18.08.2017 03:00

Раскопки библейского Вавилона.

На модерации Отложенный

К Н И Г А    Б А Ш Е Н

     "Многие годы живу я в этой стране. Мой отец и отец моего отца разбивали
здесь до меня свои палатки, но и они никогда не слышали об этих истуканах.
Вот уже двенадцать столетий правоверные - а они, слава Аллаху, только одни
владеют истинной мудростью - обитают в этой стране, и никто из них ничего не
слыхал о подземных дворцах, и те, кто жил здесь до них, тоже. И смотри!
Вдруг является чужеземец из страны, которая лежит во многих днях пути
отсюда, и направляется прямо к нужному месту. Он берет палку и проводит
линию: одну - сюда, другую - туда. "Здесь, - говорит он, - находится дворец,
а там - ворота", и он показывает нам то, что всю жизнь лежало у нас под
ногами, а мы даже и не подозревали об этом. Поразительно! Невероятно! Откуда
узнал ты об этом - из книг? С помощью волшебства или тебе помогали ваши
пророки? Ответь мне, о бей, открой мне секрет мудрости!"
     Из беседы шейха Абд ар-Рахмана с английским археологом Лэйярдом

     Глава 18
     В БИБЛИИ СКАЗАНО...
     О зверствах ассирийцев сказано в Библии, о сооружении Вавилонской башни
и блистательной Ниневии, о семидесятилетнем пленении евреев и о правителе
Навуходоносоре, о божьем суде над "великой блудницей"* и о чашах гнева его,
которые семь ангелов излили на приевфратские земли. (*Великой блудницей
Библия называла древнюю Ассиро-Вавилонию.)
     Пророки Исайя и Иеремия рассказывали о своих видениях - мрачных
картинах грядущего разрушения "красы царств", "гордости халдеев": оно "будет
ниспровержено Богом, как Содом и Гоморра" так, что "шакалы будут выть в
чертогах и гиены в увеселительных домах".
     В эпоху господства христианской веры все, что было сказано в Библии,
считалось неоспоримой истиной, буква ее была священна. Эпоха Просвещения
принесла с собой критику; но именно тот самый век, в который критика во всех
материалистических философиях превратилась в перманентное сомнение, принес
одновременно и доказательства тому, что наряду с шелухой последующих
измышлений в Библии содержится ядро верных сведений.
     Плоской была страна между Тигром и Евфратом. Лишь кое-где возвышались
таинственные холмы, над которыми свирепствовали смерчи; в течение целого
столетия наметали они дюны из черной земли, чтобы потом на протяжении
последующих пяти уничтожить плоды собственных трудов. Бедуины, кочевавшие
здесь в поисках скудного пропитания для своих верблюдов, не знали, что
скрывается под - этими холмами; верные приверженцы Аллаха и Мухаммеда,
пророка его, они не имели ни малейшего представления о словах, сказанных в
Библии об этой стране.
     Человек,   которому было суждено заняться   здесь   археологическими
изысканиями, родился в 1803 году во Франции. Даже в тридцать лет он еще
ничего не знал о том деле, которое стало впоследствии главным в его жизни;
врач по специальности, он возвращался тогда из одной экспедиции по Египту.
Приехав в Каир, он привез с собой множество ящиков. Полиция потребовала
вскрыть их. Он подчинился. В ящиках оказалось двенадцать тысяч аккуратно
наколотых насекомых.
     Четырнадцать лет спустя этот врач и собиратель коллекций насекомых
издал пятитомный труд об Ассирии, который положил начало научному изучению
истории Двуречья, так же как двадцать четыре тома "Description de 1'Egypte"
- изучению истории Древнего Египта.
     Почти сто лет спустя в Германии (аналогичные примеры можно привести и
для Франции и Англии) вышла книга профессора Бруно Мейснера под названием
"Цари Вавилонии и Ассирии" ("Konige Babyloniens und Assyriens"),
     Достоинства этой   книги   меньше всего   определяются   ее   научной
значимостью, впрочем, на это книга и не претендовала: задача, которую
поставил перед собой автор, сводилась к популярному рассказу о правителях,
царствовавших в Вавилонии и Ассирии от 2000 до 5000 лет назад. Истинное
значение этой книги для нашего очерка истории развития археологии, так же
как   всех книг аналогичного содержания, вышедших   в   других странах,
заключается в том, что она вообще могла быть написана, и притом написана
популярно. "Подобного рода книгу, - говорится в предисловии к ней, - нельзя
написать, не имея в своем распоряжении   соответствующих   исторических
источников, ибо только они могут дать автору те неповторимые красочные
детали,   без которых он не   сумеет   реально воссоздать образы своих
необыкновенных героев".
     Как же обстояло   дело с   этими источниками? Оставим в   стороне
символически преувеличенные сообщения Ветхого Завета и приведем еще одну
цитату: "Немногим более столетия назад вся ассириология была закрытой
книгой, а еще несколько десятилетий назад мы абсолютно ничего не знали о
вавилонских и ассирийских царях - разве что их имена. Неужели такого
короткого срока оказалось достаточно, чтобы воссоздать охватывающую более
двух тысячелетий историю   древнего Двуречья и набросать портреты   ее
властителей?"
     Книга Мейснера (и многие другие, появившиеся примерно в то же время)
свидетельствует о том, что это стало возможным в наше столетие. Небольшая
группа энтузиастов-археологов, ученых и дилетантов сумела, затратив на это
всего лишь   несколько десятилетий, буквально воскресить   эту   угасшую
цивилизацию. Более того, в приложении к книге приведены даты царствования и
имена почти всех правителей Двуречья - эту таблицу составил Эрнст Ф.
Вейднер, один из самых чудаковатых ассириологов. Двадцать лет подряд
просидел Вейднер вторым редактором в "Берлинер иллюстрирте   цайтунг",
редактируя развлекательные романы и кроссворды. В эти же годы он опубликовал
ряд серьезных статей, посвященных проблемам ассирийской хронологии, и был
издателем международного научного листка, выходившего тиражом всего в
несколько    сот    экземпляров,   который    выписывали    университеты   и
специалисты-ученые. И только в 1942 году он принял предложенную ему кафедру
в одном из австрийских университетов к вящему удивлению всех сотрудников
"Берлинер иллюстрирте",   которые даже не подозревали, что   сидели на
протяжении двадцати лет в одной комнате с выдающимся ассириологом.
     Значение книги Мейснера и всех аналогичных изданий заключается в том,
что такие книги вообще могли быть написаны. Выводы, популярно изложенные в
них, были триумфом науки, триумфом более значительным, чем первая египетская
хронология Лепсиуса. В этих книгах скомпилировано то, что собрали три
поколения   энтузиастов-исследователей; они рассказывают   не об успехах
какого-либо одного человека, а об успехе, достигнутом благодаря бесчисленным
часам   работы в канцелярии   французского консульства   в Мосуле и   в
геттингенской профессорской, под палящим солнцем, между Евфратом и Тигром, и
в маленькой каюте парохода, где при свете   качающейся лампы пытался
проникнуть в тайны клинописных текстов некий английский офицер.
     Эта кропотливая работа является триумфом археологии именно потому, что
в Двуречье не было почти никаких следов великой цивилизации. Здесь не
сохранилось ни храмов и статуй, как, например, на классической почве Греции
и Италии, ни пирамид и обелисков, как в Египте, здесь не было жертвенных
камней, как в лесах Юкатана и Мексики, которые могли бы рассказать о
гекатомбах умерщвленных. Легенды и сказки бедуинов и курдов не шли дальше
времен Харуна ар-Рашида, - все, что было до этого, скрывалось во тьме
неизвестности, а   распространенные здесь сейчас языки тоже не имели,
казалось, никакой связи с языками далекой древности.
     Триумф был тем значительнее, что вначале в распоряжении ученых не было
ничего, кроме нескольких фраз Библии, если не считать разбросанных кое-где
холмов, мало сочетавшихся с рельефом песчаной равнины Междуречья, да, может
быть, нескольких глиняных черепков, покрытых   странными клинообразными
значками, которые в те времена принимали за орнамент; как заметил некий
наблюдатель, эти знаки были похожи на следы птиц, пробежавших по мокрому
песку.

     Глава 19
     БОТТА НАХОДИТ НИНЕВИЮ
     Арам-Нахараим - Сирией между реками называется верхнее Двуречье в
Ветхом Завете. Там лежат города, на которые пал гнев божий. Там, в Ниневии,
и южнее, - в великом Вавилоне, царствовали ужасные цари, которые, кроме
Него, поклонялись еще и другим богам и в наказание за это были сметены с
лица земли.
     Мы знаем эту страну под именем Месопотамии. Сегодня она называется
Ираком, столица ее Багдад. На севере она граничит с Турцией, на западе - с
Сирией и Иорданией, на юге - с Саудовской Аравией, а на востоке - с Персией,
нынешним Ираном.
     В Турции берут свое начало обе реки Евфрат и Тигр, которые, так же как
Нил в Египте, превратили эту страну в колыбель культуры. Они текут с
северо-запада на юго-восток, соединяются неподалеку от нынешней Басры (в
древности они не сливались) и вливаются в Персидский залив.
     Ассирия - древняя страна Ашшур - была расположена на севере вдоль
бурного, с шумом и ревом несущего свои воды Тигра, Вавилония, в древности
Шумер и Аккад, находилась на юге, между Тигром и Евфратом; она простиралась
вплоть до зеленых волн Персидского залива. В одном вышедшем в свет в 1876
году энциклопедическом словаре статья о Месопотамии заканчивается следующими
словами:
     "Своего расцвета страна достигла при   ассирийском и   вавилонском
господстве. При господстве арабов в Месопотамии жили халифы, и тогда страна
вновь переживала подъем. Ее упадок начался со времен вторжения Сельджукидов
- татар и турок. В настоящее время некоторые ее районы представляют собой
пустыню".
     Там и здесь в этой пустыне вздымались ввысь загадочные холмы с плоскими
вершинами, обрывистыми краями, все в трещинах, словно сухой бедуинский сыр.
Эти холмы до такой степени взбудоражили фантазию нескольких исследователей,
что именно здесь, в Двуречье, археология как наука одержала свои первые
победы.
     Поль Эмиль Ботта еще в юношеском возрасте совершил кругосветное
путешествие. В 1830 году он поступил в качестве врача на службу к Мухаммеду
Али и принял участие в экспедиции в Сеннаар (не забыв и о коллекционировании
насекомых). В 1833 году французское правительство назначило его своим
консулом в Александрии.
     Объездив всю Аравию, он описал свое путешествие в путевых заметках,
составивших объемистую книгу. В 1840 году он был назначен консулом в Мосул;
город этот расположен в верховьях Тигра. Когда Ботта однажды, уже после
захода солнца, вырвавшись из душной толчеи базара, отправился на своем
скакуне за город подышать чистым воздухом, он увидел странные холмы...
     Не он   первый обратил на них внимание; еще   до него некоторые
путешественники - Киннейр, Рич, Эйнсворт - высказывали предположение, что
под холмами скрыты остатки каких-либо строений. Самым интересным из этих
путешественников был К. Дж. Рич. Такой же вундеркинд, как Шампольон, он в
девять лет приступил к изучению восточных языков, а в четырнадцать -
китайского. В возрасте двадцати четырех лет он, адвокат "East Indian
Company" в Багдаде, изъездил вдоль и поперек все Двуречье. Эти путешествия
дали тогда немало ценного науке.
     Ботта интересовался естественными науками, был дипломатом и умел
использовать свои связи в свете, но археологом он не был. Впрочем,
разрешение поставленной им перед собой задачи облегчило знание местного
языка, приобретенное во время путешествий умение завязывать дружественные
связи с приверженцами пророка и - качество последнее по счету, но отнюдь не
по важности - поразительная работоспособность, которую оказался не в
состоянии сломить даже губительный климат Йемена и заболоченной низины Нила.
     Во всеоружии всех этих достоинств он приступил к работе. Оценивая
ретроспективно его деятельность, следует признать, что в ее основе лежали не
какая-либо смелая гипотеза, не какой-нибудь определенный план, а всего лишь
смутная догадка и любопытство;
     успех, которого он достиг в конечном итоге, удивил его самого ничуть не
меньше, чем всех остальных. Закрыв к концу дня свое бюро, он с поразительным
упорством отправлялся каждый день в ближайшие окрестности Мосула. Он ходил
из дома в дом, из лачуги в лачугу и везде задавал одни и те же вопросы: "Нет
ли у вас каких-либо старых вещей? Старинной посуды? Или, быть может,
какой-нибудь древней вазы? Где вы взяли кирпич, из которого сложен этот
хлев? Откуда у вас эти черепки с непонятными письменами?"
     Он покупал все, что ему удавалось найти, но, когда он просил показать
ему то место, где были найдены эти предметы, люди пожимали плечам и
говорили: "Аллах велик, и в своей мудрости он раскидал их повсюду, нужно
только поискать".
     Убедившись, что все его попытки напасть на след этих находок путем
расспросов ничего не дают, он решил раскопать первый попавшийся холм и
выбрал для этой цели холм вблизи Куюнджика. Однако его выбор оказался
неудачным, по крайней мере для него лично и по крайней мере в тот год, так
как факт местонахождения под этим холмом дворца Ашшурбанапала (или, как его
называли греки, Сарданапала) было суждено установить другому исследователю.
Ботта же не нашел ничего.
     Необходимо понять, что значит снова и снова приниматься за раскопки, не
имея никаких доказательств своей правоты, руководствуясь лишь смутной
догадкой, что значит копать день за днем, неделю за неделей, месяц за
месяцем - и не находить ничего, кроме нескольких потрескавшихся кирпичей,
покрытых знаками, которых никто не мог прочитать, да двух-трех скульптурных
торсов, настолько, впрочем, изуродованных, что по ним при всем желании
невозможно было составить себе представление о произведении в целом, либо же
настолько примитивных, что даже человеку с самой смелой фантазией они ничего
сказать не могли... И так в течение целого года.
     Стоит ли удивляться тому, что, когда по истечении этого года к Ботта,
не раз обманутому ложными сообщениями местных   жителей, явился некий
болтливый араб и принялся красочно описывать ему холм (опять холм!), где
полным-полно тех самых предметов, какие ищет "франк", Ботта чуть было не
выгнал его? Араб принялся ему настойчиво доказывать, что он из отдаленной
деревушки и раз слышал о желании "франка", что он любит "франков" и хочет им
помочь. Кирпичи, испещренные надписями, ищет он? Так их целая куча в
Хорсабаде, там, где находится его деревушка! Он знает это совершенно точно,
он сам сложил печку из таких кирпичей, и все в его местности издавна
поступают так же.
     Не в силах отделаться от араба, Ботта посылает с ним двух-трех своих
людей. До того холма, о котором рассказывал араб, было не более шестнадцати
километров; Ботта дал точные указания, как поступить в том случае, если...
ведь, в конце концов, чем черт не шутит... То, что Ботта направил к холму
эту маленькую экспедицию, сделало его имя бессмертным в истории археологии.
Имя араба забыли. Именно Ботта считают   первым, кто обнаружил следы
древнейшей цивилизации, расцвет которой продолжался добрых две тысячи лет и
которая потом, забытая всеми, более двух с половиной тысячелетий покоилась
под землей.
     Ровно через неделю после того, как Ботта отправил своих людей, прибыл
взволнованный гонец. Он рассказал, что, едва приступив к раскопкам, они
обнаружили стены, а стоило им чуть-чуть соскрести налипшую на эти стены
грязь, как они увидели какие-то надписи, рисунки, рельефы, изображения
диковинных зверей. Ботта вскочил на коня. Двумя часами позже он уже сидел в
раскопе и срисовывал причудливые, совершенно необычные изображения крылатых
зверей, фигуры бородатых людей; ничего подобного ему не приходилось видеть
даже в Египте, да и вообще европейцам еще не случалось видеть подобные
изображения. Через три дня он перебросил сюда из Куюнджика всех своих людей.
Были пущены в ход мотыги и лопаты. Все новые и новые стены высвобождались
из-под земли и мусора. Наконец наступил момент, когда Ботта мог уже не
сомневаться в том, что он открыл если не всю Ниневию, то по крайней мере
один из блестящих дворцов древних ассирийских царей. Наступило мгновение,
когда он уже не мог больше молчать и послал телеграмму во Францию, в Париж.
"Я полагаю, - с гордостью написал он, и газеты напечатали эти слова крупными
буквами, - что я открыл первые изваяния и сооружения, которые с полным
основанием следует отнести ко времени расцвета Ниневии".
     Этот первый ассирийский дворец   явился не только   сенсацией для
европейского мира, но и важным научным открытием. До сих пор колыбелью
человечества считали Египет, ибо нигде в другом месте история цивилизации не
прослеживалась так далеко в глубь веков, как в стране мумий. О Двуречье до
этого сообщала лишь Библия - для науки XIX века "сборник легенд". К скупым
свидетельствам древних   авторов   относились   с большим почтением. Они
представлялись более достоверными, но нередко противоречили друг другу, и
сообщаемые в них даты трудно было согласовать с датами Библии.
     Открытие же Ботта свидетельствовало о том, что в Двуречье действительно
некогда существовала по меньшей мере такая же древняя, а если признать
теперь сведения Библии достоверными, то даже еще более древняя, чем Египет,
блистательная и величественная цивилизация, которая в конце концов была
уничтожена огнем и мечом.
     Франция ликовала. Чтобы   облегчить Ботта дальнейшую работу, были
предприняты все меры. Его раскопки продолжались три года - с 1843-го по
1846-й - и он трудился, не обращая внимания ни на климат, ни на погоду, в
любое время года, преодолевая препятствия, которые чинили ему местные жители
и наместный паша - турецкий губернатор, деспот, которому подчинялась страна.
Этот жадный чиновник видел в неутомимых раскопках Ботта только поиски
золота. Он уводил у Ботта рабочих, угрожал им пытками и тюрьмой, надеясь
таким способом выведать тайну; он установил цепь часовых вокруг холма
Хорсабад, строчил доносы в Константинополь. Но Ботта был на редкость стойким
и цепким человеком, не зря он был дипломатом; на интригу он отвечал
интригой. Тогда паша официально предоставил ему свободу действий, но
неофициально строжайшим образом запретил всем местным жителям под угрозой
ужасных наказаний помогать "франку", который своими раскопками преследует
одну цель: подкопаться под свободы всех месопотамских народов.
     Ботта невозмутимо продолжал свою работу.
     Раскопанный    им    дворец    располагался   гигантскими    террасами.
Многочисленные исследователи, прибывшие сюда после первых же сообщений
Ботта, пришли к выводу, что это дворец царя Саргона, тот самый, который
упоминается в пророчествах Исайи, - летний дворец на окраине Ниневии, своего
рода Версаль, гигантский Сан-Суси, сооруженный в 709 году до н. э., после
завоевания Вавилона. Стена за стеной поднимались из земли целые дворцы с
великолепно разукрашенными порталами, с роскошными помещениями, ходами и
залами, гаремом из трех отделений и остатками ступенчатой башни-террасы.
     Изобилие рельефов и скульптур было поразительным. Ассирийцев внезапно
как бы вырвали из небытия. Здесь были их рисунки, утварь, оружие, они
предстали здесь в своей обыденной жизни, на войне, на охоте. Однако
оказалось, что извлеченные на поверхность скульптуры, многие их которых были
сделаны из хрупкого "восточного алебастра", не выдерживали горячего дыхания
пустыни. Эжен Наполеон Фланден, художник по призванию, который приобрел
известность своими путешествиями по Ирану, автор многих зарисовок античных
изваяний и сооружений, по поручению правительства спешно выехал из Парижа к
месту раскопок. Он стал для Ботта тем, кем был Виван Денон для Египетской
экспедиции Наполеона. Но если Денон рисовал то, что и после него мог увидеть
любой путешественник, Фланден должен был запечатлеть на бумаге то, что гибло
у него на глазах.
     Ботта удалось погрузить целый ряд находок на плоты. Но Тигр - здесь, в
верхнем своем течении еще совершенно дикий, неукротимый горный поток - не
захотел смириться с непривычным грузом. Плоты начали крутиться, вертеться,
потом, потеряв равновесие, опрокинулись. Так боги и цари Ассирии, только что
вырванные из тьмы веков, вновь погрузились в небытие - на этот раз в бурных
водах Тигра.
     Но Ботта не пал духом. Вниз по реке отправили новый транспорт. Были
приняты все меры предосторожности. На этот раз все обошлось благополучно.
Драгоценные находки были погружены на корабль, и в один прекрасный день
первые ассирийские древности оказались на европейской земле. Двумя-тремя
месяцами позднее они уже стояли в Луврском музее в Париже. Ботта приступил к
изучению и классификации этих сокровищ. Издание его трудов взяла на себя
комиссия из девяти ученых; в ее состав входили наряду с другими Бюрнуф,
который вскоре стал одним из самых выдающихся археологов Франции (четверть
века спустя Шлиман часто цитирует его в своих трудах, называя его "мой
ученый друг"), и некий англичанин по фамилии Лэйярд, слава которого
впоследствии   затмила   славу Ботта   -   он   был   его непосредственным
продолжателем, и ему   суждено было   стать одним   из самых удачливых
исследователей, которые когда-либо рылись в пыли тысячелетий.
     Впрочем, Ботта, пионер археологических раскопок на ассирийской земле,
тоже не был забыт, и это справедливо: в истории Двуречья он сыграл ту же
роль,   что Бельцони   в Египте, - он   был   безудержным   "копателем",
кладоискателем. (И опять-таки француз, консул Виктор Плас, сделал в Ниневии
то, что "великий собиратель" Мариэтт сделал в Каире.) Не была забыта и книга
Ботта, она принадлежит к числу классических трудов по археологии. Полное ее
название - "Памятники Ниневии, открытые и описанные Ботта, измеренные и
зарисованные Фланденом" ("Monuments de Ninive decouverts et decrits par
Botta, mesureset dessines par Flandin"). Она вышла в свет в 1849-1850 годах
пятью томами; в первом и во втором помещены таблицы по архитектуре и
скульптуре, в третьем и четвертом - собранные Ботта надписи, в пятом -
описание находок.

     Глава 20
     ДЕШИФРОВКА КЛИНОПИСИ
     В чьи же руки попала книга Ботта? Кто смог прочитать ее третий и
четвертый тома? Кому были понятны собранные там надписи?
     История науки свидетельствует о том, что само открытие и практическое
его использование нередко бывают изрядно отдалены во времени.
     Когда   Ботта собирал наряду со скульптурами кирпичи, испещренные
странными клинообразными знаками, когда он отдавал эти надписи срисовывать и
посылал их в Париж (не имея ни малейшего понятия о том, как читаются эти
знаки), несколько ученых в Европе и Передней Азии уже держали в руках ключи
к дешифровке этих надписей.

     Это может показаться неправдоподобным, однако еще за сорок семь лет до
появления книги Ботта эти люди действительно держали в своих руках ключ к
дешифровке письменности того царства, которое только теперь благодаря трудам
Ботта предстало перед всем миром в своих памятниках и документах. Для того
чтобы продвинуться по пути расшифровки, им не хватало лишь более новых,
более точных, более многочисленных данных. Основные, наиболее существенные
открытия в области расшифровки клинописи были сделаны еще тогда, когда ни
одна стена дворца Саргона не появилась из-под земли и мусора тысячелетий,
когда о Ниневии, к раскопкам которой только что приступил Лэйярд, было
известно лишь то, что рассказывается о ней в Библии. Теперь же, после
открытий Ботта, за которыми последовали открытия Лэйярда, обогащенные в свою
очередь   сведениями,   добытыми неким смелым англичанином, спустившимся
неподалеку от места раскопок Лэйярда по отвесной скале с помощью системы
блоков только лишь для того, чтобы скопировать клинописную надпись, -
теперь, повторяем мы, новые археологические находки, результаты дешифровки,
новые сведения из области языкознания и истории древних народов дали науке
за какие-нибудь десять лет так много сведений, что уже к середине века она
была   полностью подготовлена   к обработке любого очередного   открытия
археологов.
     Впрочем, человек, сделавший решающий шаг в расшифровке клинописи,
действовал - и это весьма забавно - не из научных побуждений, не из-за
научной любознательности. Он был немцем. В 1802 году он служил помощником
учителя в городской школе Гетгингена и был подающим надежды молодым
человеком двадцати семи лет. Он расшифровал первые десять букв одной
клинописной надписи с помощью метода, который во все времена будет считаться
гениальным, и сделал это на пари!
     Наши первые сведения о существовании клинописных текстов относятся к
XVII веку. Первые копии этих надписей отослал   в Европу итальянский
путешественник Пьетро делла Валле. В 1693 году Эштон привел в "Philosophical
Transactions" все   строчки, которые скопировал   некий   Флауер,   агент
Ост-Индской компании в Персии. Волнующие известия не только о текстах и
памятниках, но и о стране и людях тех мест привез Карстен Нибур. Этот
ганноверец состоял на службе у Фридриха I Датского. Вместе с другими учеными
он в 1760-1767 годах объездил Восток. В течение всего лишь одного года
умерли один за другим все участники этой экспедиции, за исключением Нибура.
Человек смелый и неустрашимый, он продолжил путешествие один, целым и
невредимым возвратился назад и издал книгу "Описание Аравии и других
прилегающих к ней стран", - ту самую, которую Наполеон во время египетского
похода постоянно носил с собой. Первые копии клинописных текстов попали в
Европу   различными окольными путями.   Это были   отдельные   фрагменты,
искаженные, плохо скопированные (еще в XVIII веке знаменитый английский
ориенталист Гайд утверждал, что это не письмена, а узоры на камнях), и
большинство их было доставлено вовсе не с ассиро-вавилонской земли в
узкогеографическом значении этого понятия - почти все они были сделаны в
семи милях северо-восточнее Шираза. Здесь находились гигантские развалины
какого-то здания, о котором Нибур с полным основанием говорил как о руинах
древнего Персеполя. Эти руины принадлежат цивилизации более поздней, чем та,
которую в 40-х годах XIX века обнаружил Ботта. Это остатки гигантского
дворца Дария и Ксеркса, который был разрушен Александром Великим во время
одного пиршества, "когда он, - как говорит Диодор, - уже не владел собой".
Клитарх повторяет этот рассказ и добавляет, что во время пиршества афинская
танцовщица Таис в неистовстве танца схватила с алтаря факел и швырнула его
между деревянных колонн дворца, а Александр, который был пьян, и его свита
лишь последовали ее примеру. (В своей истории эллинизма Дройзен пишет, что в
этом рассказе талантливо переплелись правда и вымысел.) Впоследствии в этом
дворце правили средневековые эмиры, приверженцы ислама. Позже между его
развалинами бродили только овцы. Первые путешественники были нечисты на
руку: трудно найти такой музей, где не было бы персепольских рельефов.
Фланден и Кост зарисовали руины. Андреас и Штольце сфотографировали их в
1882 году. И так же, как Колизей в Риме, дворец Дария служил каменоломней. В
прошлом столетии дворец с каждым десятилетием разрушался все больше и
больше. В 1931-1934 годах Эрнст Херцфельд произвел по поручению Восточного
института Чикагского университета первое настоящее методическое обследование
развалин дворца. Благодаря этому обследованию могли быть приняты эффективные
меры к предохранению остатков дворца от дальнейшего разрушения.
     Остатки различных культур образуют в этой местности настоящий "слоеный
пирог". Представим себе следующую картину: некий араб приносит археологу в
его служебный кабинет в Багдаде несколько покрытых клинописью глиняных
табличек. В этих табличках, найденных, возможно, в районе Бехистуна, речь
идет о персидском царе Дарий. Археолог, у которого всегда под рукой
сочинения   Геродота   и   исследования современных ученых,   может легко
удостовериться в том, что в 500-х годах до н. э. власть Дария достигла
своего апогея и что в это время он правил огромной державой. В других
табличках археолог найдет древние родословные,   упоминания   о войнах,
опустошениях, убийствах. Он может найти там сведения о царе Хаммурапи и его
державе, время расцвета которой приходится примерно на 1700-е годы до н. э.,
или   о   царе   Синаххерибе и   тем самым о третьей огромной державе,
существовавшей в конце VIII - начале VII века до н. э. И для того чтобы
продолжить цикл сообщений о гигантских империях прошлого, ему достаточно
последовать за своим арабом. Он найдет его на ближайшем углу усевшимся на
корточках рядом с уличным певцом-сказителем, однотонно, с выразительными
паузами повествующим о знаменитом халифе Харуне ар-Рашиде, который в 800
году н. э. - в Западной Европе правил в это время Карл Великий - достиг
зенита своей славы и могущества.
     Если к этому добавить еще и результаты новейших изысканий, то окажется,
что на территории, расположенной между нынешними Дамаском и Ширазом,
сменились на протяжении тысячелетий шесть различных цивилизаций, каждая из
которых оказывала в пору своего расцвета большое влияние на весь древний
мир. Эти цивилизации, стиснутые на узком пространстве, обогащали друг друга
и были в то же время совершенно независимыми; время их существования заняло
более пяти тысячелетий, - во многом ужасных, но во многом и величественных
тысячелетий истории человечества. По сравнению с многообразием слоев, с
которыми   пришлось   столкнуться   археологам в   Двуречье, девять слоев
шлимановской Трои представлялись проблемой весьма несложной - ведь среди
этих   девяти   слоев   только один имел всемирно-историческое значение.
Бесчисленное множество слоев, обнаруженных в Двуречье, не имело вообще
никакого значения, так, например, под одним из обнаруженных аккадских
городов, относящихся к третьему тысячелетию до н. э., ученые насчитали пять
слоев мусора. К этому времени Вавилон еще не успел родиться! Вполне понятно,
что на протяжении такого огромного периода времени менялись не только языки,
но и письменность. Точно так же, как между иероглифами, существовала разница
и между клинописными знаками, и то, что Ботта послал в Париж, было
совершенно не похоже на то, что привез с собой из Персеполя Нибур. Однако
именно персепольские тексты (этим объясняется тот факт, что во всех первых
публикациях о дешифровке клинописи речь всегда идет не о вавилонских или
ассирийских надписях, а о персепольских) - эти таблицы, возраст которых
исчислялся двумя с половиной тысячелетиями, явились ключом к тем текстам,
которые были извлечены теперь на свет в долине Евфрата и Тигра.
     Дешифровка этих таблиц явилась достижением гения, одной из величайших
побед человеческого разума, которая стоит в одном ряду с самыми выдающимися
открытиями в области науки и техники.
     Георг Фридрих Гротефенд родился в Германии в городе Мюндене 9 июня 1775
года. Учился он в лицее сначала в родном городе, затем в Ильфельде, после
чего изучал филологию в Геттингене. В 1797 году он был назначен помощником
учителя в городской школе, в 1803 году - проректором, а впоследствии -
конректором гимназии во Франкфурте-на-Майне; в 1817 году он основал общество
по изучению немецкого языка, в 1821 году занял пост директора лицея в
Ганновере, а в 1849 году перешел на пенсию; 15 декабря 1853 года Гротефенд
скончался.
     В возрасте двадцати семи лет этому ничем до сих пор не отличившемуся
человеку, жизненный путь которого был всегда безупречно ясным, однажды,
когда он был   навеселе,   вдруг взбрело   в голову заключить поистине
сумасбродное пари: он поспорил, что ему удастся найти ключ к дешифровке
клинописных текстов. В его распоряжении не было ничего, если не считать
нескольких скверных копий персепольских надписей. Это, однако, не помешало
ему с юношеской беззаботностью приступить к разрешению проблемы, и он сделал
то, что считали невозможным лучшие ученые его времени. В 1802 году он
доложил Академии наук в Геттингене о первых результатах своих исследований.
Его многочисленные последующие труды по филологии сегодня не представляют
никакого интереса и давно преданы забвению, но статья "К вопросу об
объяснении
     персепольской клинописи" никогда не потеряет своего значения и никогда
не будет забыта.
     Что было известно об этом до Гротефенда?
     Персепольские письмена были весьма неоднородны. На некоторых таблицах
различали три вида письма, расположенные тремя отчетливо отделявшимися друг
от друга колонками. Об истории древних персов ученые, а следовательно, и
юный гуманист Гротефенд были довольно неплохо осведомлены благодаря древним
греческим авторам. Было известно, что в 540 году до н. э. Кир наголову
разбил вавилонян и, основав первое великое персидское царство, подписал тем
самым смертный приговор Вавилону. Поэтому можно было предположить, что хоть
одна из персепольских надписей сделана на языке победителя; высказывалось и
дальнейшее предположение: вероятнее всего, древнеперсидский текст расположен
в средней колонке - ведь по общепринятым представлениям самое главное всегда
находится посередине. Затем исследователи обратили внимание на то, что одна
группа знаков и один косой клинообразный знак встречаются в текстах особенно
часто. Было высказано предположение, что эта часто повторяющаяся группа
знаков означает царский титул - вывод, который не противоречил всему, что
было известно о памятниках древности. А косой клинообразный знак принимали
за разделитель слов.
     Это было все, но этого было крайне мало, ведь все гипотезы не давали
ответа даже на самые элементарные вопросы: с какой стороны следует читать
надпись - слева направо или справа налево, где верх и где низ надписи.
     Гротефенд - с юных лет он привык браться за все основательно - начал с
самого начала.
     Шампольон, который двадцатью годами позднее расшифровал иероглифы,
находился в несравненно более благоприятных условиях и имел дело с более
простой задачей: в распоряжении Гротефенда не было "трехъязычного камня" с
готовым переводом текста на греческий язык; в отличие от Шампольона он не
знал ни одного из трех языков, на которых были сделаны надписи, и не имел ни
малейшего понятия о том, что означают все эти диковинные знаки. Ему не
оставалось ничего другого, как попытаться их точно описать и изучить.
     Прежде всего он решил обосновать точку зрения, согласно которой
клинописные знаки представляют собой письменность, а не орнамент. Затем,
основываясь на полнейшем отсутствии каких-либо закруглений у знаков, он
пришел к выводу, что эти письмена   предназначались для нанесения на
какие-либо твердые материалы. (Сегодня мы знаем, что эта столь неуклюжая на
вид письменность вполне отвечала своему
     назначению и что при ее посредстве совершались все политические и
хозяйственные дела в Двуречье и древней Персии вплоть до времен Александра
Македонского. Так, например,   при расчетах в лавке писцы   брали две
свежеизготовленные, еще мягкие глиняные таблицы, выцарапывали на них с
помощью тростниковой палочки наименование и цену товаров, отдавали копию
покупателю, а оригинал оставляли себе. Затем обе таблички обжигались в печи,
где они затвердевали так основательно, что и спустя три тысячелетия можно
было прочесть все то, что на них было написано, - какая бумага может
сравниться с ними по долговечности!)
     Затем Гротефенд доказал, что, хотя клинописные знаки и направлены в
разные стороны, основных направлений может быть только два: либо сверху
вниз, либо слева направо, так как угол, образуемый двумя клиньями, всегда
обращен направо. Из этих, казалось бы, весьма простых наблюдений он не
преминул сделать свой первый вывод - как следует читать надписи: "Их
необходимо держать таким образом, чтобы острия вертикальных клиньев были
направлены книзу, а горизонтальных - вправо, так же как и углы, образуемые
двумя знаками. Если соблюсти это, то можно убедиться в том, что все
клинописные тексты расположены не вертикально, а горизонтально и что фигурки
на геммах и цилиндрах не являются определяющими для направления надписи". Он
сделал и последующий вывод: клинописные тексты следует читать слева направо
- для европейца это звучало само собой разумеющимся.
     Но все это еще не было расшифровкой. Нужно было сделать последний,
решающий шаг. То, что Гротефенд сумел сделать этот шаг, свидетельствует о
его гениальности. Гениальность, кроме прочих качеств, включает в себя
способность видеть в сложном простое и в конструкции - ее принцип. Идея,
осенившая Гротефенда, была действительно гениально простой.
     Вряд ли можно предполагать, рассуждал он, что традиционные тексты на
могильных памятниках (а лежавшие перед ним клинописные тексты были копиями
надгробных надписей) сильно изменялись на протяжении веков. Ведь на его
родине каноническое "спи спокойно" можно было найти на могилах дедов и
прадедов, и, по всей вероятности, та же надпись будет выгравирована на
могилах детей и внуков.
     Почему бы тогда постоянно встречающейся на новоперсидских могилах
надписи не звучать примерно так же и на древнеперсидском, если верно, что
одна из колонок текста написана по-древнеперсидски? Почему, собственно,
персепольские надписи не могут начинаться так же, как известные ему надписи
на персидских могилах более позднего времени:
     "х великий царь, царь царей, царь а и б,
     сын у великого царя, царя царей...",
     то есть, иначе говоря, начинаться стереотипной родословной? Эта мысль
была гениальным продолжением высказанной еще до Гротефенда гипотезы, что
одна из наиболее часто встречающихся в клинописных текстах группа клиньев,
возможно, означает слово "царь". Это была суггестивная мысль, ибо она
неизбежно приводила к следующему заключению: если первое слово в надписи -
это имя царя, то следующий знак - косой клин - должен быть разделителем
слов, а одно из последующих слов должно было означать "царь", причем оно
должно было еще несколько раз повториться в следующих строках текста.
     Мы не можем здесь подробно воспроизвести все умозаключения и проследить
весь, нередко весьма сложный, ход мыслей Гротефенда. Скажем одно: не нужно
обладать большой фантазией, чтобы представить себе чувство торжества,
охватившее юного помощника учителя в тихом Геттингене, когда он, отделенный
тысячами километров от мест, где находились оригиналы его текстов, и тремя
тысячелетиями от эпохи, когда они были написаны, убедился в том, что его
гипотеза верна. Впрочем, это слишком сильно сказано; правда, он убедился,
что тот порядок слов, который он предположил, существует, убедился он и в
том,   что   слово, которое должно   было   означать "царь", повторяется
неоднократно, но кто   согласится   посчитать   эти факты   окончательным
доказательством? И наконец чего он, собственно, достиг своими открытиями?
     Проверяя полученные результаты, он обратил внимание на следующее: почти
на всех таблицах было только два различных варианта первых групп клиньев.
Сколько он ни сравнивал их, он все время сталкивался с теми же группами, с
теми же начальными словами, которые, согласно его теории, должны были
означать имя царя, больше того, он нашел надписи, в которых одновременно
стояли и тот и другой варианты.
     Мысли Гротефенда мчались, перегоняя друг друга. Ведь если исходить из
его собственной теории, это могло означать только одно: все те монументы и
памятники, с которых были сняты копии надписей, попавшие к нему в руки,
принадлежали всего двум царям. Разве не представлялось весьма вероятным, что
в тех случаях, когда на таблицах имена их стояли рядом, речь шла об отце и
сыне?
     Когда эти имена упоминались порознь, то после одного из них следовал
знак, обозначающий "царь", а после второго этот знак отсутствовал; если
придерживаться его теории, то схематически это должно было выглядеть так:
     "х - царь, сын z, у - царь, сын х - царя".
     Не следует забывать, что все высказанное им до этих пор было всего
только гипотезой, в основу которой были положены лишь некоторые самые общие
наблюдения над группировкой   отдельных   знаков,   их повторяемостью   и
последовательностью.
     Можно себе представить, какое волнение охватило Гротефенда, когда при
проверке приведенной нами схемы он вдруг совершенно ясно увидел путь к
доказательству, к бесспорному, обоснованному доказательству своей гипотезы.
Пусть вдумчивый читатель, родившийся в век ребусов и головоломок, прежде чем
продолжить чтение, тоже примет в ней участие. Итак, что же прежде всего
бросается в глаза?
     Внимание! Не проглядите путь к решению. Решающим для последующего шага
был пропуск, точнее говоря, отсутствие одного слова, в частности отсутствие
слова "царь" после имени, которое в схеме обозначено как z. Если схема
верна, она дает следующую родословную: дед - отец - внук, причем отец и внук
- сыновья царя, а дед нет. Теперь Гротефенд мог облегченно вздохнуть: если
ему удастся среди имен известных персидских царей найти такие, которые
укладывались бы в его схему, его теория будет доказана и первый шаг по пути
дешифровки клинописи будет совершен!
     Пусть, однако, об этом решающем этапе дешифровки расскажет   сам
Гротефенд: "Будучи полностью убежден в том, что речь шла о двух царях из
династии Ахеменидов, ибо история древних греков, как современников событий и
обстоятельных рассказчиков, представлялась мне наиболее достоверной из всех,
я принялся изучать генеалогию персидских царей, пытаясь установить, какие
имена более всего подходят к характеру надписи. Это не могли быть Кир и
Камбиз, так как имена царей, упомянутых в надписи, начинались с разных букв;
это не могли также быть Кир и Артаксеркс, ибо первое имя было слишком
коротким, а второе - слишком длинным. Оставались только Дарий и Ксеркс, и их
имена так хорошо укладывались в схему, что у меня не было буквально никаких
сомнений в том, что мой выбор правилен. К тому же в надписи, принадлежащей
сыну, об отце упоминалось как о царе, а в надписи, принадлежащей отцу, имя
его отца приводилось без царского титула, и это во всех персепольских
надписях на всех языках, на которых были составлены эти надписи".
     Это и было главным доказательством. Не только Гротефенд, веривший в
свою теорию, но и любой беспристрастный критик должен был склониться перед
покоряющей силой этой логической цепи. Но нужно было еще сделать последний
шаг. До сих пор Гротефенд исходил из греческого написания имен царей,
приведенных в сочинениях   Геродота. Впрочем, предоставим   опять слово
Гротефенду: "Поскольку мне благодаря правильной дешифровке имени (деда) уже.
были известны двенадцать букв, а   среди них   находились   все буквы,
составлявшие царский титул, задача теперь сводилась к тому, чтобы придать
этому имени, известному в греческой транскрипции, его персидскую форму, с
тем чтобы, правильно определив каждый знак, расшифровать царский титул и
таким путем разгадать тот язык, на котором сделаны надписи. Из Авесты
(собирательное название для Священного писания персов) я узнал, что имя
Гистасп по-персидски пишется Гошасп, Густасп, Кистасп или Вистасп. Тем самым
я получил первые семь букв имени Гистаспа в надписи Дария, а остальные три я
уже имел, получив их путем сравнения всех царских титулов".
     Начало было положено. За этим последовали лишь уточнения и исправления,
но, как это ни удивительно, должно было пройти еще свыше тридцати лет,
прежде чем были сделаны дальнейшие решающие открытия. Они связаны с именами
француза Эжена Бюрнуфа и норвежца Кристиана Лассена; их исследования
появились одновременно в 1836 году.
     Одно только странно: имя Шампольона, дешифровщика иероглифов, известно
чуть ли не каждому школьнику, имя же Гротефенда неизвестно почти никому. В
школьных курсах о нем не говорится ни полслова. Более того, даже в ряде
современных энциклопедий его имя или отсутствует, или же, в лучшем случае,
упоминается только в списках литературы. И тем не менее именно Гротефенду, и
только ему, принадлежит приоритет в открытии, историческое значение которого
в полной мере выявилось во время последующих гигантских археологических
раскопок в Двуречье.
     Мы говорим "приоритет", но ведь с дешифровкой клинописи произошло то же
самое, что и со многими другими открытиями и изобретениями: она была
осуществлена дважды! Совершенно независимо от Гротефенда это удалось сделать
одному англичанину, и, что самое удивительное, он сделал это не только после
Гротефенда, но и после продолжателей его дела - Бюрнуфа и Лассена (его
первая серьезная работа была опубликована в 1846 году!). Впрочем, этому
англичанину было суждено пойти значительно дальше своих предшественников; он
вывел   науку   о   клинописи   из кабинетов   ученых на широкий простор
университетских   аудиторий, его исследования позволили начать изучение
клинописи; тем самым он сделал ее всеобщим достоянием, оказав важную услугу
тем многим ученым, труд которых становился постепенно все более необходимым
для исследования и изучения увеличивающегося с каждым годом числа вновь
открытых надписей. Достаточно напомнить, что в один прекрасный день была
обнаружена целая библиотека глиняных табличек. (Впрочем, эта история требует
отдельной главы.) Для того чтобы   дать представление о   том,   какое
неисчислимое множество материалов было открыто в Двуречье, приведем один
лишь факт: число клинописных табличек, добытых только одной экспедицией В.
Хильпрехта в 1888-1900 годах в Ниппуре, так велико, что их расшифровка и
публикация до сих пор еще не закончены.