О гламурных стрекозах и муравьях протеста

Басня «Стрекоза и Муравей» Ивана Андреевича Крылова с раннего детства поражала меня своей жестокостью. Умирающая от голода и холода Стрекоза приползает к куму Муравью с мольбой прокормить и обогреть до весны, а в ответ получает глумливое: «Ты все пела? Это дело: так пойди же попляши!». Как известно, при создании этой басни сам Иван Андреевич не слишком перетрудился, поскольку «занял» у Лафонтена и сюжет и фактически почти весь текст басни, заменив иноземную Цикаду на российскую Стрекозу. Сам Лафонтен взял эту историю у Эзопа, у которого в первоначальном варианте в качестве жертвы праздности был выставлен навозный жук Скарабей, который в силу явного несоответствия фактуры был в этой роли заменен на Цикаду. Причем, у Лафонтена Цикада не просто попрошайка, она делает Муравью деловое предложение: вернуть с процентами потраченное на еду и кров. Муравей, будучи противником ростовщичества и кредитования, отказывается, за что Лафонтен его осуждает. Впервые Цикада превращается в Стрекозу, видимо, у Ивана Ивановича Хемницера в басне «Стрекоза», где Муравей вначале из воспитательных соображений Стрекозу изгоняет, но затем, будучи гуманистом, кормит беспечную певунью и не дает ей погибнуть. И.А.Крылов вернул сюжету жесткий и вполне бессердечный этос античного мира, придав ему специфический русский колорит, одобряющий издевательства над тем, кто поступил необдуманно.

Позднее прозрение как преступление в современной оппозиционной и протестной культуре.

Современный оппозиционер, как правило, резко осуждает всех, кто, во-первых, пришел в стан оппозиции на секунду позже, чем он сам, а во-вторых, имеет хоть в чем-то отличные от него самого взгляды на режим и способы борьбы с ним. Настоящий оппозиционер должен еще в статусе сперматозоида обладать ясным пониманием преступности режима, категорически отказываться от сотрудничества с ним и вести с режимом непримиримую борьбу. Любой более поздний переход на сторону добра вызывает вопросы и сомнения.

Так получилось, что для целого ряда лоялистов из числа деятелей культуры власть перешла «красную черту» в деле режиссера Кирилла Серебренникова. В поддержку Серебренникова выступили лауреат двух Оскаров актриса Кейт Бланшетт, обладательница Нобелевской премии по литературе Эльфрида Елинек и масса другого, менее именитого творческого люда. В России за Серебренникова поручились такие либо откровенно пропутинские, либо предельно лояльные люди, как Андрей Малахов, Наталья Солженицына, Филипп Киркоров, Иван Ургант, Федор Бондарчук и т.д.

Наиболее жестко протестная позиция в связи с «делом Серебренникова» сформулирована в открытом письме режиссера Ивана Вырыпаева, в котором автор объявляет целью «смену власти и изменение основной ценностной парадигмы, лежащей в основе жизнедеятельности этой страны». При этом режиссер Вырыпаев утверждает: «Я лично не верю в путь насилия. Ни к чему хорошему это не приведет. Поэтому единственное наше оружие – это формирование общественного мнения. Воспитание молодого поколения на других ценностях». «Сменить власть в России можно ненасильственным путем и даже не ходя на митинги, - объясняет режиссер Вырыпаев. – Нужно просто перестать напрягать свою личностную энергию на поддержку этой власти». Конец цитаты.

Два замечания, прежде чем идти дальше.  Первое. Вполне очевидно, что абсолютное большинство «гламурных стрекоз» бесконечно далеки от вольтерьянских позиций Ивана Вырыпаева. Не менее очевидно, что в момент неизбежного, как заход солнца, выдвижения Путина, выстроится не очередь, а толпа из артистов, режиссеров и художников с композиторами, желающих стать его доверенными лицами. Причем, большинство заступников за Серебренникова будут в первых рядах этой давки.

Второе. Письмо режиссера Вырыпаева немного сумбурное и очень, очень наивное. Идея, что если художники не будут поддерживать власть, то эта власть рухнет, имеет под собой представление, что люди искусства являются чуть ли не главной опорой путинского режима. Тут режиссер Вырыпаев демонстрирует очевидное непонимание природы путинского режима, механизма формирования общественного мнения в путинской России и механизма формирования в этой стране культурной элиты. Это Сталин мог сказать, адресуясь к своей шестерке, поставленной присматривать за писателями: «В настоящий момент, товарищ Поликарпов, мы не можем предоставить вам других писателей». Путин ничего подобного своим шестеркам не скажет никогда, поскольку у него в руках телевизор, в котором Соловьев за несколько месяцев наштампует великих писателей, великих режиссеров и великих мыслителей, слепив их из придорожной грязи и украсив немного тиной из Останкинского пруда. Процессом превращения в грязь бывших «великих» займутся другие специалисты.

Но оба этих замечания нисколько не умаляют значимости того недовольства и протеста, пусть робкого и наивного, который вызвало «дело Серебренникова». Не случайно оперативное сопровождение «дела Серебренникова» после резонансных выступлений в защиту режиссера стали вести службы по защите конституционного строя и борьбе с терроризмом ФСБ. Поскольку, как пояснил генерал ФСБ Михайлов, «ФСБ ближе к теме интеллигенции, чем МВД».

На этом фоне выглядят несколько не вполне адекватными многочисленные насмешки и откровенное глумление над защитниками Серебренникова со стороны закаленных бойцов с режимом. Оставим в стороне просто хамские нападки на людей, которые в кои то веки раз решили проявить профессиональную солидарность. Возьмем одну из самых взвешенных и аргументированных публикаций на эту тему, статью Сергея Митрофанова в ЕЖе под названием «Творец, власть и стеклянный дом». «До людей не дошел ни преступный характер рокировки 2008 года, ни брежневская, а по большому счету кимченыновская несменяемость национального лидера, ни то, что полиция цензурирует даже согласованные митинги и целенаправленно шьет дела инакомыслящим, ни война в Украине и полная изоляция России с 2014 года – все это до людей не дошло и никак их не мобилизовало. А то, что пришли проверить финансовую отчетность по государственным грантам, это переполнило чашу терпения».

Оставим в стороне явную передержку автора, поскольку чашу терпения переполнила не проверка отчетности, а демонстрация силы при обысках в театре с участием спецназа, а затем ночное задержание режиссера вполне в духе добрых традиций той самой службы, которая «всегда была близка к теме интеллигенции». Публицист Сергей Митрофанов, как и авторы многих других текстов, осуждающих «запоздалое прозрение» защитников Серебренникова, стоят на твердокаменной позиции оппозиционера, имеющего протестный стаж с того момента, когда этот оппозиционер был сперматозоидом. С таким подходом любой протест обречен, поскольку для разных социальных групп красной чертой становятся разные действия власти. Для дальнобойщиков – «Платон», для фермеров – произвол Минсельхоза и местных властей, для ученых – реформа РАН, для политизированных людей с развитым правовым сознанием – оккупация Крыма и война в Украине и в Сирии, для коллег Серебренникова по цеху – его дело. Возмущаться этим и негодовать по этому поводу – примерно то же самое, что удивляться разным мотивам людей, которые привели в 1917 к Февральской революции, когда для одних красной чертой стала распутинщина, для других продразверстка и хлебные карточки, для третьих «министерская чехарда» и общая потеря управляемости страной.

Альфред Кох, Аркадий Бабченко и парадокс Рассела

Самые твердокаменные протестные «муравьи» - это наши политэмигранты путинской волны. Жесткое неприятие и осуждение запоздалого прозрения гламурных «стрекоз» сопровождается у них зачисление в «стрекозы» всей российской оппозиции и всего российского народа в целом. В качестве примера приведу двух умных, но невероятно непохожих друг на друга людей: Альфреда Коха и Аркадия Бабченко. Альфред Кох пишет в статье «Русские обречены», опубликованной 23.08.17 в «Обозревателе»: «Я уверен, что русский народ обречен, если даже не видит, что им руководят его враги, фактически человекообразные животные, которые, подобно марсианам просто рассматривают русский народ как пушечное мясо и строительный материал для своих мегаломанских проектов». Аркадий Бабченко с того момента, как он был вынужден уехать из России, поскольку здесь ему явно грозила тюрьма, написал огромное количество текстов, в которых разными словами говорится одно и то же: вы (мы) инфантилы, все просрали, ходите в загоне шариками махать, в то время как надо было драться и цепляться кишками за асфальт. Итог всех текстов Бабченко в эмиграции: всем надо либо валить (как это сделал Бабченко), либо смириться (что Бабченко, будучи честным человеком для себя исключает), либо драться, цепляясь кишками за асфальт. Чего Бабченко не сделал, но к этому у него сложное отношение: вроде бы и осуждает себя, но делает это, как бы отделяя себя от всех остальных. И вот тут и Кох и Бабченко оказываются внутри парадокса Рассела, который иногда описывают как парадокс брадобрея, имевшего привычку брить всех тех, кто не бреется сам. При вопросе, бреет ли себя сам данный брадобрей, этот чудак впадал в ступор. Расселовский вопрос не столько Коху и Бабченко, сколько всем твердокаменным «муравьям», считающим гламурными «стрекозами» всю российскую оппозицию, кроме эмигрантской: вы себя считаете частью российского протеста и шире, частью этой популяции, населения, имеющего отношение к РФ? Это важно для понимания того, как нам, живущим в данной стране, и пытающимся здесь что-то изменить, относиться к вашим текстам.