Что нам стоит дом построить? Нарисуем - будем жить

Артекофил и его хобби. Фото из google

Отрывок из романа

Расторопный “Як-40” с бортовым номером 88144  уверенно крутанулся на 16-й стоянке и, вырулив с включёнными фарами и мигалками на рулёжную полосу московского аэропорта Быково, одолел её, переждал полминуты, пока мимо по ВПП пронесётся, по-стариковски отдуваясь после нелёгкого полёта и затормаживая, видавший виды, какой-то грязный и зачуханный “Ан-24”.

Пробежав налево по ВПП до упора, “Яшка” ещё раз развернулся на 180° и занял стартовую позицию, горяча себя всё более мужественным рокотом двигателей. Мельчайше дрожа надёжным дюралевым телом, самолёт вдруг взвыл и взоржал тысячами нетерпеливых лошадиных сил, рвущихся из плена турбин в понятном нетерпении, и враз ринулся вперёд, убыстряя бег, покуда через считанные мгновения не вонзился в небо.

Семён Серба не успел досчитать и до десяти, как лёгкий толчок под салоном дал знать, что шасси убрано под фюзеляж, после чего командир корабля плавно заложил первый вираж вправо. Ожерелье огней в левых иллюминаторах ушло под брюхо машины, в круглые зрачки окошек вползла абсолютная чернота ночи, а возникшие в правых иллюминаторах огни рассыпались сказочной алмазной россыпью.

Семён Станиславович устало обмяк в кресле и прикрыл глаза. Добрую сотню раз за десять лет работы на ТопАЗе взлетал он над Москвой или над Топтунами, но всегда короткий миг отрыва от ВПП воспринимал, как прощание с Землёй. Воспринимал, как космонавт, направляющийся в Неведомое. Не то, чтобы он боялся грозы, например, или не верил в экипаж. Нет. Он знал, что, взлетая, самолёт отдаётся на откуп случаю. А случай непредсказуем.

Однако, чутко подрёмывая в ожидании приземления в родном Тетёркине, можно и повспоминать всласть, а то бы когда ещё время нашлось на такое никчёмное занятие.

Вот, например, как его занесло на ТопАЗ.

В начале семидесятых окончательно разрушилась непрочная времянка семейной жизни Семёна с Маней. Не судьба.

Сколько раз расходились-сходились, а, выходит, всё зря. Тогда ещё, после первого скандала под новый, 1963-й год, не надо было мириться. А он, дурак, поддался и к тому же  усложнил жизнь тем, что согласился, чтобы Маня ещё раз родила. Так появилась прелестная Ксеня. Но даже две дочки не укрепили союз бестолковых родителей.  Сходились-расходились.

В итоге более десяти лет личной жизни коту под хвост. А Ната и Ксеня? Им-то за что такая канитель?.. И, как человек решительный, Семён предпочёл начать жизнь с чистого листа… Даже если это окажется полётом в никуда.

Ехал он, конечно, не в Москву. Когда человек решает начать жизнь ещё раз, он её редко начинает в столице, это удел немногих счастливчиков. Настроение его в те дни было таково, что любая окраина, любой медвежий угол были бы по сердцу. Поэтому, обдумывая свои жизненные планы, Семён наметил для начала два варианта. Одним из них был ТопАЗ, Топский автомобильный завод, о строительстве которого за Уралом, как и о КамАЗе на Каме, распинались газеты, а вторым – нефтяная целина тюменского Севера.

Кое-какие сведения о нефтяном Эльдорадо у него имелись. Внимательно просмотрел он и карту Западной Сибири. Такие городки, как Сургут, Нижневартовск, Мегион, Самотлор, Уренгой или Нефтеюганск крепко засели в голове. Звучные названия явственно пахли романтикой, свободой, возможностью начать следующий этап жизни по-новому.

О ТопАЗе Семён знал гораздо меньше, буквально в общих чертах, но, во-первых, ехал он, всё-таки, проработав два с половиной года на Запорожском автозаводе, и поэтому имел кое-какой опыт и некоторые знания структуры автомобильной промышленности, что, считал он, на ТопАЗе могло пригодиться.

Во-вторых, Семён имел рекомендательное письмецо одного своего приятеля, Саши Родзина, к Л. М. Эйнгорну, начальнику управления оборудования ТопАЗа, в котором Родзин жутко привлекательно расписывал своему бывшему сослуживцу Леониду Моисеевичу достоинства подателя сего письма. Естественно, полагал Семён, такое письмо могло стать поводом к первоначальному разговору насчёт работы, и это придавало ему храбрости. А то, что в старших классах своей родной 23-й школы он учился с Ритой Эйнгорн, могло тоже пригодиться в разговоре с Л. М. Эйнгорном…

И Семён решил оставить добычу нефти и газа в качестве варианта № 2, а начать с ТопАЗа.

Уезжая из Запорожья, билет Семён взял до ближайшей к ТопАЗу станции Метельная, наивно полагая вместе с А. Родзиным, что Сашин друг Л. М. Эйнгорн сидит со своим управлением в Топких Колтунах, что за Медвежанью, и в поте лица трудится над расконсервацией прибывающего из десятков загнивающих капстран оборудования. Однако, провожая Семёна, Саша обмолвился, что в Москве ТопАЗ имеет небольшое представительство – Московскую дирекцию, куда стоит зайти и уточнить, что и как. Адреса этой конторы он не знал. Сказал только – ищи где-то то ли в Армянском переулке, то ли за Птичьим рынком.

Когда в двенадцатом часу дня 20-го июня безработный Семён Серба вышел на привокзальную площадь Курского вокзала в Москве, то первым делом направился к киоску Мосгорсправки. Затем, сдав свой нетяжёлый чемодан в камеру хранения, свободный советский человек Серба поехал по добытому адресу в Армянский переулок.

Москву он знал довольно хорошо со студенческих лет и, пообедав в пельменной на углу улицы Горького в проезде МХАТа, направился к метро Проспект Маркса. Эта станция на его памяти переименовывалась дважды: одно время она называлась Охотный ряд, а ещё раньше, до 1956 года, - "Им. Л. М. Кагановича".

Лазарь Моисеевич считался созидателем метро, хотя, если по правде, то Иосиф Виссарионович просто проявил немереное кавказское радушие и широту натуры, разрешив такое святотатство, – всем было известно и понятно, что Московское метро построено под руководством великого товарища Сталина, ибо и дураку ясно, что никакой ни Лазарь, ни Моисеевич, ни оба вместе не могли бы задумать и осуществить столь эпохальное дело…

Выйдя из павильона станции метро Кировская и отирая пот со лба, гость столицы, нетерпеливо расталкивая прохожих, шагнул было через проезжую часть, но, поспешно и постыдно крутонув задом перед наглым серым Москвичом, привычно тормознул у Главпочтамта. Взглянув на градусник, показывавший +32 в тени, купил Эскимо, а затем  обратно перешёл улицу Кирова, бывшую Мясницкую, чтобы зайти в магазин Чай, ибо хладнокровно пройти мимо этой архитектурной бонбоньерки было не в его силах.

Всегда, бывая в Москве, он, если случалось оказываться поблизости, непременно на пару минут заходил в сей мавзолей купеческого чревоугодия и благопития. Постоял минутку у кофейного отдела близ кофейных мельниц, окунувшись в облако благородных тропических ароматов, вдыхая впрок волнующие запахи заморских снадобий.

Медленно перешёл в чайный отдел, чтобы постоять ещё и у прилавка, где продавали чай на развес. Там тоже было чего пообонять и чем насладиться всласть…

Вздохнув, Семён вышел на залитую беспощадным солнцем улицу, вновь перешёл её и побрёл в сторону Лубянки.

Армянский должен был быть где-то неподалёку, с левой руки.

Соскучившись по Москве, Семён жадно глядел по сторонам, медленно поспешая. И часа в три дня достиг намеченной цели, случайно наткнувшись на искомый переулок. Пройдя во двор двухэтажного купеческого особняка, каким-то чудом сохранившего со стороны переулка следы былого архитектурного щегольства, он внезапно очутился у железной, крашеной суриком двери с простенькой фанерной табличкой над входом – Дирекция строящегося Топского автомобильного завода (ТопАЗ).

На втором этаже (ему показалось, что четвертый, – такими затяжными оказались подъемы по старинным, чугунного литья, ступеням) он разыскал-таки таинственную дирекцию. На двери маленькой каморки его ожидал сюрприз – табличка Управление оборудования ТопАЗа.   Л. М. Эйнгорн. Ещё не веря своим глазам, Семён робко постучал.

Леонид Моисеевич, только утром прилетевший из Зауралья, принял его лично.  Вспомнил Сашу Родзина и их с ним молодые годы на Горьковском автомобильном заводе. Повздыхал. Похвалил Сенькин порыв. Посетовал, что Магнитку строили отцы, а ТопАЗ, как и КамАЗ, – алиментщики. Полистал трудовую книжку. Установил, что Семён никогда в жизни никакого отношения к закупкам оборудования не имел и поэтому ему никак не годится. Вспомнил, что в Управление смежных производств (УСП) требуются разного рода снабженцы и позвонил куда-то на Таганку Рабиновичу.

- Дима, привет, - сказал он в трубку, - тут  один кадр подъехал из Запорожья, с ЗАЗа. Его мой старинный приятель рекомендует…

Да я бы взял, но он в моих делах не копенгаген. Подъезжай, он, кажется, на ЗАЗе резиной занимался…

Оказалось, большая часть управлений и производств ТопАЗа уже перебралась с Армянского переулка в здание бывшей церкви где-то за Птичьим рынком, близ Таганки. Так что пока ещё неизвестный Рабинович, выходит, располагался уже в том здании и, насколько Семён понял из разговора, обещал вскоре приехать. И действительно, минут через сорок в кабинет Эйнгорна, где Серба расселся и разомлел, рассматривая шикарные каталоги с оборудованием, без стука широко распахнув дверь, вошёл высокий смуглый человек с жирными курчавыми чёрными  волосами с проседью, крупными миндалевидными глазами и орлиным взором. Правда, эту орлиность несколько смягчали огромные очки в карикатурной черепашьей оправе, как у Райкина.

- Этот, что ли? – Спросил он, кивнув в  сторону претендента на должность и пожимая Л. М. Эйнгорну руку.

- Он самый. – Улыбнулся Эйнгорн, приглашая гостя присесть на единственный свободный, до крайности ободранный венский стул. – Кажись, это по вашей епархии…

Рабинович критически оглядел Сербу с головы до ног. Они познакомились, и он углубился в чтение рекомендательного письма и трудкнижки.

- Поехали! – Наконец подытожил Диамат Тевиевич, чьё отчество Семён затем разучивал месяца три.

Они погрузились в потрёпанный, когда-то зелёный служебный Москвич, за рулём которого сидел молчаливый то ли ханты, то ли манси, невесть откуда взявшийся в Москве, и понеслись по чудесным улицам летней столицы, где уже несколько спала жара, поскольку день клонился к шести часам.

Вот и Птичий Рынок, вот ещё два правых поворота и тормознули у храма божьего, конечно, бывшего, но хорошо сохранившегося.

Даже купола нагло пялили в небо некогда благочестиво-скоромные сисястые формы, хотя и лишились  в своё время вычурных крестов и медных листов кровли. Про колокола и всякую начинку в виде икон и прочей мракобесной утвари можно и не упоминать – опиум для народа партия большевиков изничтожила навечно!..

И, к счастью, Рабинович и Серба ещё застали начальника отдела кадров Войтенко (у Сеньки сразу же шевельнулась мысль, не родня ли он запорожскому мэтру национальной украинской прозы Володымыру Войтенке, но побоялся спросить у солидного дядьки), который дал ему заполнить личный листок, автобиографию и ещё какие-то бумаги (к  счастью, торопясь со службы и поглядывая на часы, Войтенко поленился потщательнее посмотреть  документы претендента и беспечно не попросил предъявить военный билет, иначе Семёну ТопАЗа, несомненно, было бы не видать…).

Принят он был на должность начальника бюро формовых резинотехнических деталей отдела резинотехнических изделий (РТИ) с окладом 135 рублей без всяких премий и коэффициентов, но с обещанием сразу же дать ему отдел РТИ, как только в штатном расписании появится должность начальника отдела РТИ и если он будет хорошо себя вести, что, по правде говоря, ему в жизни удавалось редко.

Хотя тот же Войтенко при этом вручил новому первопроходцу Автопрома направление в общежитие, но предупредил, что появиться в нём следует только завтра из-за каких-то там ещё посторонних обстоятельств, так что проблему предстоящего ночлега Семёну предстояло решить самостоятельно.

Из отдельных замечаний новых начальников Серба начал постигать, что в Топкие Колтуны ему пока ехать не придется, а с годик или даже несколько лет надо будет провести в Москве, так как, пока там, на берегу чистой таёжной реки Топи, будет строиться автогигант и город при нём, надо будет, сидя в Москве, вести подготовку производства тяжёлых автомобилей. Обстоятельство, весьма поднявшее Семёну настроение!

Пожелав новоиспечённому топазовцу завтра не проспать к началу первого рабочего дня, Рабинович и Войтенко заспешили домой…

… Наскоро перекусив в какой-то  забегаловке около кинотеатра Таганский на одноименной площади, Семён перешел её и спустился в метро на кольцевую линию. Прошедший колготной день очень утомил его и, несмотря на то, что было ещё по московским понятиям довольно рано, не более 23-х часов, он поехал в сторону Курского вокзала. Добраться до Курского от Таганки – дело не более десяти минут.

Конечно, можно было созвониться с Галкой Хлопониной-Жаровой и напроситься на ночёвку, но он не стал спешить с визитом, потому что был не готов и к нелёгкому разговору, неизбежному при “разборе полётов”, и к сюсюканью с её приставучими детьми…

Купив в вокзальном киоске несколько экземпляров нераспроданной утром Правды, он подыскал в одном из  залов свободную скамью и с удобством устроился, сняв туфли и подложив под голову жёлтый кожимитовый портфель. Заснул,  как убитый, потому как сказалось напряжение последних недель…

… Утром, умывшись и побрившись, подобно тысячам других дорогих гостей Москвы, в вокзальном туалете, жадно проглотив буфетную холодную котлету, ещё позавчера надежно зацементированную в тесте, запив затем котлету стаканом безвредного для здоровья ячменного кофе, Семён поспешил на работу и к девяти часам уже подходил по чисто подметённому тротуару к бывшей церкви, пятиглавое красно-кирпичное тело которой, обласканное утренним солнцем, возносилось красиво и монументально над окружающими её вековыми липами в глубине аллеи. У входа в храм, где Семён побывал накануне вечером, толпился немногочисленный народ провинциального пошиба.

Семён прямиком двинулся  к Д. Т. Рабиновичу, который стоял неподалёку, покуривая в обществе довольно разговорчивой блондинки, коей оказалась, как  Сенька потом узнал, Вера Неваляева. Рабинович понял, что Семён мысленно просит его  стать гидом, и повёл новичка на третий этаж в апартаменты УСП (Управления смежных производств), состоявшие из одной большой трапезной под тяжёлым сводчатым потолком, где сидело в невероятной тесноте более 20-ти человек, и небольшого алькова в конце трапезной – площадью эдак метров на десять, отделенного от основного народа фанерной стенкой с фанерной же дверью. В алькове сидели начальник УСП Антонов Никифор Витальевич и его замы – Д. Т. Рабинович, Костя Шершнёв и Ким Маратович  Загогулин. Диамат Тевиевич, а может быть, Товиевич или Тевьевич (помните, Тевье-Молочник  у Шолома-Алейхема?), – кто их разберёт, – ввёл Сербу в альков, плотно прикрыл  дверь и представил Н. В. Антонову, которого, таким образом, поставил перед фактом, поскольку вчера Антонова почему-то не было и получалось, что Д. Т. принял Сербу на работу без согласования с ним.

- Ну ладно, принял так  принял, - миролюбиво сказал начальник управления, стирая с красного, как столовая свёкла, лица щедрый пот огромным клетчатым платком. Галстук был им очень фривольно ослаблен, верхняя пуговка рубашки расстегнута, пёстрые подтяжки впивались в архиерейско-пивной живот.

Рабинович вывел новичка в "залу" и подсел с ним к коллективу. Познакомил его с заместительницей начальника отдела РТИ, то есть с непосредственной руководительницей, Клавдией Михайловной Сашамур, не забыв сказать ей мимоходом, что новобранца вскоре переведут начальником отдела. Это, естественно,  вызвало на длительный срок соответствующую дружескую реакцию со стороны Клавдии Михайловны. С милой бабулькой, упорно молодящейся, несмотря ни на что, Семёну доведётся проработать более шести лет, до самой её смерти в декабре 1978 года.

Неподалеку сидела, углубясь с утра в какие-то невероятно громоздкие расчёты, добрейшая Лидия Германовна Аистова, на долгие годы ставшая для него надежной помощницей, энциклопедией всяческой цифровой информации по РТИ.

Прошло некоторое время и Семён, где самостоятельно, где с помощью Л. Г. Аистовой, "освоил" весь состав управления. Вон сидит Борис Иосифович Сигналер, про которого ходили настоящие легенды вроде того, что он всю тысячу наименований крепежа на автомобиль ТопАЗ знает наизусть, и что с ним насчёт этих железок советуется даже замминистра известный умник  Е. А. Башинджагян.

Далее расположился Гриша Александровский, эрудит и технарь, начальник технического отдела. А вон там, у окна, благодушествует Толя Куроедов, начальник отдела электрооборудования. Тут же, на виду у всех, расположились Костя Костенко-Красный, замначальника отдела пластмасс, далее Инга Изотовна Афонина, замначальника отдела внешних сношений, за ней личный секретарь шефа Алла Подребрикова, ещё дальше Галка Бочонкина и ряд других, более или менее ярких личностей. Всем им придётся дать, по возможности, подробные характеристики в своём месте.

В общем, хороший, здоровый, спаянный коллектив, несомненно, способный за сравнительно короткий исторический срок провести подготовку производства автомобилей ТопАЗ по закреплённой за ним номенклатуре.

Итак, 22-го июня 1972-го года начался первый рабочий день Сербы на ТопАЗе. Слава богу, это было не 22 июня 1941-го, а обычный трудовой день начинающегося Застоя.

Сейчас уже не вспомнить подробно сумятицу первых дней. Но если итожить их шутя, (а серьёзный читатель понимает, что то, о чём придётся далее сказать в начатой фразе, – итог полуторагодовой согласованной работы десятков институтов, главков, министерств, Госснаба, Госплана и, конечно, Совмина, а также почти сотенного коллектива тогдашней дирекции ТопАЗа, а вначале, разумеется, Московской дирекции ТопАЗа, специалистов, пришедших в эту богоугодную трапезную ранее Семёна), то, имея в виду первые три дня, можно сказать так: 21-го июня  Семён осмотрелся, 22-го, хотя Москву и накрыло ливнем, – подготовил проект постановления Совмина СССР о ТопАЗе, 23-го, в солнечную пятницу, – подписал и выпустил в свет это постановление под № 472.

И оно оказалось настолько удачным, что в последующие годы трудовых побед и свершений  90-тысячный коллектив ТопАЗа не реализовал и половины из намеченного тогда Сербой и его соратниками в этом постановлении…

Как Серба вскоре убедился, жизнь в Московской дирекции ТопАЗа била вулканически кипящим ключом. Бывший храм божий, превращенный безбожниками в улей для трудолюбивых инженеров, должен был по замыслу руководителей Минавтопрома объединить в едином трудовом порыве сотню-другую специалистов со всех концов необъятной нашей страны. Но оказалось, что свезённые со всей безразмерной советской округи инженеры, имея за плечами разнокалиберный, несопрягаемый  опыт и привыкнув на своих родных заводиках к тихой кабинетной работе, не смогли мгновенно оценить задачу и сплотиться в единый монолит.

Да и цели, внутренние причинные, движущие  пружины их мотиваций очень  не совпадали. Одни приехали за карьерой (фу, как по-капиталистически…), другие напролом лезли в загранкомандировки (внутренняя гнильца, замешанная на низкопоклонстве перед гнусным Западом…), третьи надеялись на быстрое решение квартирной проблемы (рвачи-шкурники…), ещё одни сбежали на ТопАЗ с любовницами (разложенцы, открыто похерившие нравственные идеалы светлого будущего…), некоторые делали большой бизнес на неразберихе первых лет (махеры-комбинаторы, обреченные в будущем на длительные сроки общественно полезных работ на северах…), даже попадались и такие, кто искренне думал, что строит коммунизм и тем непрошеным сюрпризом осчастливливает всё прогрессивное человечество, – в общем, единства порыва ну никак не получалось.

Но, тем не менее, каждый старательно играл выбранную им самим роль, играл так же прямоугольно, как играют в разъездных драмтеатрах – что с ними, зрителями, станется, от некуда деться  похлопают! Знаете, есть такие театры. Их названия часто вводят в заблуждение неискушенного. Например, Московский областной драмтеатр. Собственно, в Москве этот "театр" бывает от силы неделю в году и играет в каком-нибудь Доме офицеров Московского округа или Доме культуры слепоглухонемых. В глубинке же его часто по незнанию принимают за московский, столичный, то есть за классный театр. Они же рыщут из города в город, выступая в любом выделенном им сарае, и довольствуются жиденькими аплодисментиками школяров, коих по плану расширения кругозора в области отношений полов привели на "Валентина и Валентину" заботливые классные руководительницы…

Пятиглавый облупленный советский балаган в задрипанном сквере  близ Таганки был полон высоконравственного гула. Но выступал в нём не Театр на Таганке, а его младший брат – самодеятельный коллектив автомобилестроителей, наскоро составленный из добровольцев-любителей. История поручила этому разношерстному люду сыграть задуманный "наверху" спектакль "Автоград на Топи".

Семён вступил в эту труппу, когда оркестр окончил играть  увертюру и занавес, щедро отряхивая полувековую пыль славной истории Союза,  резко пошёл вверх…