Все-таки надо читать русскую классику.А не трепаться о ней.

Тут еще эта "Матильда" еврея "Учителя" - вся построенная на досужей лжи и фейках.

Герои вроде бы русские, но ведут себя как типичные местечковые.

Все переврали как всегда, одно слово еврейский совковый Мосфильм.

Копия письма А.И.Куприна к Д.Батюшкову от 18 марта 1909 года, посланного из Житомира /Хранится в рукописном отделе института русской литературы. Пушкинский дом, АН СССР, фонд N 20, ед. хр. 15 125, хс б 1 /
В начале текста Куприн нарисовал анфас голову писателя Чирикова.

 

Чириков, хотя у меня вышел не то Водовозов, не то Измайлов,- прекрасный писатель, славный товарищ, хороший семьянин, но в столкновении с Шолом Ашем он был совсем не прав.

Потому что нет ничего хуже полумер. Собрался кусать - кусай. А он не укусил, а только послюнил.

Все мы, лучшие люди России (себя я причисляю к ним в самом-самом хвосте), давно уже бежим под хлыстом еврейского галдежа, еврейской истеричности, еврейской повышенной чувствительности, еврейской страсти господствовать, еврейской многовековой спайки, которая делает этот "избранный" народ столь же страшным и сильным, как стая оводов, способная убить в болоте лошадь.

Ужасно то, что все мы сознаем это, но в сто раз ужаснее то, что мы об этом только шепчемся в самой интимной компании на ушко, а вслух сказать никогда не решимся.

Можно печатно иносказательно обругать царя, и даже Бога, а попробуй-ка еврея! - ого-го! - какой вопль и визг поднимется среди этих фармацевтов, зубных врачей, адвокатов, докторов и особенно громко среди русских писателей, ибо, как сказал один очень недурной беллетрист - Куприн - каждый еврей родился на свет божий с предназначением, с предначертанной миссией - быть русским писателем, русским художником или законодателем русского языка.

Я помню, как ты в Данилевском возмущался, когда я, дразнясь, звал евреев жидами.

Я знал также, что ты - самый корректный, нежный, правдивый и щедрый человек во всем мире -ты всегда далек от мотивов боязни или рекламы, или сделки.

Ты защищал их интересы и негодовал совершенно искренне.

И уж если ты рассердился на эту банду литературной сволочи, стало быть, они охапели до наглости.

И так же, как ты и я, думают, но не смеют сказать сотни людей.

Я говорил интимно с очень многими из тех, кто распинался за еврейские интересы, ставя их куда выше народных, мужичьих, и они говорили мне, пугливо озираясь по сторонам, шепотом: "Ей-богу, как надоело возиться с их болячками?

Вот три честнейших человека: Короленко, Водовозов, Иорданский. Скажи им о том, что я сейчас пишу, скажи даже в самой смягченной форме,- конечно же, они не согласятся и обо мне уронят несколько презрительных слов как о бывшем офицере, о человеке без широкого образования , о пьянице, ну ... в лучшем случае как о ...

Но в душе им еврей более чужд, чем японец, чем негр, чем говорящая сознательная прогрессивная (представь себе такую!) собака.

Целое племя из 10 тысяч человек каких-то айно, или гиляков, или ароченов где-то на крайнем севере перерезали себе глотки, потому что у них пали олени - стоит ли о таком пустяке думать, когда у Хайки Миньмана в Луцке выпустили пух из перины!

А ведь что-нибудь да стоит та последовательность, с которой их били и бьют во все временя, начиная от египетских фараонов.

Где-нибудь в плодородной Самарской губернии жрут глину или лебеду - и ведь из года в год - но мы, русские писатели, то есть я, ты, Пешехонов, Водовозов, Гальперин, Шполянский, Городецкий, Шайневич и Кулаков испускаем вопли о том, что ограничен прием учеников зубоврачебных школ!

У башкир украли миллион десятин земли, прелестный Крым превратили в один сплошной .дупонар, разорили хишнически древнюю земельную культуру Кавказа и Туркестана, обуздывают по-хамски европейскую Финляндию, сожрали Польшу как государство, устроили бойню на Дальнем Востоке, и вот ей-богу, по поводу всего этого океана зла, несправедливости, насилия и скорби было выпущено меньше воплей, чем при инциденте Чириков – Шолом Аш, выражаясь тем же жидовским газетным языком. Отчего?

Оттого, что и слону и клопу одинаково больна боль, но раздавленный клоп громче воняет.

Мы, русские, так уж созданы нашим русским Богом, что умеем болеть чужой болью, как своей.

Сострадаем Польше, отдаем за нее жизнь, распинаемся за еврейское равноправие, плачем о бурах, волнуемся за Болгарию, идем волонтерами к Гарибальди и пойдем, если будет случай, даже к впитавшим батакудам.

И никто не способен так великодушно, так скромно, так бескорыстно и искренне бросить свою жизнь псу под хвост во имя призрачной идеи о счастье будущего человечества, как мы.

И не от того ли нашей русской революции так боится свободная конституционная Европа с Жоресом и Бабелем, с немецким и французским буржуа во главе? И пусть это будет так.

Тверже, чем в завтрашний день, верю в великое мировое загадочное предназначение моей страны, и в числе ее милых, глупых, грубых, святых и цельных черт, горячо люблю ее за безграничную христианскую душу.

Но я хочу, чтобы евреи были изъяты из ее материнских забот!

И чтобы доказать тебе, что мой взгляд правилен, я приведу тебе тридцать девять пунктов!

Один парикмахер стриг господина и вдруг, обкорнав ему полголовы, сказал «извините», побежал в угол мастерской и стал ссать на обои, а когда его клиент остолбенел от изумления, фигура из угла спокойно объяснила: "Ничего-с, все равно завтра переезжаем-с..."

Таким цирюльником во всех веках и народах был жид со своим грядущим Сионом, за которым он всегда бежал, бежит и будет бежать, как голодная кляча за куском сена, повешенным впереди оглобель.

Пусть свободомыслящий Юшкевич, Шолом Аш, Свирский и даже Васька Раппопорт не говорят мне с кривой усмешкой об этом стихийном стремлении, как о детском бреде.

Этот бред рожден от еврея и еврейки, присущ так же, как Завирайке охотничье чутье, в их неискоренимом рыдающем акценте, в плачущих завываниях на конце фраз, в тысячах внешних мелочей.

Но главное - в их поразительной верности религии и в гордой отчужденности от всех других народов.

Корневые волокна дерева вовсе не похожи на его цветы, а цветы - на пло,ды, но все они - одно и то же: если тщательно пожевать корешок из оболонь - и цветок, и плод, и косточку, то найдешь в них общий вкус.

Если мы примем Мишуриса из Проскурова, Балагулу из Шклова, сводника из Одессы, Фактора из Маджибожи, Цадека из Крыжополя, Худеса из Фастова, Бакаляра, Шмуклерп, контрабандиста и т. д. - за корни, а Волынского с Ашкинази - за цветы, а Юшкевича и Дымова - за плоды, а творения их - за семена, то во всем этом растении мы найдем один вкус – еврейскую душу и один сок - еврейскую кровь.

У всех народов мира кровь мешаная и отливает пестротой.

У одних евреев кровь чистая, голубая, пять тысяч лет храненная в беспримерно герметичной закупорке.

Но зато ведь в течение этих пяти тысяч лет каждый шаг каждого еврея был направлен, сдержан благословлен и одухотворен религией, одной религией, от рождения до смерти, в беде, питье, спанье, любви, ненависти, горе и веселии.

Пример единственный и, может быть, самый величественный во всей мировой истории.

Но именно потому-то душа Шолом Аша и Волынского мне более чужда, чем душа башкира, финна или даже японца.

Религия же еврея - и в молитвах, и в песнях, и в сладком шепоте матери над колыбелью, и в обрядах говорит об одном и том же каждому еврею - и бедному еврейскому извозчику, и саранскому цветку еврейского гения - Волынскому. Пусть в Волынском и в Балагуле ее слова отражаются по-разному.
Балагула Волынский
А) Еврейский народ – избранный, Еврейский народ - самый талантливый божий народ, и ни с кем не должен и с самой аристократической кровью. смешиваться.
Б) Но Бог разгневался на него, на Б) Исторические условия лишили его его грехи и послал ему испытания государственности и подвергли гонениям среде иноплеменных, ниям.
В) Но он же пошлет Мессию В) Никакие гонения не сокрушат и сделает евреев властелинами еврейства, и все лучшее сделано и мира. будет сделано евреями.

Но, в сущности, это один и тот же язык.

И что бы ни надевал на себя еврей - пейсы и лапсердак или цилиндр и смокинг, крайне ненавистнический фанатизм, или атеизм, или ницшеанство, бесповоротную оскорбленную брезгливость к гойю (свинья, собака, гой, верблюд, осел, менструирующая женщина - вот нечистые по Талмуду), или ловкую философскую теорию о "всечеловеке, всеблаге и вседуше" - это все от ума и внешности, а не от сердца и души.

И потому каждый еврей не связан со мной ни землей, которую я люблю, ни языком, ни природой, ни историей, ни типом, ни кровью, ни любовью, ни ненавистью.

Даже ни ненавистью, потому что в еврейской крови ненависть зажигается только против врагов Израиля.

Если мы все люди - хозяева земли, то еврей – ее всегдашний гость. Он даже не гость, а король, Авимлех, попавший чудом в грязный и черный участок при полиции.

Что ему за дело до того, что на окнах кутузки нет цветов и что люди, ее наполняющие, глупы, грязны и злы?

Если придут чуждые ему люди хлопотать о нем, извинятся перед ним, жалеть о нем, освобождать его, то разве король отнесется к ним с благодарностью?

Королю лишь возвращают то, что принадлежит ему по божественному праву!

Со временем, снова укрепив свой пятитысячелетний трон, он швырнет своим бывшим заступникам кошелек, наполненный золотом, но в свою столовую их не посадит.

Оттого и смешно, что мы так искренне толкуем о еврейском равноправии и не только толкуем, но и часто отдаем жизнь за него.

Ни умиления, ни признательности ждать нам нечего от еврея.

Так, Николай Первый, думая навеки осчастливить Пушкина, произвел его в камер-юнкеры.

Идет, идет еврей в Сион, вечно идет. Конотопский пурец идет верой, молитвой, ритуалом, страданиями, Волынский неизбежно душой, бундом, сионизмом. И всегда ему кажется близким Сион: вот сейчас, за углом, в ста шагах, пусть ум Волынского даже не верит в сионизм, но каждая клеточка его тела стремится в Сион.

К чему еврею строить по дороге в чужой стране дом, украшать чужую землю цветами, единиться в радостном общении с чужими людьми, уважать чужой хлеб, обычай, воду, язык, одежду - все во сто крат будет лучше, светлее, прекраснее там, в Сионе.

И оттого-то вечный странник - еврей – осыпает таким глубоким, но почти бессознательным, инстинктивным, привитым пятитысячелетней наследственностью, стихийным, кровным презрением наше, земляное.

Оттого-то он так грязен физически, оттого у него во всем творческом работа второго сорта, оттого он опустошает так зверски леса, оттого он так равнодушен к природе, истории, чужому языку.

Оттого-то хороший еврей прекрасен но по-еврейски, а плохой - отвратителен, но только по-всечеловечески.

Оттого-то в своем странническом равнодушии к судьбам чужих народов еврей так часто бывает сводником, торговцем живым товаром, вором, провокатором, шпионом, оставаясь чистым и честным евреем.

Вот мы и добрались до языка, стало быть, сейчас будет и очередь Чирикова и его правоты.

Нельзя винить еврея за презрительную, надменную господскую обособленность и за чуждый нам вкус и запах его души.

Это не он, не Волынский, не Рышкевич и не Малкин, и не Цадик, а пять тысяч лет истории, результаты которой логичны.

И если еврей хочет полных гражданских прав, хочет свободы жительства, учения, профессии и исповедания веры, хочет неприкосновенности дома и личности, то не давать ему их - величайшая подлость.

И всякое насилие над евреем - насилие надо мной, потому что всем сердцем я велю, чтобы этого насилия не было, велю во имя любви ко всему живущему: к дереву, собаке, воде, земле, человеку, небу.

Ибо моя пантеистическая любовь древнее на сотни тысяч лет и мудрее, и истиннее еврейской исключительной любви к еврейскому народу.

Так дайте им, ради Бога, все, что они просят и на что имеют священное право человека.

Если им нужна будет помощь - поможем, не будем обижаться на их королевское презрение и неблагодарность, наша мудрость древнее и неуязвимее.

Великий, но бездомный народ или рассеется, или удобрит мировую кровь своей терпкой пахучей кровью, или будет естественно - не насильственно - умерщвлен.

Но есть одно - одна только область, в которой простителен самый узкий национализм.

Это область родного языка. и литературы.

А именно к ней евреи, легко ко всему приспосабливающиеся, относятся с величайшей небрежностью. Кто станет спорить об этом?

Ведь именно они внесли и вносят в прелестный русский язык сотни немецких, французских, польских, торгово-условных, телеграфно-сокращенных нелепых и противных слов.

Они создали ужасную к языку нелегальную литературу и социал-демократическую брошюрятину.

Они внесли припадочную истеричность и пристрастность в критику и рецензию.

Они же, начиная от "свистуна" (словечко Льва Толстого) Нордая и кончая засранным Оскаром Норвежским полезли в постель, в столовую, в нужник и ванную к писателям.

Мало ли чего наделали они с русским словом?

И наделали и делают не со зла, не нарочно, а из тех же естественных глубоких свойств своей пламенной души - презрения, небрежности, торопливости.

Ради Бога, избранный народ - иди в генералы, инженеры, ученые, доктора, адвокаты - куда хотите!

Но не трогай нашего языка, который вам чужд и который даже от нас, им вскормленных, требует теперь самого нежного, самого бережного и любовного отношения.

А вы впопыхах его вывихнули и даже сами этого не заметили, стремясь в свой Сион.

Вы его обоссали, потому что вечно переезжаете на другую квартиру и у вас нет ни времени, ни охоты, ни уважения для того, чтобы исправить свою ошибку.

И так, именно так, думаем в душе мы все - не истинно, а просто русские люди.

Но никто не решается сказать об этом громко.

И это будет продолжаться до тех пор, пока евреи не получат самых широких льгот.

Не одна трусость перед жидовским галдением и перед жидовским мнением (сейчас же попадешь в провокаторы) останавливает нас.

Правительство делает громадную ошибку против своих же интересов, гоняя и притесняя евреев - ту же ошибку, которую оно делает, когда запрещает посредственный роман и тем создает ему шум, автору - лавры гения и венец мученика, Мысль Чирикова ясна и верна, но не глубока и не смела. Оттого она попала в лужу мелких личных счетов, вместо того чтобы зажечься большим и страстным светом.

И проницательные жиды мгновенно поняли и заключили Чирикова в банку авторской зависти, и Чирикову оттуда не выбраться. Они сделали врага смешным. А произошло это именно оттого, что Чириков не укусил, а только послюнил. Мне очень жаль, что так неудачно и жалко вышло. Чириков и сам талантливее всех их евреев вместе - Аша, Волынского, Дымова, А. Федотова, Ашкинази и Шолом Алейхома, потому что иногда от него пахнет и землей, и травами, а от них - всего лишь жидом.

А он и себя посадил, и дал лишний случай жидам заявить, что каждый из них не только знаток русского языка, литературы и русской критики, но и русский писатель, но и главное, что нам об их литературе нельзя судить. Не по силам, дескать.

Эх, писали бы вы, паразиты, на своем говенном жаргоне и читали бы сами себе свои вопли и словесную блевотину и оставили бы совсем, совсем русскую литературу.

А то ведь привязались к нашей литературе, не защищенной, искренней и раскрытой, отражающей истинно славянскую душу, как привяжется иногда к умному, щедрому, нежному душой, но мягкосердечному человеку старая, истеричная, припадочная *****, найденная на улице, но по привычке ставшая давней любовницей. И держится она около него воплями, угрозами скандалов, угрозой травиться, клеветой, шантажом, анонимными письмами, а главное - жалким зрелищем своей болезни, старости и изношенности.

И самое верное средство - это дать ей однажды ногой под зад и выбросить за дверь в горизонтальном направлении, не обращая никакого внимание на ее мерзкий визг.

А.Куприн.

Сие письмо, конечно, не для печати, ни для кого, кроме тебя. Меня просит Рославлев подписаться под каким-то протестом ради Чирикова. Я отказался. Из чистоплотности: уж больно грязное и вонючее все это еврейское кодло. Спасибо за ружье.

А.Куприн.