Про бездетных политиков ЕС и общие проблемы Европы и России

У Меркель нет детей. У Макрона нет детей. У Юнкера нет детей. Разве не говорит этот факт кое-что о европейских руководителях и вере в будущее? — таким нестандартно большим заголовком начинается статья в датской газете Политикен.

Все они бездетны. И в этом они не одиноки. Целый ряд политических руководителей Европы не имеют детей. Это и Марк Рютте из Голландии, и Паоло Джентилони из Италии, Симонетта Соммаруга из Швейцарии, Стефан Лёвен из Швеции, Ксавье Беттель из Люксембурга, Николя Стуржеон из Шотландии и председатель Еврокомиссии Жан-Клод Юнкер.
Возможно ли, что все они совершенно случайно являются бездетными?
Возможно, но вряд ли.

Скорее, они иллюстрируют культуру, которая утратила веру в себя и тем самым и стремление к воспроизводству.

То, что такая заметка появилась именно в Европе, да ещё и в Дании, говорит о многом. Пробиться через мощнейшее лобби чайлдфри возможно только в том случае, если проблема вырождения начала затрагивать инстинкт самосохранения, который старательно глушится евроэлитой:

Новый исследовательский доклад, профинансированный ЕС, под названием «Нет детей, нет проблем!» (No Kids, No Problem!) разоблачает то, «как личные и культурные факторы формируют отношение к добровольной бездетности в Европе. Европейцы все меньше склонны считать бездетность проблемой».

Наверно, не читала этот доклад министр обороны ФРГ, Урсула фон дер Ляйен, заявила, что, если рождаемость не вырастет, страна вполне может прекратить свое существование. Зато, скорее всего, она читала, что «если рождаемость не возрастет сколь-нибудь существенно, то население Европы в последующие 40 лет, по данным доклада ООН, уменьшится на 100 миллионов человек, одна только Германия потеряет 20 миллионов.»

В статье собраны практически все тревожные сигналы, звучащие со всех концов Европы:

1. Английский журналист Дуглас Мюррей недавно издал книгу «Странная смерть Европы» (The Strange Death of Europe).Он утверждает, что Европа вот-вот совершит самоубийство, или что ее лидеры решили пойти на этот шаг.

2. Бывший премьер-министр Швеции Фредрик Рейнфельдт почти мазохистски охарактеризовал традиционную шведскую культуру как «варварскую», в то время как чужая культура, приходящая извне, воспринимается как обогащающая. Сегодня кажется почти смешным, если политик принимается защищать старую добрую Европу и бороться за нее.

3. В одном из своих основных трудов под названием «Болезнь к смерти» Сёрен Кьеркегор описывает, как человек, который не хочет думать о духовном измерении самого себя, приходит в отчаяние, теряет надежду а в конце концов теряет и самого себя.

Далее автор приходит вообще к еретическому (для современной Европы) заключению:

Это происходит потому, что они отвергли культуру жизни, на которой изначально строится Европа, а именно христианство.

За такое высказывание можно и на «цугундер» загреметь. Какое-такое христианство при культе безграничного потребления?

А автор продолжает жечь:

Постмодернизм, в основном, состоит в том, чтобы сделать подвигом то, что полностью противоречит Десяти заповедям, навязать свою собственную волю и поставить в центр вселенной самого себя, а не своего ближнего.

Поэтому дети становятся слишком большой обузой, но ощущение свободы недолговечно, так как культура не может выжить, основываясь на этих псевдоценностях.

Самое «ужасное» (для современного политического евротренда), что во всём происходящем автор не видит никакой русской угрозы, что сразу же делает его изгоем в глазах «цивилизованного сообщества». Зато он подмечает другое, что делает граждан России и ЕС собратьями по несчастью:

Турецкий президент Реджеп Эрдоган недавно обратился к туркам, живущим в Европе, с недвусмысленным призывом: «Рожайте по пять детей каждый, и будущее Европы станет вашим будущим», — сказал он.

Не знаю, с какими призывами обращаются лидеры азиатских республик к своим гражданам, живущим в России, но складывается впечатление, что с такими же, как и неистовый главтурок.

Автор, к сожалению, не предлагает никаких рецептов выхода из кризиса, заканчивая надрывно: «Только когда Европа выйдет из этого экзистенциального кризиса и вновь обретет веру в себя, мы будем в состоянии принимать чужих, не рискуя уничтожить самих себя.»

Мне же такого окончания категорически недостаточно, поэтому я позволю себе попробовать ответить на вопросы «как» и «когда», учитывая, что данное предположение одинаково верно и по отношению к Европе, и к России

Отрицательная демография, которая характерна для титульного населения как России, так и Европы, является прямым следствием социальной и пенсионной политики государства, которые позволяют не думать о создании и сохранении многодетной семьи, как главной гарантии если не обеспеченной, то хотя бы минимально защищенной старости.

Китай, не имеющий такой пенсионной системы, вынужден был принудительно ограничивать рождаемость. Европа (включая Россию) построившие такую систему, вынуждены рождаемость искусственно (и пока безуспешно) стимулировать.

А далее — порочный круг — приемлемая система социального и пенсионного обеспечения снижают рождаемость. Снижение рождаемости приводит к старению нации. Старение нации приводит к дефициту созданной системы социального и пенсионного обеспечения, которая уже дышит на ладан и злые языки утверждают — уже является де-факто банкротом.

Выход из этой ситуации традиционно находится там же, где и вход — в демонтаже существующей системы с переносом основной тяжести по социальному и пенсионному обеспечению на семью, после чего чисто экономические причины, а точнее задача обеспечить собственное выживание, подтолкнёт общество к возрождению культа семьи и повышению рождаемости.

Ну а если этого не произойдет, то будет именно то, о чем предупреждает автор рассматриваемой статьи:

И если у европейцев рождается не особо много детей, это потому, что они потеряли надежду. Бездетность отражает культуру без надежды на будущее, и то, что мы дошли до духовного оскудения с нигилистским лозунгом о том, что человеческая жизнь сама по себе не имеет ценности и поэтому не стоит впускать в этот отвратительный мир детей.
Самоубийство совершается только тогда, когда ничто больше не имеет смысла, и никакой надежды нет.