Автор знаменитых «гариков» Игорь Губерман – о том, что нужно и чего не следует делать в старости

  Это интервью мне прислали друзья.

    Однажды утром поэт и писатель Игорь Губерман, как всегда, стал искать очки. Но как только нашёл, начисто позабыл, для чего они ему понадобились. Он задумался, не старость ли это. Пришёл к неутешительным выводам. Поразмыслив ещё какое-то время, пришёл к тем же выводам, но к утешительным. А именно: старость – это такое время, когда притязания к жизни сужаются, за счёт чего резко обостряются оставшиеся удовольствия.

     

    Заметно повеселевший, он сел и очень быстро написал книгу «Искусство стареть», которую посвятил своим ровесникам – с душевным сочувствием. И не счесть, сколько новых гариков родилось на эту благодатную, всех волнующую тему .

     

    – Игорь Миронович, почему вы свои стихи называете не стихами, ни тем более стихотворениями, а как-то пренебрежительно – стишками?

     

    – Ну, вы знаете, они короткие, маленькие. Мысли у меня такие… куцые, видите, укладываются всего в четыре строки. Конечно, стишки. Стихи – это что-то большое, серьёзное. Продолжительное.

     

    – Да ну! Мысль уложить гораздо проще в двадцать строчек. Или в сто. В четыре же – гораздо труднее.

     

    – Конечно, здесь есть некая хитрость, и грех её скрывать. Но пусть лучше мои стишки называю стишками я, чем кто-то ещё.

     

    – На мой взгляд, гарики – лучшее название ваших четверостиший. Они продолжают сочиняться?

     

    – Сочиняются, да.

     

    – И на злобу дня тоже?

     

    – На злобу дня? Практически нет. Я пишу слишком общо. Про политику, с именами вождей или известных людей абсолютно ничего не появляется. Вы будете смеяться, но уже много лет я пишу почти исключительно о старости. Мне хочется зафиксировать разные проявления старости, мельчайшие её детали. Пытаюсь описать свои внутренние ощущения. И прихожу к выводу, что старость – ужасно интересный период, проживать её очень увлекательно.

     

    – Не все старики в России с вами согласились бы.

     

    – Да, знаю. Многие из них живут в чудовищных условиях, просто волосы шевелятся, когда об этом думаешь. Хотя я давно уже гражданин другой страны, я люблю Россию, и мне хотелось бы не испытывать за неё боль и стыд, а гордиться этой страной. Но не получается пока что. Так что не будем о грустном.

     

    – Да, давайте говорить о весёлом. О старости, например.

     

    – «Дряхлеет мой дружеский круг, любовных не слышится арий, а пышный розарий подруг уже не цветник, а гербарий».

     

    – Оптимистично.

     

    – Вот ещё более оптимистичное: «Состарясь, не валяюсь я ничком, а радость я несу себе и людям. Вот сядем со знакомым старичком – и свежие анализы обсудим».

     

    – Получается, что в жизни всегда есть место смеху?

     

    – Всегда. Смешного в жизни больше. Даже там, где, казалось бы… Один пожилой человек, бывший артист, – в своё время он был очень известен в СССР – переехал в дом престарелых. В американский дом престарелых – он не совсем такой, как в России. Артист вышел к завтраку и с обострённым чувством собственного достоинства спросил у своей соседки по столу, знает ли она, как его зовут. Женщина подняла на него свои добрые глаза и ответила: «Нет, я не знаю. Но вы спросите у дежурной сестры, она вам напомнит…»

     

    – Прекрасно! В то время как все, кто переступил через какой-то определённый порог, озабочены «искусством не стареть», вы позволяете себе утверждать, что стареть – это здорово.

     

    – «Полон жизни мой жизненный вечер, я живу, ни о чём не скорбя; здравствуй, старость, я рад нашей встрече, а ведь мог и не встретить тебя!»

     

    – Вот моя подруга, которая любит вкусно поесть, определяет этот период в жизни так: старость начинается, как только ты начинаешь есть не вкусное, а полезное. Пророщенные семена, траву, кашку овсяную без соли и сахара…

     

    – Ой! Это рано ещё. Это ещё не старость. Это такая… поздняя молодость. Настоящая старость – это когда, пройдя этот период, ты опять начинаешь есть всё вкусное.

     

    – Потому что уже всё равно?

     

    – Потому что всё вкусное идёт прямо в душу. Ещё один источник удовольствия. «Зачем вам, мадам, так сурово страдать на диете учёной? Не будет худая корова смотреться газелью точёной». А вообще, старость – это когда сужается кругозор и существенно снижается любопытство к миру. Вот что главное. Становится всё понятно. И неинтересно.

     

    – Вам сейчас всё понятно?

     

    – Мне? Абсолютно ничего не понятно. Поэтому до сих пор на свете мне очень интересно.

     

    – Старость – это время, когда ворчишь по поводу и без повода и всё время тянет давать советы.

     

    – Да, да! Хочется давать советы, ужасно! Кажется, что мир идёт не туда, молодёжь поступает не так, как надо, система ценностей изменилась. Детей всё время хочется воспитывать, до последнего дня. Всё они делают неправильно, всё не так. По счастью, они нас не слушают.

     

    – Но они точно так же будут воспитывать своих детей. И я всегда не без злорадства повторяю: внуки вам за нас отомстят… А ваши дети чем занимаются?

     

    – Сын программист, дочка работает в детском саду воспитательницей. Она когда-то занималась кибернетикой, потом приехала сюда, в Израиль, нарожала деток, очень счастлива. У меня восемь внуков. Шесть девок, а мужиков всего двое…

     

    – Так вот, как научиться не давать советов?

     

    – В своей книжке про старость я рассказываю такую историю. Около заглохшей машины возится взмокший от бессилия водитель. То копается в моторе, то с надеждой пробует завестись – напрасно. Вокруг стоят несколько советчиков. Самый активный – старикан, который помимо всяческих рекомендаций всё время выражает сомнение в успехе. Наконец, молодой шофёр, аккуратно отерев со лба пот, изысканно говорит ему, не выдержав: «Папа, идите на ***!» Вот эту фразу нужно всякий раз вспоминать, когда хочется кому-то что-то посоветовать. Наш житейский опыт, как бы ни был он незауряден, абсолютно ни к чему всем тем, кто нас не спрашивает.

     

    – Чего ещё следует избегать?

     

    – Поменьше фантазировать. Старики много врут, рассказывая о своём прошлом, в основном преувеличивая свои заслуги. «Вчера заговорили про французов – была какой-то крупной битвы дата. И я вдруг вспомнил, как Кутузов держал со мной совет в Филях когда-то…» В старости надо обязательно заглядывать в энциклопедию, чтобы сверять даты крупных событий с годом своего рождения. У вас есть энциклопедия?

     

    – Нет, но под рукой интернет, там все даты есть. А год своего рождения если забуду, то в паспорте посмотрю.

     

    – Я вспомнил, как мою тёщу, а ей было под восемьдесят, одна девчушка спросила, помнит ли она, как происходило освобождение от крепостного права.

     

    – Вот двоечница! Вообще молодёжь, она…

     

    – Ворчать нельзя! При этом вырабатываются плохие химические вещества в организме. Ворчание, недовольство, гнев – всё это отравляет нас изнутри. Дольше всех живут благодушные старички.

     

    – Кто-то из писателей сказал, что Бог намеренно устроил, что в старости понемногу, незаметно, у человека исчезает разум. У тех, кто не готов принять то, что с ним происходит. Такая гуманная анестезия…

     

    – Согласен. Лёгкое расстройство происходит. Но я думаю, эту анестезию придумал Господь Бог или природа, как угодно, чтобы мы меньше помнили о своих былых злодеяниях.

     

    – Скажите, Игорь Миронович, как мудрый человек…

     

    – Это миф, что старики все поголовно мудрые, что старость делает человека умнее. Чушь собачья!

     

    – Хорошо, я спрашиваю вас как человека опытного – жизнь устроена справедливо или нет? Все злодеяния наказываются?

     

    – Я не знаю. Скорее нет. Я вот сейчас читаю о палачах сталинской эпохи. Многие из них замечательно умирали в своих кроватях, окружённые любящими детьми, на дачах с садиками, и… от этого такая бессильная злость охватывает! Вот был такой знаменитый палач Молотов. Известно, что его подпись стояла на сотнях расстрельных списков. Типичный подлец был! А сейчас его внук о нём всякие хорошие вещи говорит, всячески его оправдывая. В 30-е годы жутким палачом был Хрущёв, а мы всё ему забыли за разоблачение культа личности. Непонятно всё это. Разве что у Господа Бога были какие-то расчёты, из которых он сохранил этих палачей?

     

    – При этом в жизни есть доброта, сострадание, милосердие. Кстати, Довлатов считал, что за милосердие прощается любой грех.

     

    – Добро и зло в жизни размазаны поровну. Одно вырастает из другого: зло – из добра, добро – из зла. Я и пишу всё время об этом. Жизнь прекрасна, но удивительна.

     

    – Жизнь трудна, но, к счастью, коротка.

     

    – Мне скоро будет 80 лет, и я никак не могу сетовать на её краткость. К тому же ещё можно ездить куда-то.

     

    – Обожаю фразу вашей тёщи, писательницы Лидии Лебединской: «Пока можешь ходить, нужно ездить»! Дай мне бог любопытства в старости…

     

    – Это именно то, что нужно просить у Бога. Обычно просят денег. Но деньги проблем не решают.

     

    – А сколько надо денег?

     

    – Немного. Чтобы кормиться, ездить, покупать книги. Ещё немножко – чтобы помогать ближним.

     

    – Ездите вы много. К нам вот заглядываете…

     

    – Очень люблю Петербург и бываю у вас примерно раз в полгода. В Питере у меня всегда замечательная аудитория, несмотря на то что билеты, я знаю, дороговаты. Приходят люди из старой интеллигенции, знаете, которая раньше называлась НТИ – научно-техническая интеллигенция. Это мои зрители. Вообще, я заметил, на юмор лучше всего реагируют в России. В Америке и Европе, да и в Израиле тоже, когда я выступаю перед русскоязычной аудиторией, иногда в воздухе витает: я заплатил свои 50 долларов, давай перекувырнись передо мной по-новому. А в России очень слышат слово. Очень! Правда, у этой медали есть оборотная стороны – так же хорошо слышат слова всяких подонков. Но опять не будем про грустное. Словом, я всегда с огромным удовольствием приезжаю в Петербург. И в Вятку.

     

    – В Вятку?

     

    – У меня там, во-первых, приятели, а во-вторых, там как-то особенно хорошо выпивается.

     

    – Лучше, чем в Питере?

     

    – В Питере друзей моих старых почти не осталось. Кто уехал, кто…

     

    – Что, до такой степени, что даже выпить не с кем?

     
    – Нет, что вы такое говорите! Выпить всегда есть с кем, по счастью. Видите, сколько удовольствий ещё осталось! «Смотрю на нашу старость с одобрением, мы заняты любовью и питьём; судьба нас так полила удобрением, что мы ещё и пахнем, и цветём».