Дело тонкое. Почему не получается "развить" Дальний Восток?

Идея о том, что Дальний Восток есть край неисчислимых богатств, которые надо только половчее ухватить, в сущности, не новая. Так же, как и рассуждения об освоении, развитии, укреплении Дальнего Востока, с обязательным переселением туда большой массы россиян. Правда, ехать они должны туда все-таки не под конвоем, а за собственный счет, привлеченные инфраструктурными проектами, дальневосточными гектарами, китайскими товарами, и общежитиями Дальневосточного университета. И если выйти на улицу, и спросить у ста человек, что они думают о перспективах Дальнего Востока, то 99 исправно перескажут содержание последней телевизионной передачи, а кое-кто вспомнит переселенцев Столыпина и землепроходцев царя Алексея Михайловича. Найдется и такой, кто обязательно потребует возвращения Аляски. Экономист Дмитрий Прокофьев рассказывает о том, почему нам так трудно развить Дальний Восток.

Упорство против математики

Однако упорство, с которым чиновники рассуждают о дальневосточных экономических чудесах и грядущих инвестициях упорно не хочет подкрепляться цифрами. На словах заключаются многомиллиардные контракты, которые должны пролиться на дальневосточные гектары золотым дождем. А на деле совокупное падение инвестиций с 2013 по 2016 год на Дальнем Востоке составило 11% в реальном выражении, по данным Росстата. Российский Союз промышленников и предпринимателей (РСПП) по итогам прошлого года зафиксировал в этом регионе самый низкий уровень инвестиционной активности – не более 30% организаций намерены вкладывать деньги в развитие своего бизнеса.

Это касается и государственных инвестиций. На ближайшие три года, включая текущий, федеральные власти планируют инвестировать на Дальнем Востоке 51 млрд рублей. Для сравнения, Москва только на снос «хрущевок» планирует израсходовать 100 млрд.

Дальний Восток, к слову, это больше трети территории страны. Однако валовой региональный продукт Дальневосточного федерального округа (ДФО) не превышает 7% от общероссийского. Это с учетом сахалинской нефти, естественно. Еще раз, тридцать процентов территории страны создают всего семь процентов валового продукта.

А с промышленностью картина еще интереснее. Промышленный продукт всего Дальнего Востока не составляет и 5% от общероссийского. Чтобы было проще представить: весь Дальний Восток производит столько же промышленных товаров (учитывая даже первичную обработку сырья), сколько одна Московская область.

Впрочем, чтобы закрыть вопрос про «дальневосточную промышленность» достаточно посмотреть на структуру экономики ДФО. Самые заселенные регионы там – это, разумеется, Приморский и Хабаровский края. При этом 55% всей промышленности и 60% всех инвестиций приходятся на два совсем других региона: Сахалин и Якутию. Это к вопросу о производительности и эффективности.

Удивление вице-премьера

Единственное, что по-настоящему интересует бизнес на Дальнем Востоке, это нефть и газ. А также металлы и рыба. Согласно исследованиями, проведенным РСПП на Дальнем Востоке, примерно половина местных компаний заявляет об отсутствии успеха в бизнесе, а общее состояние деловой среды оценивается существенно ниже среднероссийского уровня.

«Стабильно хорошо», по данным РСПП, себя чувствует только «производство и распределение электроэнергии, газа и воды» – бизнес, традиционно подконтрольный чиновникам. Другому бизнесу в ДФО развиваться сложно – у населения нет денег. Как заметила вице-премьер по социальным вопросам Ольга Голодец, «то, насколько упали доходы на Дальнем Востоке, превзошло среднероссийские показатели». Надо же, удивилась вице-премьер, «на Дальнем Востоке растут прибыли, идут инвестиции, а доходы населения падают». Почему при росте прибылей падают доходы, мы рассказывали в предыдущей статье, которую рекомендуем прочитать даже вице-премьеру.

Можно рассуждать о чудесах дальневосточной логистики, но глава РЖД еще в прошлом году сказал, что «экономически нецелесообразно настолько быстро по ряду объектов делать Восточный полигон, который включает модернизацию БАМа и Транссиба». В сущности, руководитель железнодорожной монополии прав, и торопиться тут совершенно незачем. В любом случае, объем транзитных перевозок по Транссибу сейчас не превышает 7 млн тонн в год, в то время как через Суэцкий канал в 2015 году прошло более 820 млн тонн грузов. Да и все порты России обрабатывают на 20% меньше грузов, чем один порт Шанхая.

Популярна фраза чиновников: «Вот, на Дальнем Востоке есть условия для размещения большого количества людей, там строится жилье…» – и тут же называются какие-то цифры «инвестиций в строительство». Но для экономического анализа важны не абсолютные цифры, а соотношения, пропорции тех же «инвестиций» по отношению к потребностям в жилье. Так вот, о пропорции. На Дальнем Востоке официально проживают 6, 2 млн человек – это чуть меньше 5% населения России. Еще раз, весь Дальний Восток «по населению» – чуть больше Санкт-Петербурга с Ленинградской областью и втрое меньше «Большой Москвы» с прилегающими областями. По идее, если жилье в регионе «строится», то его доля в строительстве по всей стране должна соответствовать его доле в населении. А на Дальнем Востоке она не соответствует. «Часть» этого региона в общероссийском строительстве не превышает 3%.

Приезжайте к нам, на Колыму!

С дальневосточным гектаром особая история.

Сегодня граждане страны имеют право получить в безвозмездное пользование (а через пять лет в собственность) до 100 соток на человека. Закон охватывает территорию площадью 140 млн га. Заполняешь заявку на специальном сайте, и земля твоя, казалось бы, чего лучше?

Правда, чтобы выбрать участок недалеко от дороги на Дальнем Востоке, желающим придется постараться – плотность автодорог общего пользования с твердым покрытием здесь в 6,5 раза ниже среднероссийского показателя.

Но может быть отсутствие дороги компенсируется красивыми видами и плодородными почвами? Ведь как выразился полпред в ДФО Юрий Трутнев, «все довольны, что имеют свой участок земли»: «Все они выбрали землю неслучайно, они знают, где, на каком расстоянии дорога, ЛЭП, стараются у моря, у озер, у речек выбирать». Похоже, чиновник хорошо знает новых владельцев земли, поскольку самые лучшие участки, например у озера Ханка на границе Приморского края с Китаем, отошли к новым владельцам в первый же день работы сайта проекта – именно в тот день, когда он почему-то был недоступен пользователям. Кто именно и каким образом получил «прибрежные гектары», неизвестно до сих пор.

Впрочем, раздавая щедрой рукой дальневосточную землю, государство не очень-то и тратилось. Еще до старта «Дальневосточного гектара» этот самый гектар на побережье Охотского моря – под Магаданом – можно было купить за 40 тысяч рублей. Очевидно, заброшенные пустоши под Хабаровском стоили намного дешевле. Тем более, что закон прямо разрешает региональным властям НЕ выделять бесплатно участки в радиусе 10 км от любого из городов с населением свыше 50 тысяч (таких на Дальнем Востоке 14) или в 20 км от Владивостока и Хабаровска – единственных в ДФО городов, где проживают более 300 тысяч человек.

За год работы проекта «гектары» на Дальнем Востоке получила приблизительно пятая часть из 90 тысяч граждан, подавших заявки, – в большинстве своем жителей ДФО. Напомним, что, по данным Счетной палаты, в РФ используются не по назначению либо не используются вовсе более 56 млн га сельскохозяйственных земель, раскиданных по всей территории страны. В Ярославле, например, рекламируют покупку сельскохозяйственных земель «по цене билета на Дальний Восток».

За какими коврижками фермеры из Центральной России или Поволжья должны будут отправиться на Амур? За последнюю четверть века площадь пригодных для сельского хозяйства земель на Дальнем Востоке сократились почти на 40%. Что же касается массового переселения горожан в деревню, то за последние полвека мировая история знает единственный такой эпизод. Это случилось в середине 70-х в Камбодже, когда «национальный лидер» Пол Пот приказал выгнать всех жителей камбоджийской столицы на рисовые поля, для «трудового перевоспитания».

Аляска – урок истории

Любители порассуждать об освоении Дальнего Востока обычно забывают о причинах, которые привели туда русских три века назад. Первопроходцы, осваивавшие территории от Оби до Амура и Уссури, в первую очередь думали о добыче пушнины, важнейшей статьи российской внешней торговли в те времена: вывоз пушнины за границу составлял около 25% всего русского экспорта.

Покорение Сибири сопровождалось ожесточенными столкновениями с местными племенами за «пушные угодья». Пушные звери украшают собой гербы десятков российских городов: Екатеринбурга, Иркутска, Новосибирска и других. В 1697 году на скупку ценной пушнины была введена государственная монополия, но к тому времени, к примеру, соболь уже был фактически истреблен.

В погоне за мехами русские перебрались через море, основав первые поселения на Аляске, экономическим смыслом которых была добыча пушнины. И вот здесь-то столкнулись две модели эксплуатации природного ресурса, условно «русской» и «американской».

Русские купеческие компании предпочитали добывать пушнину – главное богатство Аляски в те времена – либо с помощью нанятых на Камчатке и в Сибири собственных работников (русских, камчадалов, эвенков), либо посредством покоренных местных народов – алеутов, и южных эскимосов. Для принуждения туземцев к труду широко применяли практику долговой кабалы и рабства. Любая ценная пушнина тут же изымалась у зависимых туземцев за минимальную плату, а то и просто отнималась русскими промышленниками. В 1804 году русские цены на пушнину были стандартизированы в соответствии с так называемой «колониальной таксой». Согласно ей, туземец мог получить за шкуру калана один нож, или два фунта табака, или три нитки бисера длиной в три сажени. В это же время в России и на китайской границе стоимость одной каланьей шкуры могла доходить до 300 рублей.

Неудивительно, что туземцы предпочитали вести дела с американской стороной, предлагавшей добытчикам значительно более выгодные условия и более широкий ассортимент. В итоге, как писал известный русский мореплаватель Федор Литке еще в 1820-х годах, «ограниченные ценами, Главным Правлением поставленными, колониальные начальства никогда не могли в сем торге выдержать состязания с судами Соединенных Штатов, и оттого вымен мехов от туземцев, всегда незначительный, сделался, наконец, ничтожным».

Там, где вместо мотивации людей к свободному труду, пытаются изобрести искусственные механизмы принуждения, экономический результат, и без того «незначительный», обязательно превратится в «ничтожный».