УВЕРТЮРА . Часть2

( Выдержки из одноименной главы 3 тома книги Н.Н. Суханова « Записки о революции»)

***

Керенский после ночного заседания правительства отправился из Зимнего в штаб и провел там ночь за работой. Он собирал силы на случай «выступления большевиков». При этом премьер сотрудничал с начальником штаба округа генералом Багратуни: командующий Полковников возбудил недовольство Зимнего своей нерешительностью...

Какие же были силы у Керенского? Конечно, прежде всего это был вообще гарнизон столицы. Ведь вся полнота власти в руках Временного правительства; военные власти на своих местах, и их доклады нам известны: «Нет никаких оснований думать, что гарнизон не исполнит приказов». Если бы не было такого убеждения, то, конечно, вся картина поведения Зимнего и штаба была бы иная... Но всё же против большевиков могут потребоваться особо надежные части, на которые можно опереться без всякого риска и в любых пределах. Это ведь было признано ещё тогда, когда вызывался с фронта 3-й корпус, то есть в августе (1917г.-ред.). И с тех пор изыскивались эти особо надежные кадры, которые могли понадобиться против внутреннего врага. Этот самый 3-й корпус, во главе которого ещё Корниловым был поставлен реакционнейший генерал Краснов, был расположен в окрестностях Петербурга. Керенский в первых же числах сентября шифрованной телеграммой на имя Краснова приказал разместить этот корпус в Гатчине, Царском и Петергофе. В последнее время корпус частью растащили по ближайшей провинции ради усмирения бунтовавших гарнизонов. Все же красновские казаки были бы серьезной угрозой большевикам... если бы большевики по соседству серьезно не поработали среди казаков, не вошли бы с ними в контакт, не обещали бы им мира и немедленной отправки на любезный Дон... Но во всяком случае, эти части считались особо надежными. Керенский  снова, как в августе, первым делом обратился к ним. Однако большевики приняли свои меры. Северный областной советский съезд достаточно скрепил их военную организацию. Передвижению казаков были оказаны всякие технические препятствия. И в течение трёх ближайших суток казаки не попали в Петербург.

Впрочем, я не утверждаю, что Керенский в ночь на 23-е приказал красновцам выступить. Скорее он приказал только быть наготове.

Кроме казаков особо надежными считались, конечно, юнкера. Большевики — частью убеждением и угрозами, частью техническими средствами — воздействовали и на них. Из уездов по приказу Керенского в Петербург явилось их не так много. Но, во всяком случае, Зимний с 23-го числа охранялся по преимуществу юнкерами. Наиболее активными оказались Николаевское инженерное и Михайловское училища. Вместе с юнкерами на охрану правительства и порядка был двинут женский ударный батальон. Он по частям также стал теперь дежурить в Зимнем.

Видимо, в ту же ночь Керенский и Багратуни распорядились о вызове в Петербург батальона самокатчиков. Батальон было двинулся, но потом решил запросить Смольный: зачем его зовут и надо ли идти? Смольный «с братским приветом», конечно, ответил, что совсем не надо... Вообще с вызовом особо надежных войск дело обстояло негладко, очень негладко. Но особенно тревожиться нечего. Ведь это только на всякий случай. Может быть, никакого выступления не будет. День Совета прошел без всяких эксцессов... Правда, большевики осуществили своё решение: распоряжения штаба действительно контролируются на местах комиссарами частей.

Но всё же распоряжения исполняются. Какие же именно штаб делал распоряжения в эту ночь и на следующий день? Это были распоряжения о караулах и нарядах. Их контролировали, но выполняли. И караулы, и наряды несли в эти сутки, можно сказать, блестяще. Полковников ставил это на вид. Стало быть, все в порядке.

***

А в Смольном в эти часы все шло своим порядком. Заседал Военно-революционный комитет. Тут же для связи находились представители от каждого полка. Работа была непрерывной. Но работали одни большевики. Их партийная военная организация, конечно, поступила в полное распоряжение комитета...

Смольный в эти дни сильно преобразился. Отделы ЦИК почти не работали. Их чистенькие комнаты во втором этаже были закрыты. Но Смольный гудел новой толпой совсем серого вида. Было грязно, заплевано, пахло махоркой, сапогами, мокрыми шинелями. Всюду сновали вооруженные группы матросов, солдат и рабочих. Непрерывной чередой тянулись всякие ходоки и делегаты частей по лестнице в третий этаж, где пребывал Военно-революционный комитет. Но главная толкотня была внизу, около комнаты № 18, где помещалась большевистская фракция Совета... В эти дни тут уже было несколько сотен провинциальных делегатов, приехавших на съезд. Это были кадры полезных работников, первоклассных провинциальных организаторов и ораторов, поступивших в распоряжение Военно-революционного комитета. Однако эти слова надо понимать весьма относительно: эта квалификация не исключает очень низкого культурного уровня и совсем нежного политического возраста огромного большинства из этой делегатской массы. Если на первом, июньском(1917г.-ред.) съезде в кадетском корпусе мы имели дело с меньшевистко--эсеровской интеллигентской обывательщиной, мещански косной и находящейся в плену у бульварной прессы, то сейчас перед нами была совсем серая масса, «серая сотня», носительница стихийного духа, разгулявшегося по лицу русской земли.

Ныне были «приняты меры» к охране Смольного. У некоторых дверей стояли вялые часовые. Внизу дежурили караулы. А в подъезде между колоннами под чехлом дремала трехдюймовка. Но сомнений тут быть не могло: хороший отряд в пятьсот человек был совершенно достаточен, чтобы ликвидировать Смольный совсем его содержанием... Так же как было достаточно такого отряда 28 февраля, чтобы разгромить Таврический дворец и направить всю революцию совсем по иному руслу...

В заседании Военно-революционного комитета решались важные дела. Прежде всего была составлена и отдана для распубликования следующая прокламация к населению Петербурга: «В интересах защиты революции и её завоеваний от покушений со сторо¬ны контрреволюции нами назначены комиссары при воинских частях и особо важных пунктах столицы и её окрестностей. Приказы и распоряжения, распространяющиеся на эти пункты, подлежат исполнению лишь по утверждении их уполномоченными нами комиссарами. Комиссары, как представители Совета, неприкосновенны. Противодействие комиссарам есть противодействие Совету. Советом приняты меры по охранению революционного порядка от контрреволюционных и погромных покушений. Все граждане приглашаются оказывать всемерную помощь комиссарам. В случае возникновения беспорядков надлежит обращаться к комиссарам Военно-революционного комитета в ближайшую воинскую часть».

Какое практическое значение могла иметь эта прокламация? Разумеется, ни малейшего. Большевистской защите от контрреволюции обыватель не поверит, а рабочим районам и казармам эта дипломатия не нужна. Что же касается каких-то беспорядков, то никто из «граждан», конечно, не стал бы обращаться за содействием к каким-то большевистским комиссарам...

Результат прокламации мог быть только один: население столицы могло усвоить то, что ему вбивали в голову: мы, большевики, начали восстание против законной власти. Зачем это вбивалось в головы всем и каждому при полном воздержании от боевых действий, не вполне ясно.

Но положение правительства казалось теперь совсем невыносимо. Казалось, после этой всенародной пощёчины должна немедленно произойти схватка. Но все было тихо... Делает ли Смольный глупости или играет с Зимним, как кошка с мышью, провоцируя его нападение? Решил ли уже Зимний сдаться за безнадежностью борьбы или «мудро» не идет на провокацию, выжидая момента ?

***

Что предпринимали в штабе и в Зимнем в эти часы неизвестно. Вероятнее всего, ждали, пока меньшевистско-эсеровские лидеры уладят «конфликт» отстояв для неограниченных и полномочных правителей их прежние положения опереточных министров.Однако, насколько      я знаю, ни ЦИК, ни «звездная палата» не предпринимали никаких мер воздействия на Смольный. Бесполезность переговоров                       о « ликвидации конфликта» была очевидна.

Да советские лидеры об этом, видимо, и не думали, занимаясь текущими делами в своих фракциях и в Предпарламенте... Впрочем, на вечер 23-го было назначено заседание бюро ЦИК. Оно должно было состояться в Мариинском дворце. В порядке дня было большевистское «выступление»... А пока все, что сделал ЦИК для «ликвидации конфликта», выразилось в прокламации, опубликованной комиссаром «звездной палаты» при Главном штабе. Таковым состоял некто Малевский. И за душой у него не нашлось ровно ничего, кроме голого требования спокойствия и порядка во избежание гражданской войны, которая будет на радость врагам революции. Этого было явно недостаточно. Если правительство, ничего «решительного» не предпринимая, ждало, пока ЦИК ликвидирует конфликт, то ведь так всегда было. Ведь здесь искони сосредоточивались все надежды наших полномочных, независимых, неограниченных.

***

Военно-революционный комитет перешёл к следующему пункту порядка дня. Этот пункт — важности чрезвычайной. Комиссар, назначенный в Петропавловскую крепость, явился с сообщением, что комендант крепости отказывается признать его и грозит арестом. Крепость, таким образом, считается в руках правительства. Это создает огромные осложнения помимо того факта, что в Петропавловке находится арсенал со 100 тысячами винтовок. Брать крепость силой после начала боевых действий более чем рискованно. Между тем правительство может укрыться там, пока войска придут на выручку с фронта. Петропавловку надо взять немедленно раньше, чем правительство кончит заседать и начнет что-нибудь делать для своей защиты. Способов овладения крепостью было предложено два. Антонов предложил сейчас же ввести надежный батальон павловцев и разоружить гарнизон крепости.

Это, во-первых, было связано           с риском, а во-вторых, это было основательное боевое действие, после которого надо гут же атаковать и ликвидировать правительство... Троцкий предложил другое. Поехать ему, Троцкому, в крепость, провести там митинг и захватить не тела, а души гарнизона. Во-первых, тут нет риска, а во-вторых, может быть, правительство и после этого будет пребывать в нирване и позволит Смольному безвозбранно хозяйничать все шире и дальше. Сказано — сделано. Троцкий сейчас же отправился вместе с Лашевичем. Их речи встретили восторженно. Гарнизон почти единогласно принял резолюцию о Советской власти и о своей готовности с оружием в руках восстать против буржуазного правительства. Комиссар Смольного был водворен в крепость, под охрану гарнизона, и не признавал коменданта. Сто тысяч лишних винтовок были в руках большевиков.

Что при этом подумало правительство, что сказали в Главном штабе, я не знаю. Но ни там, ни здесь ничего не сделали в течение всего дня до поздней ночи.

* * *

На улицах весь день и сейчас, вечером, было совершенно спокойно. Никаких беспорядков и эксцессов... Ничего похожего на «выступление»..

* * *

Пока в Мариинском заседал парламент, в Смольном снова собрались представители гарнизона. На этот раз не явились казаки: 1, 4 и 14-й Донские полки... Но заседать делегатам было незачем. Их собрали просто для связи и контакта. Собравшихся пригласили на заседание Совета, которое открылось часов в семь и было очень многолюдным.

О текущих событиях напомнил Антонов, сделавший сообщение о деятельности Военно-революционного комитета. Он докладывал: Военно-революционный комитет официально начал действовать с 20-го числа. И с тех пор он провел следующие меры (определенно мятежного характера): 1) все «подозрительные» типографские заказы проходят ныне через его санкцию, 2) во всех частях гарнизона имеются комиссары, через которых проходят все распоряжения штаба, 3) комиссар имеется и в Петропав¬ловской крепости и ныне распоряжается крепостным арсеналом, 4) оружие со всех заводских и прочих складов выдается только по ордерам Военно-революци-онного комитета...Сегодня во всех частях комиссары проводили митинги; гарнизон подтвердил, что он на стороне Военно-революционного комитета.

Докладчика спрашивают: известно ли ему, что в Петербург стягиваются верные правительству войска из разных пунктов фронта и из окрестностей? Какие меры предпринимает Военно-революционный комитет? Докладчик ответил: о вызове и передвижении войск известно; одни из этих войск задержаны, другие сами отказались выступить, нет сведений только о некоторых юнкерских отрядах. Итак, все слышали, как идет восстание. Не угодно ли кому высказать свои мнения?.. Меньшевики и эсеры говорили, что происходит восстание, что большевики захватывают власть и что все это грозит гибелью... Меньшевик-интернационалист Астров, очень злой полемист, особенно подчеркивает гибельность раскола демократии: это не имеет оправданий уже потому, что большевики сами не единодушны в вопросе о восстании; ничего не выйдет, кроме кровавой свалки... Троцкий больший успех он имел в качестве оратора. Да, — говорил он, — происходит восстание, и большевики в лице большинства съезда возьмут в свои руки власть. Меры Военно-революционного комитета — это меры захвата власти...

Все слышали? Или всё еще недостаточно ясно?

Приняли резолюцию: меры Военно-революционного комитета одобряются; поручается принять, кроме того, меры против погромов, грабежей и других попыток нарушить порядок и безопасность граждан. В этот же вечер в Смольном была получена телеграмма из Гельсингфорса от Балтийского флота. Флот заявил, что он чутко прислушивается ко всякому движению в обоих станах. По первому зову Смольного он двинет свои силы против контрреволюции... Это была не только надежная, но и активная сила большевиков. Решительный удар без этой силы был бы рискованным до крайности. Но пока что Смольный не звал её.

***

В те же ночные часы, на 24-е, шла работа и в Главном штабе. Туда снова явился на ночь Керенский. Что же ему делать? Как будто бы пора действовать. Как ни рассуждать, как ни прятать от себя опасность, но, очевидно, больше ждать нельзя. Петропавловка взята, арсенал захвачен, требование штаба о снятии комиссаров отвергнуто и заявлено подлинными словами: я, Смольный,обязательно съем тебя, керенщину, когда захочу… Надо действовать- теперь или никогда.

Особо надежные части были уже все вызваны. Если не идут, то тут ничего не поделаешь. Но все же отряды сформировались для защиты Зимнего, несли караулы. В городе, конечно, были верные если не части, то элементы. Из юнкеров, ударниц, инженерных войск и казаков можно было сформировать отряд в несколько тысяч человек. Такой сводный отряд мог быть вполне активным. Но надо было твердо решить действовать и нападать. Штаб не попытался создать сводного отряда. Он растерялся и колебался. И он стал «действовать» в обычной форме, совершенно безопасной для противника, но не связанной ни с каким риском для самих действующих. В эти ночные часы штаб написал целую кучу приказов. Во-первых, во избежание захвата автомобилей повстанцами было приказано всем владельцам доставить автомобили в распоряжение штаба; за неисполнение обещано «по всей строгости законов»; но, разумеется, ни один лояльный буржуа на это не откликнулся, и штаб в течение суток растерял даже те автомобили, которые имел. Во-вторых, снова запрещались всякие выступления «под страхом предания суду за вооруженный мятеж», а также запрещалось «исполнение войсками приказов», исходящих от «различных организаций» . В-третьих, в обращении к ротным, полковым и бри-гадным комитетам заявлялось о необходимости исполнять приказы командующего округом; «при штабе находятся комиссары ЦИК, и поэтому (!!) неисполнение приказов будет дезорганизацией и распылением революционного гарнизона..». Со своей стороны комиссар ЦИК «вторично подтвердил исполнение приказов штаба», указывая, что «они издаются с его ведома...».

Вы смеетесь, читатель? Картина кажется вам слишком жалкой? Полномочная и неограниченная власть, не зависимая ни от каких частных организаций, могла испускать только этот бессодержательный лепет против «различных организаций», робко прячась за «различные организации». Но неужели она даже не смела назвать своего врага не намеком, а настоящим именем? Неужели она не могла даже позволить себе в кабинете — с глазу на глаз, Керенский и Полковников, — написать что-нибудь имеющее реальное содержание. Ведь бумага все терпит.

Но этим деятельность штаба в эту ночь не ограничилась. К утру штаб окончательно осмелел или пришёл в отчаяние. И он решил открыть боевые действия... Что же, не послал ли он отряд захватить Смольный, где уже не было демократии, а были одни мятежники-большевики?.. Нет, это было бы слишком. Штаб предпринял нечто иное. Подчеркиваю: принципиально это было не меньшим нарушением конституционных гарантий и свобод, не меньшим актом насилия, чем был бы захват мятежного Смольного. Но зато предпринятая мера была, во-первых, привычна, во-вторых, трусливо-доступна, в-третьих, бессодержательна и бесполезна. Это было именно то, на что хватило мудрости и распорядительности Временного правительства.

В шестом часу утра по ордеру Полковникова несколько юнкеров во главе с комиссаром милиции явились в редакции большевистских газет «Рабочего пути» и «Солдата» и объявили, что газеты закрыты. Выпускающий встретил «законную власть» широко раскрытыми глазами: как! Разве ещё существует Полковников и вообще какая-нибудь власть, кроме Военно-революционного комитета?.. Его уверили, что существует, испортили матрицы, запечатали типографию, уничтожили напечатанные номера. Вот на это хватило! Выдавать свою слабость и трусость за демократизм, а слепоту и простоту за преклонение перед свободой после этого не приходилось (как не приходилось и раньше этого). Большевистские газеты, видите ли, призывали к восстанию, и за это их разгромили, чтобы они завтра же возобновились.     А Смольный и комиссары в частях уже давно делали восстание, и их не тронули пальцем — из демократизма и любви к свободе!

Между тем все данные говорят за то, что сцену в типографии можно было бы с успехом повторить и в Смольном. Там также до такой степени не верили в Полковникова, что хорошему сводному отряду было бы немного хлопот. Сопротивление, вероятно, было бы оказано. Дело не обошлось бы без свалки. Но ликвидировать Смольный было можно. Если руководители восстания не позаботились распорядиться о сохранении единственных газет повстанцев, то, стало быть, немало простоты надо предполагать и на долю мудрецов из Смольного.        И опять тот же вопрос: почему не нападал и не наносил решительного удара Военно-революционный комитет? Если имеет raison d’etre мнение, что можно было разгромить Смольный, то уже не может быть никаких сомнений в том, что занять штаб и перехватить министров можно было без всякого труда.

В конце концов, ответ может быть только один: из политических соображений откладывали до съезда, тянули с последним ударом до 25-го. Это был огромный риск, на который, кажется, было бы невозможно пойти, если бы хладнокровно рассчитать все возможные случайности. Но в этом и заключается самая характерная черта этого беспримерного восстания: лагерь повстанцев, не видя перед собой никакой реальной силы противника, действовал с совершенно развязанными руками, играючи, позволяя себе то, что невозможно ни на войне, ни на маневрах, ни в шахматной игре.

В те же предрассветные часы на 24 октября, когда Керенский открывал боевые действия налётом на большевистскую печать, к Петербургу из Гельсингфорса подплывали два миноносца. Их послал Балтийский флот для поддержки восстания. Смольный пока что не звал их. Но их прислали сами матросы под предлогом «приветствия съезду».