны ввиду полного отсутствия у них всякого подобия солидности и ввиду полной возможности «обернуть их вокруг пальца». В-третьих, привлечь левых эсеров в Советское правительство при их указанных свойствах было даже полезно: ибо это было бы видимостью довольно популярного «соглашения» внутри Совета и «расширением базы» нового правительства за счет партии революционного крестьянства.

В-четвертых, левые эсеры совершенно не претендовали на раздел власти с большевиками: они стояли за власть советского блока, за общедемократическое правительство.

И в результате Центральный Комитет в заседании 26 октября с участием приближенных лиц сформировал первое Советское правительство из представителей одного только большинства съезда, из членов одной только большевистской партии... Большевики брали власть одни. Совет Народных Комиссаров должен был действовать по директивам большевистского партийного ЦК. Ныне было достигнуто то, что безуспешно пытался осуществить Ленин — «при благоприятном стечении обстоятельств» — 10 июня и 4 июля (1917г.- ред.).

Был выработан такой проект постановления съезда:

«Образовать для управления страной впредь до созыва Учредительного собрания временное рабочее и крестьянское правительство, которое будет именоваться Советом Народных Комиссаров. Заведование отдельными отраслями государственной жизни поручается комиссиям, состав которых должен обеспечить проведение в жизнь провозглашенной съездом программы, в тесном единении с массовыми организациями рабочих, работниц, матросов, солдат, крестьян и служащих. Правительственная власть принадлежит кол¬легии председателей этих комиссий, то есть Совету Народных Комиссаров. Контроль над деятельностью народных комиссаров и право смещения их принадлежит Всероссийскому съезду Советов и его Центральному Испол¬нительному Комитету».

Оставалось наметить состав первого Советского правительства. Казалось бы, перед большевистским Центральным Комитетом тут должны были встать величайшие затруднения. Откуда было взять людей, способных управлять государством в данной совокупности обстоятельств?.. Смею высказать убеждение, что оно не испытало особенных трудностей при выборе министров из своих партийных людей. Оно дало лучших и старейших своих пропагандистов, агитаторов и организаторов. Трудности же проблемы государственного управления не стояли в полном своём объеме перед взором высокого собрания…

Ленин был намечен в министры-президенты без портфеля. Троцкий (а не Урицкий) стал народным комиссаром по иностранным делам,       а Луначарский — по народному просвещению. Писателю-экономисту Скворцову были предоставлены финансы. «Профессиональный» работник, известный нам Шляпников получил портфель труда. Автор брошюры о сельскохозяйственных рабочих Милютин был назначен министром земледелия. Сталин — по национальным делам. Коллегия из Антонова, прапорщика Крыленко и матроса Дыбенко — по делам военным и морским. Рыков, нам доселе не встречавшийся, — по внутренним делам. Москвич Ногин — по делам промышленности и торговли. Ломов — по делам юстиции. Теодорович — по продовольствию. И Глебов — по делам почт и телеграфов. Все это были очень почтенные деятели большевистской партии, за которыми числились десятилетия революционной работы и десятилетия ссылки и тюрьмы.

Но в качестве верховной власти Республики, в качестве государственных деятелей, которым вручена судьба революции и страны, эту коллегию в целом надо признать малоубедительной. Большинство новых правителей мы знаем как революционеров. В будущем мы познакомимся с ними как с государственными людьми и, кстати, убедимся, что блестящая деятельность на трибуне, в подполье и в эмиграции, в партийных кружках и редакциях отнюдь не гарантирует достоинств правителей. Но о других не хочется и говорить: часть из них покинула свои посты, едва вступив на них, а часть вообще не заслуживает упоминания. Среди большевистских правителей мы не видим двух звёзд первой величины, не видим «парочки товарищей»: Каменева и Зиновьева. Их отсутствие в правительстве могло иметь целый ряд уважительных причин. Во-первых, будучи немного в оппозиции, они могли уклоняться. Во-вторых, из тактических соображе¬ний не мешало, по возможности, сократить число министров еврейского происхождения (исключение было сделано для одного Троцкого).        В-третьих, не забудем, что министерские посты фактически не были отныне важнейшими в государстве: звёзды первой величины делали всю «высокую политику» из партийного ЦК. В-четвертых, Каменев был намечен в председатели ЦИК, который формально был высшим государственным учреждением, а Зиновьев получил высокое назначение в редакторы официальной правительственной газеты — «Известий ЦИК». Так пока что конструировалась новая власть нового пролетарского государства.

Состав первого советского правительства

Возобновилось заседание съезда Советов. Остается только один вопрос — о правительстве. Президиум не предполагает принципиальных прений и ставит вопрос в самой конкретной форме. Каменев попросту оглашает известное нам положение о Совете Народных Комиссаров и предлагает съезду утвердить намеченных министров... Из них аудитории знакомы только трое: Ленин, Троцкий и Луначарский. Их имена они встречают шумными приветствиями. Где же оппозиция и чем она богата? Её положение сейчас уже явно безнадеж¬но. Условия теперь крайне неблагоприятны, а силы крайне незначительны... Тяжесть основного выступления по вопросу о власти пришлось взять на себя новожизненцу Авилову. Он сделал всё, что мог. Но ему не удалось не только увлечь, но и привлечь внимание своих слушателей. Всё было уже решено, было уже сделано, и усталому, торжественно настроенному съезду казалось эта оппозиция мешает совсем понапрасну. Не сильную и тягучую, но вполне дельную и серьезную речь Авилова слушали с нетерпением и досадой. Авилов же остановился главным образом на трудностях, стоящих перед революцией, одолеть которые не под силу изолированным силам большевиков. Новая власть в том виде, как она намечается, не в состоянии справиться с разрухой; её предложение мира не найдет отклика в Европе, а между тем корниловская реакция собирает свои силы и грозит удесятерить опасность. Спасение в чтобы устранить раскол внутри демократии; власть должна быть создана по соглашению между советскими партиями; для этой цели съезд должен избрать временный Исполнительный Комитет... От имени новожизненцев в этом смысле была предложена резолюция. Затем выступили и левые эсеры в лице Карелина. Он говорил примерно в том же духе... Левым эсерам предлагали вступить в правительство, но они отклонили это, полагая, что такой союз не достигнет цели. Левые эсеры не хотят идти по пути изоляции большевиков, ибо с ними ныне связана судьба революции. Но они протестуют против образования партийного большевистского правительства и будут голосовать против него. Левые эсеры настаивают на создании временного органа власти, который должен быть преобразован по соглашению с прочими советскими партиями.

Защищать власть одних большевиков вышел Троцкий. Он был очень ярок, резок и во многом совершенно прав. Но он не желал понять,        в чём состоит центр аргументации его противников, требовавших единого демократического фронта… Изоляцией пугают напрасно. Она не страшна. Ею пугали и до восстания, но кончилось блестящей победой. Изолированы не большевики, ибо они с массами. Изолированы те, кто ушёл от масс. Коалиция с Данами и Либерами не усилила бы революцию, а погубила бы её... Трудности и непосильные задачи? Но оратор не понимает, почему объединение с Либером и Даном поможет делу мира и даст хлеб... Однако нельзя обвинять большевиков в непримиримости. «Несмотря на то, что оборонцы в борьбе против нас ни перед чем останавливались, мы их не отбросили прочь. Мы съезду в целом предложили взять власть в свои руки. Как можно после этого говорить о нашей непримиримости. Когда партия, окутанная пороховым дымом, идёт к ним и говорит, возьмём власть вместе, они бегут в городскую думу и там объединяются с явными контрреволюционерами. Они предатели революции, с которыми мы никогда объединимся...»

Тут Троцкий, отдавая справедливую дань своим врагам, изложил свои собственные позиции в таком виде, какой не имел ничего общего      с действительностью. Большевики никогда не сделали ни шагу для соглашения с Данами и Либерами. Они всегда отвергали его. Они вели политику, исключающую соглашение. Они стремились взять власть одни. И это вполне понятно. Beдь Троцкий и другие не понимали, для чего им нужны Либеры и Даны, если у них есть массы. Троцкий всегда ярок и искусен. Но не надо увлекаться его красноречие Надо ясно видеть, где он не связывает концы с концами, и относиться критически к его дипломатии перед лицом масс. Между прочим, он кончает характерными словами, которые следует отметить.«— Не надо нас пугать миром за наш счёт. Все равно, если Европа останется как могучая капиталистическая сила, революционная Россия неизбежно должна быть раздавлена. Либо русская революция приведет                к движению в Европе, либо уцелевшие могущественные страны Запада раздавят нас». Таковы были убеждения и ауспиции этой центральной фигуры Октябрьской революции.

Далее произошел довольно характерный эпизод с выступлением представителя Всероссийского железнодорожного союза. Группа железнодорожников объединилась на съезде с новожизненцами и была сторонницей соглашения советских партий. От её имени говорил рабочий — и говорил в очень повышенном тоне. Он начал с заявления, что железнодорожный пролетариат всегда был «одним из самых революционных пролетариатов», но это не значит, что он будет поддержи¬вать авантюры большевиков. Железнодорожный союз требует соглашения и го¬тов подкрепить свое требование решительными действиями — вплоть до всеобщей железнодорожной забастовки.          «И вы, товарищи, примите к сведению. Без нас вам не справиться ни с Корниловым, ни с Керенским. Я знаю, вы сейчас послали отряды испортить путь на подступах к столице. Так ведь без нас вы не сумеете и этого. Ваши отряды наделали то, что мы только смеялись. Поправить всю их порчу можно в 20 минут... Тут помочь могут только железнодорожники. Но мы вам заявляем: мы не окажем вам помощи и будем с вами бороться, если вы не пойдете на соглашение». Это выступление произвело большой эффект, как ушат воды, вылитый на голову собранию. Но у президиума был наготове свой собственный железнодорожник. Его немедленно выпустили с заявлением, что предыдущий оратор не выражает мнения масс. Однако это было не так... Только напрасно представитель союза утверждал, что съезд неправомочен. Это было неверно: съезд сохранил свой законный кворум даже после исхода всех чистых.

Совет Народных Комиссаров был поставлен на голосование и утвержден подавляющим большинством. Большого восторга по этому поводу не было... Но съезд уже совсем разлагался — от крайнего утомления и пережитого нервного подъема... Конкурирующая резолюция новожизненцев собрала около 150 голосов. За неё голосовала вся наличная оппозиция, в том числе железнодорожная и левые эсеры.

Заключительным актом было избрание нового ЦИК. Среди полного беспорядка при быстро пустеющем зале оглашается длинный ряд незнакомых имен. Всего избирается 100 человек, из них 70 большевиков, а затем левые эсеры, новожизненцы и национальные группы. Кроме того, было постановлено: ЦИК надлежит пополнить делегатами профессиональных союзов, военных и других организаций.                И наконец, была предоставлена возможность группам, ушедшим со съезда, восстановить свое представительство в ЦИК.

Около пяти часов утра заседание было закрыто. Усталые и вялые, торопясь по домам, поредевшие ряды снова огласили Смольный нестройными звуками «Интернационала». И повалили к выходу...

Знаменательный съезд был кончен.

Я ждал Луначарского, который должен был идти ко мне ночевать на новую, близко лежащую квартиру.... Луначарский был в крайне повышенном настроении, близком к энтузиазму, и болтал без умолку: – «Сначала Ленин не хотел войти в правительство. Я, говорит, буду работать в ЦК партии... Но мы говорим — нет. Мы на это не согласились. Заставили его самого отвечать в первую голову. А то быть только критиком всякому приятно... Что? Продовольственные склады? Склады охраняются с первого момента. В полной безопасности... - Будем работать! — продолжал Луначарский. —Я собирался в городской думе. Теперь придется расширить. Да, это мировые дела! Потомки потомков будут склоняться перед их величием...».