Об оптимизме или Georgia on My Mind (окончание)

(Окончание. Начало см. 

http://maxpark.com/community/4932/content/6046424  )

Мы тепло расстались с Доонами, договорившись, что Ланкастеры через неделю привезут меня к ним.

А теперь откройте роман Маргарет Митчелл «Унесённые ветром» и представьте себе, что вы едете по этим местам — вокруг красная земля, вы переезжаете реки, которые упоминаются в романе, вспоминаете, что именно здесь проходили битвы при Чикамуги и Чаттануги. (Кстати, в боях у Чаттануги северяне впервые в истории применили колючую проволоку).

Американский Рим стоит тоже на семи холмах и расположен в северо-западной части штата Джорджия. И в нём, на центральной площади, конечно же, стоит копия знаменитой итальянской волчицы, вскармливающей Ромула и Рема.

На этом параллели можно «скрестить», потому что больше ничего общего между этими городами нет. (Это я могу сказать сейчас, уже побывавши в «настоящем» Риме; а тогда я мог об этом судить только по картинкам)

Небольшой городок, тысяч на 30 населения.

Без особых исторических достопримечательностей, хотя и в нем, конечно, нашли, что нам показать. «Нам», потому что в этот городок распределили еще и Нанули Сараджишвили, актрису театра им. Марджанишвили, которую непроизвольно называют «Манана», потому что в одноименном фильме далекого 1958 года она играла — навсегда запомнившуюся всем видевшим, — заглавную роль озорной девчонки, эдакого «чертенка в платьице» .

Конечно же, Нанули жила в другой семье, но пару раз мы пересекались на совместных мероприятиях.

Например, на приеме в городском «Ротари-клубе» — одном из престижных международных клубов «деловых людей». После нашего представления, где мы постарались рассказать о Грузии, ее многовековой культуре, после ответов на заинтересованные вопросы (как ни странно, но всё это пришлось делать, в основном, мне и без переводчика!), мне вручили очень красивый ключ от города Рима, а Нанули — небольшое мраморное пресс-папье. Видно было, что ключ очень понравился Нанули, и я обменял его на пресс-папье.

Джон был моим коллегой — врачом, но хирургом по специализации, работал дежурантом в нескольких клиниках — это оплачивалось очень хорошо, но дежурить почти каждый день — очень тяжелая и изматывающая работа. Он приходил с работы такой уставший, что валился с ног и засыпал. Мэри, его жена, работала в лаборатории больницы и у нее, конечно, было больше свободного времени, поэтому я старался не беспокоить Джона — и на разные мероприятия ходил, обычно, с Мэри.

Конечно, мне было интересно «изнутри» посмотреть на работу американских больниц и врачей, поэтому Джон взял меня на одно из своих дежурств. Нас встретила симпатичная начальник отдела по связям с общественностью и попросила уточнить, какие именно аспекты работы клиники меня интересуют. Я сказал, что вопросы лечебного дела — начиная с поступления больного в приемное отделение до его выписки.

Тогда меня провели в «Приемное» и передали в руки его начальника. Тогда, в 1990 году!, я впервые увидел современную «карету неотложной помощи», «реанимобиль», оснащенные по последнему слову техники. Какой только аппаратуры, различных приспособлений и инструментария одноразового пользования в них не было!Кроме того, сотрудники могли связываться друг с другом при помощи беспроводной связи «пэйджерами», что облегчало работу. Когда мне демонстрировали, как проводятся реанимационные мероприятия во время транспортировки больных, я, как видно, показал, что тоже что-то соображаю и умею, а после того, как сказал «начальнику», что 3 студенческх года работал фельдшером в инфарктом отделении, мы стали общаться уже по-дружески.

При расставании он даже вытащил из сейфа и вручил мне знак высшего уровня среднего медработника, извинившись при этом, что не в его компетенции «награждать» врачей.

Потом меня повели по отделениям. В это время в операционную кардиохирургического отделения завозили больного, которому, как мне сказала вновь появившаяся пресс-начальница, должны были делать шунтирование сердца. Я не помню, чтобы тогда у нас это практиковалось, поэтому, естественно, меня очень заинтересовала возможность наблюдать процедуру воочию и эта возможность была мне предоставлена. Конечно, операция, за ходом которой я следил по монитору из соседней комнаты, произвела на меня большое впечатление, так как я мог сравнить картины коронарографии до и после оперативного вмешательства, но еще большим потрясением для меня было, когда я узнал от Джона, что больного выписали на второй день. Так сказать, он ушел «своими ногами»

А потом я провел с Джоном несколько часов на приеме амбулаторных больных. Причем, что меня тогда очень удивило, он вел прием больных любого возраста и с любыми жалобами.

Помню, что у одного из больных был явный радикулит.

В очереди были еще и другие больные, в том числе и родители с детьми, поэтому, зная, что рядом, за перегородкой, невропатолог консультирует какого-то больного, я предложил Джону направить больного к нему, или пригласить коллегу к нам.

Я-то привык, что у нас, если кому-то надо проконсультировать кого-то, то они просто просят меня — и я смотрю больного. Так же, как и у меня никогда не было больших проблем с консультациями других специалистов.

Оказалось, что здесь всё совсем не так. Коллега-невропатолог был вызван именно к тому больному и он не станет смотреть нашего, потому что его страховая компания не заплатит за эту консультацию. А мы тогда еще понятия не имели о медстраховке, да еще и различными больничными кассами!

Вот оно — хищное лицо капитализма! (Или «лицо хищного...»?)

А потом мы как-то поехали в музей железнодорожного вагона. Где-то нашли старый-старый вагон еще первых железных дорог, такой, как мы видели в старых-старых амерканских фильмах, в которых индейцы, или бандиты, долго-долго красиво скачут за задыхающимся в дыму паровозом, тянущим за собой пару-тройку вагонов, один из которых — «почтовый» (естественно, с деньгами, а то с чего бы гонять лошадей!), а в другом — храбрые американские девушки, которые при виде опасности не падают в обморок, а быстро-быстро перезаряжают ружья, или пистолеты, из которых отстреливаются их бесстрашные спутники, а может, девушки и сами метко стреляют в нападающих!

Короче говоря («я так думаю!»), нашли такой вагончик и стали думать — а что с ним делать? И придумали создать музей. Поставили вагончик под навес, а рядом построили большое здание, куда свезли всё, что только можно было найти в округе — от обломков индейских стрел и копий до пейзажных картин местных художников. Подвели хорошую дорогу, поставили бензозаправку с магазином, естественно, и начали выпускать разные сувениры.

Мне кажется, что даже найдя какую-нибудь подкову, американцы могут возвести тут же «Музей подковы коня генерала N», утверждая, что именно здесь в битве с северянами (или южанами — всё зависит от того чей был генерал), его конь потерял подкову, поэтому…

Однажды я уговорил Мэри отпустить меня одного в «свободное гуляние» по городу и я набрел на магазин оружия. Чего там только не было! Нет, конечно, крупной артиллерии не было, но базука была. Пистолеты и револьверы — любого размера и калибра, ружья одно- и двуствольные, настоящие винчестеры (!), различные арбалеты и даже «духовое» ружье со стрелами! А про разнообразие ножей и всякого метательного холодного оружия и говорить нечего.

Я так долго переходил от одной витрины к другой и так таращился глазами на всю эту красоту, что, наверное, на меня уже косо поглядывали. Можно сказать, что это было одно из самых ярких впечатлений от поездки. Впрочем, почти такое же потрясение я испытал, когда в один прекрасный день Ланкастеры, которые были членами какого-то общества, или клиентами какой-то торговой сети, — сейчас не помню точно, но помню, что у них были специальные карточки-удостоверения, — взяли меня с собой на какой-то склад, чтобы там закупиться «оптом». Поехали на «пикапе».

Это «склад» представлял собой, как мне показалось, ангар не меньшего размера, чем тот, на аэродроме. Внутри было столько рядов, что тебе мифический лабиринт! Я в нем чуть не потерялся.

Здесь можно было купить, кажется, всё, кроме автомобилей. От жвачки и карандаша до небольшого трактора и каких-то «копалок».

Продукты, напитки — как для людей, так и для животных, птиц, рыб, — и всё в таких упаковках, что вскрывать жалко!

Я хотел купить кое что для подарков у нас, но оказалось, что здесь продают всё не поштучно, а коробками, специальными «блоками». Хорошо, что рядом не было Ланкастеров!

В общем, загрузили мы наш большой пикап «под завязку».

А потом мы посетили Центр хиропрактики (мануальной терапии). Что мне особенно запомнилось, так это небольшое приспособление ударного типа (к сожалению, название выветрилось из памяти), с помощью которого, регулируя силу удара по определенным мышцам, доктор на моих глазах выровнял длину ног пациентки, у которой одна нога была на 4 см короче другой. Оказывается, этот прибор, размером не больше перкусионного молоточка, — довольно дорогая штучка, поэтому, обмениваясь подарками (а я подарил доктору сувенирный кинжал, «чтобы просто отрезать лишнее»), он подарил мне комплект приспособления для шейного вытяжения и новейшее руководство по мануальной терапии с его дарственной надписью.

Так и пролетели дни нашего пребывания в Риме, подробно комментируемые в местных газетах. Естественно, писали и о моей предстоящей операции с пожеланиями скорейшего выздоровления.

И вот я опять у Доонов, в «моем первом доме»! Помня, в каком состоянии я был после московской операции и учитывая всю сложность и многоэтапность моего возвращения в Тбилиси, я постарался максимально избавиться от багажа, сложив все лишние вещи, журналы и подарки в коробки, которые активисты FFI обещали переслать мне домой.

По поводу подарков: ввиду того, что в Атланте у меня вообще не было возможности посещать какие-нибудь магазины, а в Риме я только раз смог ускользнуть от Мэри, я практически не мог пойти и самостоятельно купить подарки для домашних. А когда мои хозяева водили меня в магазины с этой целью, то, увидя, что мне что-то нравится, тут же старались заплатить сами, а это уже я не мог допустить. Так что мне, в общей сложности, удалось всё же, хотя и «с боем», потратить около 20 долларов.

И вот, все — и Дооны, и специально еще раз приехавшие Ланкастеры,— едем «сдавать» меня в клинику.

Процедура оказалась довольно длительной — мне пришлось заполнить и подписать кучу каких-то бланков, из которых стало ясно, что я освобожден от всех затрат и что все врачи, которые взялись меня оперировать, отказываются от оплаты своего труда.

Такая коллегиальность, конечно, дорогого стоит!

После подписания этих бумаг, мне, как уже «признанному» больному, закрепили на запястье идентификационный браслет и повезли в палату. Мои «хозяева» были уже там.

Мы тепло попрощались, и началось моё знакомство с американской медициной уже с позиции пациента.

Старшая м/с мс. Пенни, с места в карьер, измерила мне температуру, засунув одноразовый термометр в рот, — 92,2 F – „all right!“ (и отправила термометр в коробочку для мед.мусора, — у меня аж сердце оборвалось от такой расточительности), потом измерила давление — „al l right!“, пульс — „all right!“ Ну и отлично!

Потом она ознакомила и показала, как пользоваться всякими пультами, регуляторами и кнопками. Мне показалось, что в палате несколько свежо — она чуть повернула какой-то регулятор — и всё!

Теперь надо рассказать о палате — одноместная, светлая, посередине стоит не кровать, а какой-то агрегат с ручками и педалями, с откидывающимися бортиками с обеих сторон, на которых установлены идентичные пульты с множеством кнопок; подвижный столик с дополнительной выдвижной доской (которую можно развернуть на кровать и установить на любой высоте). Правда, когда я потом захотел немного наклонить его к себе, чтобы удобнее было писать, оказалось, что столик такое не может; «нет в жизни совершенства!») Были, конечно, еще и кресло, меняющее наклон, и прикроватная тумбочка, и вместительный шкаф.

На стене в изголовье кровати — масса разных розеток, регуляторов и неизвестных приспособлений; напротив кровати — огромный экран телевизора.

Описать все приспособления и механизмы в санузле с душевой я просто не в состоянии, потому что, слава Богу, большинством из них пользоваться мне не пришлось .

Позвонили по персональному телефону и вежливо спросили, через какое время мне будет удобно принять прибывшего корреспондента центральной газеты штата? А разве я занят чем-то таким неотложным? Вскоре зашли директор департамента клиники по связям с общественностью мс. Джуди Смит и симпатичная молодая девушка, увешанная фотоаппаратурой. Пока мы беседовали с первой, вторая нас щелкала (потом она прислала несколько фотографий).

Наверное, вид из моего окна на соседний корпус клиники не понравился мс. Смит, потому что через некоторое время после их ухода ко мне вошла уже знакомая мне Пенни и предложила перейти в другую палату. Я, честно говоря, не хотел уже никуда переходить, но отказать ей в том, чтобы хотя бы посмотреть новую палату, я не мог. Вид из окна на раскинувшийся парк со стадионом был, конечно, гораздо красивее, но я сказал, что раз уж я лег в «мою» палату, то уже не буду ее менять. Вопрос был исчерпан.

На другой день в газете была огромная статья с фотографиями, в которой описывалось не только моё пребывание в Атланте, но и в Риме, о моих хозяевах, о том, как они нашли возможность мне помочь, о моих предыдущих операциях, о врачах,, которые собираются меня оперировать, о том, что эта помощь (кстати, там была фраза «по спасению его жизни»!) будет бесплатной для меня. Приводились и мои слова о том, что, несмотря на сложность операции, я иду на нее спокойно и уверенно, потому что окружен столькими прекрасными людьми, которые с большим пониманием и теплотой отнеслись к моему здоровью.

К слову, глядя на один из опубликованных снимков, на первый взгляд, можно подумать, что я со страхом прикрываю лицо, но на самом деле, если всмотреться, я там улыбаюсь, а по времени — я помню, что как раз тогда и говорил мс. Джуди Смит, что иду на операцию без всякого страха.

Потом пришел священник из университетской церкви, чтобы поддержать меня морально, — и мы с ним тоже беседовали, за ним потянулся ряд осмотров и бесед с доктором Baird, ангиологами и хирургами-ассистентами, анестезиологом, онкологом, моим коллегой-рентгенологом и др. И все заполняли какие-то карточки и бланки, некоторые из которых мне надо было подписать.

И всё это на фоне того, что почти через каждые полчаса заходили медсестры, сменяющие друг друга, и измеряли мне температуру (опять термометр в мусор!), давление и пульс.

Покормили жареным мясом с грибами в соусе и еще чем-то.

Только к одиннадцати часам вечера «прием» был закончен.

Я принял душ, выпил зонтаг и валиум, немного послушал музыку и заснул ангельским сном. И так бы и спал, если бы с 7 утра вновь не начали засовывать термометр в рот. Не успел я умыться, как «ворвались санитары и зафиксировали нас» — в моем случае заставили переодеться в длинную рубашку по типу «ночной», закинули на каталку и повезли в рентгенотделение, где на меня накинулись сразу трое коллег — и больше я ничего не помню, так как накануне мы с заврентгенотделением др. Сайгелем договорились, что мне дадут наркоз (естественно, я дал расписку на согласие).

Когда я пришел в себя, то обследование было уже позади, а передо мной стояла улыбающаяся м/с, прекрасная мс. Хадсон, от которой меня, к сожалению, навсегда увезли, вернув в палату.

Хотелось спать, но не тут-то было! Теперь уже каждые 15 мин мне измеряли всё то же, но пульс проверяли еще и на ногах, а на бедре осматривали место введения ангиографического катетера!

И — не вставать! Только к 3 часам мне принесли пачечку сухого печенья и пачечку чипсов. Это при моем-то разыгравшемся аппетите!

Не успел я немного прийти в себя, как ко мне постучались и помогли войти той самой старушке, которая в Ботаническом саду показывала нам отдел тропических растений! Мс. Hunter!

Сама — божий одуванчик, ходит с палочкой… Оказывается, она прочла в утренней газете о госте из Грузии, которому проводят обследование в унив. Эмори, узнала мена на карточке, разузнала где я лежу и пришла ко мне с цветами: огромными белыми ирисами и фиолетовой орхидеей, кажется, японской! Причем, это были её собственные (не «ботанические») цветы.

Не зная, в каком я буду состоянии после обследования, она, на всякий случай, написала мне открытку, в которой, кроме выражения поддержки и добрых пожеланий, спрашивала — не нужна ли мне какая-нибудь помощь? Я чуть не расплакался!

А после нее пришла мс. Люси Доон и тут же зашел др. Baird, уже ознакомившийся с ангиограммами. Он сказал, что гемангиома нарастает за счет перетока из ветвей внутренней сонной артерии, предстоит большой объем работы в височной, орбитальной и губной области, и что опухолевый процесс наблюдется также в бассейне и правой сонной артерии, так что завтра предстоит двусторонняя операция. Мы с ним всё спокойно обсудили и попрощались до встречи в операционной.

Только они ушли — зашла мс. Мэри Ланкастер, которая приехала из Рома одна, потому что Джон решил отработать вперед дежурство, чтобы освободить время и приехать ко мне. Я тогда не знал, что он договорился с администрацией клиники и оперирующими врачами о том, чтобы так же бесплатно ассистировать им во время операции.

Мс. Мэри сидела у меня у меня довольно долго — мы даже вместе посмотрели передачу новостей о встрече уроженца штата, экс-президента США Джимми Картера и его супруги — Почетного Президента FFI — с нашей группой. Так как Мэри предстоял еще неблизкий обратный путь, я уговорил ее ехать домой.

А потом вошли сразу две медсестры с чемоданчиками, одна из них всадила мне катетер в вену левой руки и отошла налаживать капельницу, а вторая взялась за правую руку, чтобы взять кровь на анализ. Когда я предложил сделать это из уже вставленного катетера на левой руке, — она просто ответила «No!»

В общем, подключили меня к системам и начали накачивать всякими жидкостями, готовя к операции.

Так как группа должна была ночью улетать, я успел написать письмо домой, в котором описал, по возможности, подробно все предшествовавшие события. И только я его закончил (в 11 часов вечера), как ко мне ненадолго впустили Майю, нашу тбилисскую соседку, через которую я его и передал.

(Оказывается, придя к нам, она прямо в дверях сразила Нину, открывшую дверь, фразой: «Иракли остался в Америке». Потом-то она добавила, что меня оставили и делают операцию, но хорошо, что у Нины нервы оказались достаточно крепкими! А тут Майя и письмо моё передала).

Итак, первого мая 1990 г. меня солнечным утречком повезли в операционную, где бригада из шести человек (ангиологи, онкологи, пластические хирурги и «мой» Джон Ланкастер), чуть ли не скальпировав меня, почти 6 часов корпела, тщательно перевязывая питающие опухоли сосуды и удаляя мало-мальски измененные ткани.

Оказывается, наибольшая трудность была у них с левой половиной верхней губы, так как полное удаление гемангиомы в этом месте вызвало бы грубый и неподдающийся коррекции дефект губы, поэтому, посовещавшись, удалили максимально, тщательно перевязав все «питающие» сосуды, но не обезображивая меня.

Никогда бы не подумал, что есть что-то противнее рыбьего жира! Как я был наивен! Оказывается, есть еще «энергетические» питательные напитки и супы! Приторно сладкие, ароматизированные.

И целый день — только такое, потому что питаюсь через трубочку. Первые два дня я еще выдержал, но потом попросил хотя бы немного томатного сока. Принесли. И я им спасался. Особенно, если удавалось чуть подсолить. Но и увлекаться солью не давали.

Заживление шло хорошо и через несколько дней меня, снабдив сумкой, набитой перевязочным материалом, каким-то особым лейкопластырем, дезинфицирующими веществами, резиновыми перчатками и пр., выписали домой. Причем, Ланкастеры хотели забрать меня к себе — как-никак, а Джон — хирург, да еще и принимавший участие в моей операции, но Дооны меня «отбили», обосновав это тем, что они живут ближе к клинике, куда мне надо было периодически приезжать на контроль. Да и в случае чего Рим всё же далековато.

И потекли уже дни моего послеоперационного пребывания в этой гостеприимной стране — «логове капитализма». Приходили знакомые Доонам и совершенно не знакомые люди, звонили по телефону, присылали открытки и визитки: предлагали помощь, или поездку на какую-нибудь экскурсию, выставку, или в музей.

Первые дни, конечно, мне было не до экскурсий — ездили на перевязки в клинику, а потом уже и я сам хорошо с этим справлялся. А к концу второй недели отпала необходимость в перевязках и я удалил последние наклейки.

Конечно, и Фрэндшип Форс меня не забывал, более того, 12 мая, в День матери, предварительно позвонив и заручившись согласием Доонов, за мной заехал сам Президент, м-р Вэйн Смит, и взял меня с собой к своему другу, матери которого исполнилось 80 лет. Ехали мы туда долго, а доехав, еще минут двадцать ехали по его частной территории, пока вдали не показался приземистый двухэтажный дом с мансардой, очевидно, старой, еще «колониальной» постройки. Впечатление это более усилилось, когда мы вошли в большой зал с широкой деревянной лестницей, ведущей на второй этаж.

Прямо, как в кино! Только дворецкого не хватало!

В зале нас встретил сам хозяин и я впервые пожал руку настоящему американскому миллионеру, и не какому-то воришке, который ограбил банк, или кровопийце, высосавшим кровь из трудящихся на хлопковых полях, а человеку «солидного» бизнеса — он торговал самолётами. Одно время N. был даже советником президента Рейгана, но потом ушел на пенсию и вернулся в свой бизнес. Конечно же, меня водили по дому, где по портретам и картинам, висящим на стенах коридоров, можно было проследить чуть ли не всю родословную N., кажется, со дня высадки его предков на американский берег. Отдельный большой простенок был отведен под период службы N. в госаппарате. Конечно же, проведя в ее покои, меня познакомили с матерью N., которой я преподнес цветы.

А для самого N. у меня была бутылка юбилейного марочного коньяка, который был выпущен еще к 1500-летию Тбилиси.

N. поблагодарил меня, но сказал, что мы будем пить сегодня нечто другое, а моему коньяку мы сейчас подберем соответствующее место в его коллекции. После чего мы отправились в подземелье дома, куда (как мне показалось, еще на пару этажей) спустились на старом внутреннем подъемнике. По длинному коридору прошли в хранилище, где вдоль стен, на специальных полках, особым образом были расположены сотни различных бутылок.

N. поставил мою бутылку в свободную ячейку рядом с другими коньяками, а потом, отойдя к «винным» рядам, выбрал пару бутылок, аккуратно обтер с них пыль, и мы отправились в обратный путь. Обед был скромный, но сытный, вино было отличное, на десерт были мороженое и фрукты-ягоды, причем, как он подчеркнул, они были из его сада.

После операции у меня было больше времени для знакомства с Атлантой, городом, где в мае 1886 года аптекарь Джон Пембертон изобрел Coca-Cola; где имеется музей Холокоста, в котором хранятся 600 уникальных фотографий и знаменитый дневник Анны Франк; где Маргарет Митчелл писала роман «Унесённые ветром» (кстати, на Персиковой улице города стоит дом-музей по прозвищу «The Dump»— свалка, мрачная дыра, глушь, — который придумала сама писательница); городом, где военным событиям, описанным в этом романе, посвящена огромная мемориальная панорама которую мы с мс. Люси тоже посетили.

Я не переставал удивляться этой немолодой женщине, — как она, несмотря на свой полиартрит, лихо носилась на своем красном

«Кадиллаке», стараясь, не перегружая меня, всё же, как можно больше показать мне интересного!

А по вечерам, если не было гостей, мы играли в какие-нибудь игры, чаще — в карты. А из карточных игр они больше всего любили бридж. И меня к нему приучили; даже купили два самоучителя по этой игре. Как я понял, главное — это научиться не только правильно оценивать силу карт, имеющихся у тебя на руках, но уметь четко формулировать свои заявки, употребляя особый, «бриджевый» язык, для того, чтобы дать своему партнеру ясное представление о своих картах. После оценки сил своих и партнерских карт, решается вопрос кто берет на себя игру, или в какой момент один партнер передает ее другому. В общем, непросто, но интересно.

И что важно — не допускается «блефование», потому что ты тем самым сбиваешь своего партнера с толка. В следужщий раз он уже не сядет играть с тобой.

Как-то раз, м-р Филип погрузил в машину пару горшков с цветами из оранжереи (я забыл сказать, что сзади к их дому была пристроена довольно просторная оранжерея, можно даже сказать — «зимний сад», где была масса цветов, преимущественно, орхидей), и мы поехали на заседание «Клуба любителей орхидей», членом которого он состоял.

Там было несколько человек, уже знакомых мне по «библейской школе». Заседание запомнилось мне аукционом, который проводился на этот раз. Каждый член клуба привез с собой и выставил «на продажу» какие-то растения — помню, что кто-то привез в кадке не то лимонное, не то апельсиновое дерево немалого размера.

Аукцион проводил президент Клуба и это было настоящее зрелище! Торги шли азартно — цены стремительно росли на глазах, приближаясь к доллару, даже к двум! И всё это — весело, с шутками, подначками (которые мне, конечно, не всегда были понятны).

На заключительную консультацию с др. Baird, с которым мы общались уже по именам (ему так обращаться ко мне было, конечно удобнее, поэтому попросил и его называть «Вильбур»), я поехал, захватив с собой вторую картину Лёни Семейко «Уголок старого Тбилиси» для него и коньяк с сувенирами для врачей.

Он остался доволен ходом заживления ран и течением послеоперационного периода и дал мне большой пакет с полной копией моей истории болезни и сопроводительным письмом, в котором администрация клиники университета Эмори выражала готовность оказать мне, в случае необходимости, необходимую помощь! После этого, по моей просьбе, мы сфотографировались вместе и тепло расстались.

А через день приехали и Ланкастеры, и мы вместе провели последний мой день в Атланте. Пообедать решили в мексиканском ресторане, где заказали стол. Конечно, я понятия не имел, что означают различные названия блюд, но, увидев на столе тонкие кукурузные лепешки, я спросил у официанта как они называются. Он ответил: « Тортилья». Я сказал, что у нас, в Грузии, тоже любят кукрузные лепешки, но пекут их более толстыми, и что я люблю от них именно корочки. И рассказал, что из кукурузной муки еще варим гоми, нечто вроде густой каши, куда кладем соленый сыр.

Оказывается, нечто подобное есть и у мексиканцев, что очень понравилось официанту, а когда я обратил внимание на маленькие зеленые перцы в бутылке с жидкостью, которой поливали блюда мои хозяева, и попросил официанта принести мне несколько перцев, Люси сказала, что это невозможно есть — такие они острые, но разве я отступил бы! Официант принес на блюдечке 3 перчика и я, макнув в соль, отправил один в рот.

Я понял, что этот «малыш» гораздо острее наших привычных «длинных» зеленых перцев, но мне уже ничего не оставалось делать, как проглотить этот огонь.

Официант, не ожидавший такого, кажется, даже подпрыгнул от удивления, потом куда-то умчался и вскоре вернулся с огромной тарелкой свежих «тортилья», сыром и разными начинками — подарком от ресторана!

А вечером все поехали меня провожать... И это было очень трогательно и тяжело. Даже сейчас вспоминать нелегко.

Меня поручили медицинской службе аэропорта и, в сопровождении представителя FFI, того самого представителя «Дельты», который присутствовал на приеме в мэрии, дежурного по аэропорту, санитара и стюардессы, ввезли на коляске в тот самый-самый элитный салон, куда мечтали попасть все мои спутники из «эконом»-класса.

Кресел здесь было мало, каждое можно было уложить почти горизонтально, что было как раз удобно для меня. Пледы были шерстяные и в клеточку. Остальное — всё бесплатно.

В Вашингтоне перевезли меня, минуя все службы, прямо к самолету «Аэрофлота», представителю которого передали «с рук на руки» и, теперь уже в сопровождении нового «караула», меня усадили в «бизнес»-салон, но уже наш. Кресел побольше, но пассажиров было всего трое. Я уже дремал, когда почувствовал, что кто-то садится в соседнее кресло и что-то мне говорит.

Открыв глаза, я увидел, что это — «пан Зюзя» из телепередачи «Кабачок 13 стульев». Не успел я что-то понять и как-то отреагировать, как он уже устроился рядом и попросил подошедшую стюардессу принести нам пару баночек пива. При этом он вел себя так, будто мы были закадычные друзья.

Я — не любитель пива, к тому же еще и пить его ночью я не имел никакого желания, да, как оказалось, в этом и не было необходимости, потому что пока приносили выпивку, он всё же пояснил мне: «Можно я немного посижу у вас, а то там выпивку не дают». Причем, интонация была не вопросительная. Расспросив кто я, откуда и куда лечу, сказал, что был на гастролях и теперь возвращается в Москву, что часто бывал в Грузии и, естественно, любит в ней всех и всё. При этом выпил обе банки. Посидев немного и поняв по лицу стюардессы, что пора возвращаться к себе, он ушел. Во время посадки в аэропорту Шеннона все должны были покинуть самолет, поэтому я тоже оказался в закрытой зоне ожидания. Делать было нечего... Люди слонялись по залу и открытому буфету. Вдруг ко мне подошел «Зюзя» и, уже зная, что я врач, попросил помочь выбрать аспирин не то для внучки, не то для дочки. Я не понял — в чем сложность? На упаковках ясно и понятно написаны название и дозировка, но всё же отказать было неудобно. А зря, потому что когда мы, наконец, выбрали упаковку, оказалось, что он забыл деньги в самолете и мне пришлось заплатить за лекарство. Как ни прискорбно говорить, но «Зюзя» так и не появился больше в моем салоне, более того, мне пришлось заплатить и за его пиво.

Почему-то вспомнил ребят-москвичей, подобным образом «кинувших» меня в кафе, когда я первый раз летел в Целиноград.

Пишу и удивляюсь: странная всё же это штука — память!

Ведь действительно — «Джорджия всегда в моих мыслях» —

я помню столько добрых и чутких людей, и тут же память подсовывает мне «кидал»!

Кто-то скажет: мне ли, которому только что сделали такое неоценимое дело, плакаться о таких мелочах!

Конечно же, нет! Дело не в деньгах, а в отношениях между людьми. Ведь тем, кто оказал мне помощь, ничего от меня не было нужно. Им было ясно, что я никогда не смогу оплатить расходы.

Они делали доброе дело, исходя из своих моральных, очевидно, и религиозных, в общем,— из гуманных соображений.

Им было достаточно и моей словесной благодарности за это.

Да и я надеялся — в лучшем случае — лишь на консультацию.

А эти «кидалы» заранее рассчитывали возможность «урвать» что-то и уйти, не сказав «спасибо».

Когда я, через 40 дней после моего отлета в Америку, вернулся, наконец, в Тбилиси, меня встречала целая толпа родственников и близких людей. Не было только бабушки. Но о дальнейших событиях я писал в «Дайте мне заснуть… я устала» .
А еще через 40 дней — беби ушла от нас… Навсегда.

И получилось так, что за эти 80 дней 1990 -го года вся семья и наше окружение испытали и большую радость, и большое горе.

А теперь — о первой части названия этих воспоминаний.

Не знаю, насколько у вас создалось впечатление о моей оптимистичности, или оптимистичности того, что вы прочли.

Но было еще одно, запомнившееся мне, событие, которое произошло в Атланте.

Как-то раз нам с м-ром Филиппом пришло приглашение из одного очень престижного Клуба. Естественно, нам и в голову не могло прийти отклонить приглашение. И вот на заседании этого клуба, после моего представления, после моего выступления и пр., Президент Клуба торжественно объявил, что, учитывая мои морально-волевые качества и черты характера, я принят Почетным иностранным членом в Клуб Оптимистов г. Атланты!

Все торжественно произносят наизусть «Creеd» Клуба, текст которого мне вручили, и с тех пор я смело могу говорить, что являюсь официально признанным оптимистом.

А много вокруг вас таких?

 20.10.2017 г.