Эхо "флотилии свободы"

На модерации Отложенный Согласно записи, которую можно прослушать на приложенном видеоролике, в ответ на призыв военных остановиться, в ответ прозвучало: "Заткнитесь и возвращайтесь обратно в Освенцим". Также прозвучало: "Мы помогаем арабам в противостоянии США, не забывайте 11 сентября".

ОТРИЦАТЕЛЯМ ХОЛОКОСТА
לשוללים את שואה
DENYING THE HOLOCAUST

«- Хорошо, если выстрелят в рот.
- Это, доченька, как повезет.»

Алла Айзеншарф, 6 лет
Поклон всем, кто принимал участие в нашем спасении: семье Ореховских в Немирове, жителям села Грабовцы.

Война вышвырнула меня и сестричку Мэрочку на улицу. Уже убит в погроме папа, мама далеко в концлагере. Родительский дом - недавняя сказка, - стоит, как стоял. Но там - немцы. И мы, держась за руки, бродим и бродим по улицам Немирова - две голодные затравленные девочки.

Мне - шесть, Мэрочке - десять. Мы не смеем подойти ни к одной калитке, ник одному окну. Вот в такое время (лето сорок второго года) и родились эти «стихи». И я не меняла в них ни одного слова не только потому, что «автору» шесть лет...

Алла Айзеншарф.

1.
Кошка бездомная плачет,
но кто ее слышит?
А в теплых норах совсем иначе
живут мыши.
И ветер под крышу зарылся
и спит на соломе.
Он дома.
И я дом вспоминаю,
и так хочу чаю.
И чтоб дождь кончился скоро:
холодно под забором.
Мешок натянула на плечи,
а он мокрый,
и только начался вечер.
Я наверно умру под утро.
Я думала, умирать трудно.

На ночь сараи запирали, собак спускали с цепи, и если шел дождь, надо было стащить с чьего-то забора сухую тряпку или мешок. Но получалось не всегда.

2.
Ну сколько можно в этих лопухах!
А нас искают немцы и собаки.
И страшно.
Он большой, как небо - страх.
И писать хочется
и громко-громко плакать.

Когда дядя Митя узнавал, что будет облава, он находил нас в городе и незаметно приводил на пустырь. Там, в приготовленной яме, он заваливал нас лопухами. Через густой, высокий репейник пустыря не. хотели продираться даже овчарки. И мы лежали с утра до вечера без воды. Иногда слышали лай, крики людей.

3.
Немцы кричат во дворе и ломают
зачем-то забор и кусты.
А мама звезду на рукав пришивает зачем-то.
Не для красоты.
Потом узелок отрывает зубами и долго жует.
И молчит мама.

Как только немцы пришли в горой, они стали занимать лучшие дома на главной улице. Я никак не могла понять, почему родители не противятся разбою, почему во дворе все ломают, а они молчат.

4.
Я, наверно, Гитлера убью.
Вот глаза закрою,
бах и - выстрелю.
Только я потом уже не вырасту
и себя уже не полюблю.
Нет, я дверь закрою на замок,
чтоб он выйти никуда не мог.
А в окошко буду строить рожи:
на, смотри, какой ты нехороший.

Много вариантов мести придумывали мы для злодея.
Этот показался мне самым подходящим.

5.
Если б я была его собакой,
Я бы немцу руки искусала,
а потом бы спряталась в овраге
и смеялась и бока лизала.

Немец прошел с большой собакой. Она оглядывалась на нас и махала хвостом.
Он больно дернул ее, собака взвизгнула.

6.
Так комары искусали, -
нет уже сил терпеть.
Ничего не хочу хотеть,
только, чтоб про меня не знали.
Лежу в камышах, распухшая,
не могу разлепить глаза.
И кашлять нельзя-нельзя:
немцы услушают.
Рядом они где-то
идут с винтовками в гетто.
Лягушонок смеется, глупый,
плачет кузнечик.
А мне уже плакать нечем
и очень болят губы.

Чаще всего мы прятались в камышах у речки.
Но комаров столько, что отбиваться не было сил, и на дорогу выйти нельзя.
Звон, звон в ушах.

7.
Немцы идут близко,
столько сапог.
И лягушонки брызгают
у них из-под ног.
А один, ну, как человечек,
маленький дурачок,
сам скачет немцу навстречу:
прыг - скок, прыг - скок.

Затаили дыхание.
Совсем рядом один за другим шли немцы. Огромные сапоги, страшные. Тропинка вела в гетто.

8.
У коровы теплые бока.
Мы совсем забыли про рога.
А она вздыхала и сопела,
может, в дети взять нас захотела.
А проснулись, крик такой и лай.
Ну, конечно, он чужой - сарай.
Мы еще за домом там стояли,
может, позовут. Но нас не звали.
Я не плачу, нам нельзя такого.
Очень жалко бедную корову.

Стемнело. Мы забрались в чей-то сарай до того, как его закрыли. Корова лежала на соломе и позволяла прижиматься к теплому боку. От нее пахло молоком.

9.
Тетя Поля нам сказала:
- Ты с сегодня будешь Галя.
Ты - не Мэра, а Маруся.
Может, вас и не убьют. -
Мы молчим, а тетя Поля
в свой платок зеленый плачет
и уходит, потому что
тетю Полю дома ждут.
А какая-то ворона
прицепилась, скачет, скачет:
- Как теперь тебя зовут?

Тетя Поля надела на нас белые украинские косыночки и сказала,
чтобы мы запомнили наши новые имена, а иначе - убьют.

10.
Нелли танцует с немцем.
Музыка так играет,
платье летает,
туда и сюда летает -
аж попку видно.
А ей нестыдно.
Смеется.

Нисиловские - наши соседи. Он с папой работал на одном заводе, в шахматы играли, праздники отмечали семьями. Я у него на закорках выросла. А когда мы с Мэрочкой остались одни на улице, искал, чтобы убить. Девушка Нелли - сестра его жены - с немцами водилась.

11.
Каша кислая-кислая,
мухи на миске мызгают,
ложки нету, но мы руками.
Хорошо, что не видит мама.
А теперь так болит животик –
из кустов не выходим.
Там какашки лежат разные,
а мои красные.

Нам иногда выносили поесть. Одна женщина позвала во двор, а сама - в калитку. Мы похватали из миски и убежали, и залегли в канаве напротив. Она немца привела. А маме после войны объясняла: «Не могла смотреть, как они мучаются, так "нехай" уж сразу...»

12.
Гром пошел и дождь пошел,
а под крышей хорошо.
Здесь на сене пахнет летом,
только мамы с нами нету.
Мыши есть. Они не страшные,
друг у друга что-то спрашивают.
Мыши: мама, папа, дети.
Хорошо им жить на свете.

Жители села Грабовцы, что рядом с брацлавским концлагерем, прятали нас по очереди, даже подкармливали. На сене под крышей сарая с нами жили мыши, любопытные, по лицу бегали.

13.
Мы такое место знаем,
никого там не бывает.
Там в разваленном сарае
кошка рыжая живет.
Мы хотели с ней дружиться,
только нас она боится,
а кота чужого черного -
совсем наоборот.
Все равно мы ей даем,
если что-нибудь найдем.

Много было бродячих, несчастных животных, и мы делились с ними, чем могли.

14.
Нашли большой огурец,
на палочку посадили,
нарочно глаза закрыли
и хрумкаем понемножку:
хлеб, вареничек, холодец,
хлеб, вареничек, холодец,
и булочка на дорожку.

Это у нас было что-то вроде игры: найдем брошенный кусок,
по крошечке откусываем и представляем...

15.
У дяди Мити нечего курить,
и мы ему окурки собираем.
Сегодня есть, а завтра я не знаю,
а может, дождь
или не будем жить?

В нищем домике на окраине жили Ореховские: сапожник Митька, его жена Полина и четверо всегда голодных мальчишек. Но они не выдавали нас «жиденят», хотя за это немцы платили местным детям. А мы собирали для дяди Мити окурки и очень заботились, чтобы их хватало.

16.
Никому ничего не видно,
потому что яма.
Здесь тетя Маня варит повидло
до ночи самой.
Потом долго дует на ложку:
- На, слизывай понемножку.

За городом, в какой-то огромной яме женщина варила повидло.
Мы очень долго сидели не краю и ждали - может быть, даст немножко.

17.
Повезли на подводе
нашего дядю Иосифа.
И еще там разные люди набросаны.
Разные люди.
До кладбища близко.
Скоро их всех не будет.
Немцы сидят с двух сторон,
ногами болтают
и все про себя знают,
а Мэрочка мне руками рот залепила,
чтобы не слышно было.
А я и не знала, что я тогда кричала
из лопухов душных,
и почему не хотела закрыть уши.

Дядю Иосифа - маминого брата - и еще стариков везли на кладбище. Лошади шли медленно, и мы с пустыря рассмотрели и лица людей и их обреченные позы.

18.
Мне снился папа.
Он еще живой,
и так мы громко весело смеялись,
и по зеленой травке шли домой.
Мы шли домой и за руки держались.
И мама нам махала из окна,
и бабушка в окне была видна.

Этот сон в точности до деталей повторялся много раз, много лет.

19.
Срывают цветы, и они умирают.
Зачем же цветы срывать?
Стреляют в людей, и они упадают,
и так остаются лежать.
И мне дядя Митя на ухо сказал:
- Тебе еще думать про это нельзя.
Вот вырастешь, станешь большая и умная...
А я не нарочно, я нечаянно думаю.

Что такое смерть? Почему один человек убивает другого? Ответа не было, но и не думать об этом я не могла.

20.
Ее раскачивало ветром,
и вбок свисала голова.
И я не знаю,
как про это сказать слова.
Я убежать, бежать хотела,
а все равно она - висела.
И так скрипели скрипом ветки,
и было холодно от ветра.

Первый раз я увидела повешенную.

21.
В лопухи завернутый лежал
целый хлеб, опухший от дождя.
Целый хлеб!
Его мы ели, ели,
ели - ели, - больше не хотели.
Мы потом увидели, потом
мертвую с раскрытым настежь ртом.

Два дня шел дождь, мы очень
изголодались. Вначале увидели хлеб, а уже когда насытились, и отошли на несколько шагов, увидели женщину. Мертвую, красивую.

22.
В доме не был о дверей,
в доме не было людей,
крыши не было на нем, -
это был убитый дом,
с белой чашкой на полу,
с синим бантиком в углу.
Только птицы во все стороны
Вылетали в дыры черные.
Больше мы не заходили:
раньше в доме люди жили,
а теперь, сама не знаю,-
или ветер так вздыхает,
или (нам сказал слепой),
это плачет домовой.

Этот разбитый дом на пригорке обходили даже взрослые

23.
Листья - в клочья!
Тучи - в клочья!
Что-то будет этой ночью,
Ветер пыль закручивает,
страх меня замучивает.

24.
У рыжей кошки пять слепых котят.
Они толкаются и кушать все хотят.
И кошка подставляет им живот:
«Ну, нате, вот».
И хвостики вылизывает грязные,
и сказки им рассказывает разные.
И я смотрю на них до ночи самой
и спать ложусь возле кошачьей мамы.

Мы подкармливали, чем могли, бездомную кошку, и она позволяла смотреть на ее котят.

25.
В бочке теплая вода, -
лягушонки - кто куда.
Сверху теплая вода,
а внутри наоборот:
сразу холодно в живот.
Я б еще не вылезала,
только Мэрочка сказала: -
Все, давай скорей уйдем,
а обсушимся потом. -
Обсыхаем в лопухах,
мушки прыгают в глазах
и никак не кончатся.
И кушать очень хочется.

Когда дождевая вода в бочке прогревалась, мы туда залезали. Но после такого купания было острое чувство голода.

26.
Мы нашли в конце дорожки
куклу рыжую без ножки,
целый мячик и тетрадь.
А куда нам это взять?
Под ступеньку все сложили,
чем попало призакрыли
и ушли. И не оглядывались.
У меня аж слезы скатывались.

Нам иногда попадались «ценные»
вещи. Но где их хранить?

27.
Я собираю листики в пучок,
потом сплетаю из пучков венок.
А цветы совсем я не срываю,
я долго им в глаза заглядываю.
А если долго им в глаза смотреть,
я начинаю над землей лететь.

Несколько раз я испытывала это. И только с цветами.

28.
В дом стреляли, а потом
это был уже не дом.
Стал он весь - огонь и дым,
небо пыхкало над ним.
И осталась на калитке обгорелая улитка.
А когда совсем стемнело,
что-то там еще горело.
Но людей кругом не стало,
только тени пробегали.

Дом горел так быстро, что казалось - это все - страшная сказка.

29.
Вечером люди ушли домой,
даже не видно немцев.
Небо счернело над головой,
и каждый сарай чужой-чужой.
Куда деться? Так я к папе на руки хочу!
Но я не плачу и не кричу.
Если б тогда нас вместе убили,
мы бы вместе и были.

Очень страшно и бездомно было по вечерам.

30.
Сливы падают и груши,
сколько хочешь, можно кушать,
а потом еще в мешок.
Это очень хорошо.
Только пчелы нас унюхали,
все лицо теперь расплюханное.

Опухшее лицо я опускала в бочку с водой. Больше никогда не отмахиваюсь от пчел

31.
Пыль остыла на дороге,
холодит босые ноги,
а трава еще мокрей,
сразу холодно на ней.
Нам добраться бы скорей
до сушарни надо,
там земля вокруг теплей,
и вкусно пахнет садом.
А потом еще чуть-чуть,
и - под липу. И уснуть.
Там у нас лежит мешок,
в нем трава сухая
и хлеба толстенький кусок,
обгрызанный с края.

Сушарня - место, где вялили фрукты. Над ямой с тлеющими дровами, прокладывали веточки, на них рассыпали сливы. Земля вокруг ямы хорошо прогревалась.

32.
Может быть, он вырвался от кошки,
но мышонок был живой немножко.
Так он тихо, бедненький, пищал,
и дышал, дышал, дышал, дышал.
В лопушок его я закрутила,
целый день его с собой носила.
И попить дала ему и крошки,
и мышонок побыстрел немножко.
И не стала я его держать, -
если хочешь, можешь убежать.
Только никуда он не бежал,
ел и умывался, и дышал.

33.
Мы в бумажки от конфет
камешки закрутим.
Это есть, другого - нет.
Подходите, люди
муравьиные,
пчелиные-
разные.
- Вам кисленькие синие?
Вам сладенькие красные?.. -
Нам бумажки - наслажденье,
мы играем вдень рожденья.
А если немец подойдет,
пусть все проглотит и умрет.

Среди мусора мы нашли много красивых бумажек от конфет Устроили на пне «праздник».

34.
Совсем дурные немцы эти стали:
стреляют в небо, как в людей стреляли.
А если пуля долетит до солнца,
и весь огонь из солнышка прольется?
И станет днем темно-темно, как ночью,
и даже птичка цвиркать не захочет?

Небо представлялось мне хрупким куполом, под которым все: звезды, луна, тучи, солнце. И это - неприкосновенно.

35.
Закричал нам дядя Митя:
«Здесь облава! Ну, бегите!»
А куда уже бежать?
Что, за печку, под кровать?
Есть в заборе дырка,
мы туда и ныркнем.
Полежим под лопухами,
а стемнеет, - выйдем сами.

36.
Я об ножку ножку грею.
Я сама себя жалею.
А когда себя жалею,
еще больше холодею.

После ночного инея земля отогревалась только к полудню. А обуви не было

37.
Дождь закончился, и мушка
обсыхает, чешет брюшко.
Я ее не прогоняю, я же тоже обсыхаю,
я же тоже вся дрожу
и внутри себя жужжу.

38.
Я в белой ванне купаться хочу,
потом молоко пить из белой чашки,
потом в белой пушистой рубашке -
к папиному плечу
Столько сразу хочу.
А тут в сарае во все щёлки
ветер просовывает иголки.

39.
Очень жалко, очень жалко,
мы в кустах нашли скакалку.
Только мне нескачется,
а смотрится и плачется.

Я ослабела так, что и ходить уже не могла. Скакалку с красными ручками. Мэрочка повесила на ветку и ушла искать что-нибудь поесть. Я лежала на земле под кустом и плакала. Очень хотелось попрыгать.

40.
Не ходят уже мои ножки.
Никак не подняться мне.
И Мэрочка на спине
таскает меня осторожно.
Идет - идет и качается,
пока день не кончается.

Когда я совсем ослабела от голода, Мэрочка носила меня на спине, не оставила, как ей советовали.

41.
Почему мы в клетке
Здесь сидим в колючей?
Почему нас немцы,
как хотят, замучивают?
А другие девочки
на широких улицах
бегают, смеются,
с мамами целуются.
Я спрошу у главного,
кто всех главней на свете:
«Разве это правильно?»
Что он мне ответит?

Из лагерного двора, высоко огороженного колючей проволокой, была видна улица со всей ее обычной жизнью.

42.
По руке ползет жучок -
столько ног!
А еще - два усика
и глаза, как бусики.
Но больше он не захотел, -
улетел.
Я бы тоже улетела,
если б крылышки имела.
Даже немец там на вышке
ничего бы не услышал.
И железные колючки
не цеплялись бы за ручки.

43.
На луже бабочка лежала.
Лежала вся и не дышала.
Я под нее ладошку сунула
и подняла, в лицо подунула,
рукой махала.
Я хотела, чтоб улетела.
А немец, он в тени сидел,
Смотрел, сюда, смотрел, смотрел,
И подошел и сел на корточки.
И он не страшный был нисколечко.
А может, просто он забыл,
что немцем был.

Совсем мальчишечье лицо с голубыми глазами на минуту рассеяло страх перед немцем.

44.
- Хорошо, если выстрелят в рот.
- Это, доченька, как повезет.

Нас поставили к перилам моста (через Буг), целились, стреляли

Айзеншарф Алла (Варфоломеева Галина Наумовна). 1936 г.р.

Это седьмая книга поэтессы. Окончила медицинское училище и Литературный институт Союза писателей СССР. Работала в Молдавии и Сибири. В стране с 1988 г. Член Союза писателей Израиля. Живет в Ашкелоне.
Книга издана в Иерусалиме в 2001 году.