Владимир Этуш: Я видел настоящее счастье

На модерации Отложенный Я видел настоящее Счастье

Опубликовано: 8 Июня 2017 08:00

0

3776

"Совершенно секретно", No.6/395, июнь 2017

Андрей КОЛОБАЕВ

Владимир Этуш: «Репетиции, спектакли, гастроли мне полностью заменяют тренажёрный зал. Там нагрузки потяжелее!»

 

Владимир Этуш: «Никакого секрета у меня нет. Просто живу себе, работаю – и всё! Для меня самое лучшее лекарство – это поддержка и любовь зрителей»

Владимир Этуш сейчас больших интервью не даёт, и понять его нетрудно. Можно себе представить, какая армия журналистов выстроилась бы в очередь и штурмовала его накануне его 95-летия. Ещё бы – такой желанный медийный персонаж: герой-фронтовик, прошедший разведчиком всю Великую Отечественную, блистательный актёр, старейший народный артист СССР, чей авторитет в народе настолько высок, что даже обчистившие его квартиру воры возвращают «всё, что нажито непосильным трудом», профессор и художественный руководитель «Щуки» (Театральный институт им. Бориса Щукина), воспитавший целую плеяду нынешних деятелей культуры, мужчина, всю жизнь окружённый шикарными женщинами, великолепный рассказчик, автор двух книг… Словом, битва за эксклюзив была бы нешуточная – такую осаду даже при всей своей неиссякаемой иронии Владимир Абрамович просто не выдержал бы. Поэтому (благо были времена, когда можно было к нему прорваться без ущерба для здоровья) мы с мэтром-юбиляром договорились, что газета «Совершенно секретно» вспомнит этапы его удивительного большого пути по нашим прежним встречам, а он, если потребуется, внесёт сегодняшние коррективы.

…Никогда не забуду, как перед одним из недавних спектаклей мы встретились с Владимиром Этушем в гримёрке. Он подписал на память свою книгу, был немногословен, казался уставшим от чересчур обильного внимания прессы, глубоко ушедшим в себя. Но буквально через несколько минут он вышел на сцену в роли академика Петра Михайловича Окаёмова в своём бенефисном спектакле «Окаёмовы дни». И… О чудо легендарного актёрского перевоплощения! Прямая спина, горящие глаза, твёрдый шаг и завораживающий тембр одного из самых узнаваемых голосов страны в довольно продолжительных монологах. Но больше всего поразило даже не это. После почти двухчасового спектакля, выйдя под бурные аплодисменты на поклоны, Этуш сказал яркую речь, где всех поблагодарил, вдоволь поиронизировал над «секретами» своего долгожительства. Вспомнил даже войну, которая «его сформировала», и День Победы, который он, лейтенант фронтовой разведки, все эти 72 года считает своим вторым днём рождения и отмечает как самый великий праздник.

Владимир Этуш (Марвульо) в спектакле «Великая магия» (постановка Мирослава Беловича), 1979

ДЕТСТВО ЗАКОНЧИЛОСЬ С АРЕСТОМ ОТЦА

– Владимир Абрамович, все мы родом из детства. Что больше всего повлияло на вас в юном возрасте?

– Навсегда врезался в память, конечно, арест отца. За что его взяли, он и сам не знал. Ночью пришли двое в штатском, один сказал: «Ну, сейчас я вас обрадую». Сел на стул и достал ордер на арест. Долго обыскивали квартиру, описали всё имущество и увели его с собой. Потом уже мы узнали, что его арестовали как «социально вредный элемент». Хотя отец был трудяга – с 12 лет уже работал приказчиком в мануфактурном магазине. Потом стал коммивояжёром. В годы нэпа владел небольшим галантерейным производством, то есть, если по-нынешнему, был предпринимателем. Мой дедушка, сельский портной из местечка Глуск в Белоруссии, ходил, хлопотал, обивал пороги разных учреждений и прокуратуры. Но так и умер, не дождавшись папиного возвращения.

– Вас стали считать сыном «врага народа»?

– Да, и я довольно долго чувствовал себя изгоем. В девятом классе был такой случай: учитель литературы попросил меня изложить точку зрения Ленина на роман Гончарова «Обломов». Выслушав мой ответ, он спокойно сказал: «Вы сейчас высказали точку зрения Бухарина». А Бухарина уже год как расстреляли…

Я извинился и сел на место. В начале следующего урока меня вызвали к директору. Тот стал интересоваться, за что сидит мой отец, затем стал угрожать мне тем, что сдаст меня в НКВД, тянул руку к телефону, а я упрашивал его не делать этого. Страшно было не за себя – за маму: только что отца арестовали, а если ещё и сына посадят, как она будет, бедная? К счастью, всё обошлось. Отец отсидел года полтора, затем его выпустили и даже выплатили зарплату, которую он не получил из-за отсидки. Признали ошибку!

– Когда появилось желание стать актёром?

– Первые мысли о театре возникли у меня в восьмом классе, когда я стал заниматься в школьной самодеятельности под руководством профессионала, бывшего актёра Театра Корша Павла Тихоновича Свищева. Именно он впервые доверил мне роль в шпионском скетче «На старой даче», и мы с ним гастролировали. Чуть позже я стал завзятым театралом и, между прочим, не пропускал ни одного выступления Ираклия Луарсабовича Андроникова, который выступал не только как литературовед, но и как удивительно сочный и выразительный рассказчик со своими знаменитыми устными рассказами, в которых было много национального колорита. Именно тогда я попробовал воспроизвести его грузинский акцент, и годы спустя мне это пригодилось на съёмках «Кавказской пленницы». А затем я стал студентом знаменитого Театрального училища имени Б.В. Щукина. Страшно подумать – было это более 78 (!!!) лет назад.

Владимир Этуш (Король) и Олег Даль (Солдат) в фильме Надежды Кошеверовой «Старая, старая сказка», 1968

– И тут война… В своей книге «И я там был» вы написали, что стали первым из москвичей невольным свидетелем её начала ещё до официального объявления по радио.

– Хотя и не сразу понял это… В пятом часу утра 22 июня 1941 года я по улице Горького возвращался домой с затянувшейся вечеринки – мы с товарищами отметили окончание первого курса. Москва была совершенно безлюдной – даже машин почти не было видно. И вдруг я увидел, как со стороны Кутафьей башни на огромной скорости, не разбирая белых разграничительных полос, вынесся большой чёрный автомобиль с алым флажком со свастикой на белом кругу. Я тогда обратил на него внимание, но никакого нехорошего предчувствия у меня не возникло. Пришёл домой, лёг спать, а в 12 часов дня меня разбудила мама и сказала, что только что Молотов выступил по радио, и Германия уже бомбит Минск и Киев. Помню, как я молчал от неожиданности. Пытался надеть рубашку, но руки дрожали. Никогда больше, даже в самые отчаянные мгновения на фронте, мне не было так страшно. Мама стояла и в ужасе смотрела, как меня трясёт мелкой дрожью. Белая рубашка ходуном ходила у меня на груди… И тут я вспомнил немецкую машину. Это уже потом, сопоставив факты, я понял, что это был автомобиль посла фашистской Германии в СССР графа фон дер Шуленбурга, который спустя час после начала вторжения вручил нашему министру иностранных дел Молотову меморандум об объявлении войны Советскому Союзу.

– На фронт вы ушли добровольцем, хотя у вас как у студента была бронь. Что подтолкнуло? Юношеский максимализм?

– Попробую объяснить. Понимаете, когда видишь в небе дирижабли воздушного ограждения, характерные бумажные кресты на окнах, светомаскировку и хмурые, озабоченные лица, как-то меняется психология, и это не ура-патриотизм – всё гораздо сложнее… Сразу после начала войны мы дежурили в училище, ловили бомбы-зажигалки, которые разбрасывали немецкие самолёты. Потом через две недели нас, юношей – студентов Щукинского училища, отправили на три месяца под Вязьму – копать противотанковые эскарпы, окопы, строить прочие земляные сооружения, а по возвращении мы продолжили учёбу. Но вернулся я оттуда совсем другим человеком. И в конце концов не выдержал. Увидел, что во время чрезвычайно популярного в то время спектакля «Фельдмаршал Кутузов» (в котором мы, первокурсники, тоже принимали участие) в зале на 900 мест сидели не больше 100 человек… Я был потрясён!

– Стало понятно, что людям не до искусства?

– Да, именно такой вывод я сделал. Москва тоже уже была другая. В воздухе словно разлита паника, у людей изменились глаза, лица. Уже начали грабить магазины… Помню, как по мостовой возле винного магазина текло рекой вино из разбитых бутылок. Помню длинную очередь у сберкассы – все хотели получить назад свои сбережения… На следующий день после спектакля «Фельдмаршал Кутузов» утром я пошёл в военкомат и попросился добровольцем на фронт. Юношеский порыв, о котором я ни разу не пожалел. Даже дату запомнил – 16 октября 1941 года.

Владимир Этуш (Журден) в спектакле Театра Вахтангова «Мещанин во дворянстве» (постановка Владимира Шлезингера), 1969

И НИКТО МЕНЯ НЕ РАССТРЕЛЯЛ

– Как получилось, что вас, совсем мальчишку, отправили в разведшколу?

– Я немного знал немецкий язык, поэтому меня сначала направили на четырёхмесячные курсы военных переводчиков в город Ставрополь на Волге. Готовили к разведке – даже собирались забросить в тыл врага. Но что-то тогда сорвалось, и я попал в стрелковый полк. Служил в пехоте. И не просто прошёл дорогами войны, а протопал-прошагал от Аксая до Тбилиси, пройдя перевал по Кавказскому хребту. Сражался в горах Кавказа и в Осетии, принимал участие в освобождении Ростова-на-Дону и Украины.

– Сегодня, спустя более семи десятилетий, что ярче всего вспоминается?

– Да всё! Особенно бои за Ростов, Азов, Ставрополь, Грозный. Наверное, потому, что там я пережил самые страшные дни. Мы голодали, тащили на себе раненых, ночами без сна выслеживали врага. Сколько раз я должен был на фронте погибнуть, не передаётся исчислению… Расскажу два случая, которые забыть невозможно. Представьте себе: не отвоевав Сталинград, немцы испугались, что мы отрежем их от Кавказа, и начали отступать. Они отступают, а мы их гоним. И вот такой локальный момент: на рассвете мы заняли село, которое долгое время находилось под немцами. На крыльцо своего дома вышла какая-то бабка, и я к ней подошёл, попросил попить – мы ведь всю ночь шли, жажда мучила. А бабка так изумилась, что я не немец, что только воскликнула: «Миленький ты мой!» – потом плюнула на свой платок и протёрла мне всё чёрное лицо. Вот что тут, казалось бы, такого? А каждый раз, когда я воскрешаю этот эпизод в памяти, меня охватывает дрожь и возникает комок в горле!

В другой раз на каком-то военном совете помощник командира полка по политической части вдруг заявил: «Этуша надо было бы за это расстрелять». Уже не помню, за что. Полк – хозяйство большое, неполадок случалось много. И добавил, обращаясь ко мне: «Верно, Этуш?»

Я встал и ответил: «Никак нет, товарищ подполковник. Врёте». «Садитесь». Я сел. И никто меня не расстрелял.

В роли начальника пажей Бригеллы в легендарном спектакле «Принцесса Турандот» (режиссер – Рубен Симонов), 1963

– А могли?

– Запросто! Это же были обычные фронтовые будни. Ну чего тогда стоила жизнь бойца? Например, я был случайным свидетелем того, как комдив наказал солдата-связиста, потому что тот позволил себе взять гитару в каком-то доме только что освобождённого нами села и пару раз трынькнуть, хотя все силы тогда следовало отдавать наступлению. Не раздумывая, командир выхватил пистолет и расстрелял беднягу на месте! Это было под Таганрогом. Но не нужно этому удивляться – это война. Или замполит дивизии лично расстрелял хорошего парня, старшину, за то, что он не туда побежал. А помощник замполита полка убил начальника продсклада за то, что тот отказался налить ему стакан водки. Застрелил за стакан! И ничего. Его разжаловали, но оставили служить при штабе. Так и болтался там без дела.

– Перу поэта Юлии Друниной (в 1941-м воевавшей санинструктором в пехотном полку) принадлежат пронзительные строки: «Кто говорит, что на войне не страшно, / Тот ничего не знает о войне». Война наложила отпечаток на вашу судьбу, характер?

– Конечно! Ваши коллеги меня часто спрашивают: было ли мне страшно? И я неизменно отвечаю: на войне тебе постоянно трудно и страшно, но этот страх становится «образом жизни». А ещё на фронте возникали моменты, которых, казалось бы, на войне не бывает. Столько было таких неожиданных историй!

– Расскажите самую невероятную.

– В 1943-м на Ставрополье на рассвете мы вошли в только что отбитое у фашистов село. Я должен был произвести допрос взятого в плен «языка» в присутствии командира дивизии. Пленный – мальчишка, я даже имя его помню – Людвиг. Пока мы шли, он всё просил: «Не стреляйте в меня!»… Допрос продолжался бесконечно. Устал пленный, устал я, измаялись конвоир и оперативник, сопровождавшие немца. Наконец Людвига увели, ещё через час отпустили и меня. Я вышел из душного помещения наружу. Морозная тишина и усталость сделали своё дело – мне вдруг страшно захотелось спать. Я заглянул в соседнюю избу и… замер на пороге. Шёл только 1943 год – до конца войны оставалась бесконечность. Вот представьте себе картину, которую я увидел… В маленькой, жарко натопленной комнате на железной кровати спал Людвиг в обнимку с другим, очень рыжим пленным немцем. У них в ногах, поперёк кровати, спал наш капитан, начальник химической службы полка. На полу, лёжа ничком, храпел начальник разведки, а на его заду покоилась голова третьего пленного. Над ним «возвышался» караульный, который тоже спал, сидя в углу на табуретке, прислонив свой автомат к одному из спящих немцев. Согласитесь, необычная картина?! На какое-то время стоял заворожённый, стоял и смотрел. В окно светила луна, было тихо-тихо. И было ощущение, будто и нет никакой войны, а эти спящие – люди не враги друг другу. Спали измученные, смертельно усталые люди. Для меня это был, наверное, самый значимый эпизод войны. Потому что я вдруг пронзительно понял, что нет на земле никаких русских, немцев, евреев, голландцев. А есть такие же люди, как и я, только одетые по воле судьбы в разную форму, говорящие на разных языках, но одинаково чувствующие и одинаково мечтающие жить. Ведь перед лицом смерти мы все равны, и делить нам нечего. Когда я сейчас это вспоминаю, то не могу без волнения рассказывать.

– Для вас когда военные баталии закончились?

– Осенью 1943-го, под Запорожьем, когда меня тяжело ранило. Потом были три полевых и один фронтовой госпитали. Меня комиссовали и дали II группу инвалидности.

– И вы сразу обратно – в «Щуку»?

– Ну нет, не сразу, я довольно долго лечился. В Москве моя рана открылась – оказалось, что у меня разбиты кости таза. Но я прекрасно помню, как весной 1944-го я, фронтовик-орденоносец, появился в училище в пробитой осколками, окровавленной шинели, с палкой. Разумеется, не из соображений экзотики, а оттого, что мне просто больше нечего было надеть, поскольку я своё гражданское пальто ещё на курсах в Ставрополе, получив армейское обмундирование, выменял на сало. Я ходил в той шинели, в которой меня ранило, даже спал в ней.

– Когда в вашей жизни появился первый костюм?

– Позже – мне его купил отец. Кстати, на моей офицерской сберкнижке к тому времени накопилось 14 тысяч рублей – весь мой фронтовой заработок. Мне тогда показалось, что я чрезвычайно богат. А потом я узнал, что костюм, купленный мне отцом, стоит 8 тысяч.

– Актёр-фронтовик Евгений Вестник мне рассказывал, что в День Победы поймал себя на мысли: «Вот он – настоящий рай на земле!» А вы что ощущали 9 мая 1945 года?

– И я ощущал нечто подобное. Кстати, свой день рождения в мае 1945 года я не отмечал. Зато запомнил хорошо, как отмечал День Победы в сквере у Большого театра, где собралось множество фронтовиков. У меня в памяти осталось ощущение удивительно светлого дня, и, наверное, это был единственный раз в жизни, когда я видел настоящее счастье.

Счастье – это же нематериальная категория, его не ухватишь руками. А в тот день это были и слёзы, и солнце, и блеск орденов, и сияющие лица людей. Для меня с тех пор День Победы – мой второй день рождения. Потом я окончил училище и почти сразу был принят актёром в Театр имени Е.Б. Вахтангова.

В роли слуги-шута Лаунса в спектакле «Два веронца» (постановка Анны Орочко), 1952

«ЖУЛИКИ, ВЕРНИТЕ ПОХИЩЕННОЕ!»

– Вашей первой работой в театре была бессловесная роль в спектакле «Мадемуазель Нитуш», который пользовался в те годы огромным успехом. Дебютный выход получился для вас запоминающимся?

– Ещё бы! Особой творческой нагрузки, сами понимаете, у меня в этой роли не было, но свой первый выход на сцену я никогда не забуду. По ходу спектакля в определённых местах должны были звучать выстрелы. А выстрелы в театре тогда имитировались так: за кулисами стоял пиротехнический ящик со «снарядами», которые в нужный момент под воздействием тока «взрывались»… Мы с партнёрами идём на сцену мимо этого ящика, и вдруг заряды начинают «взрываться». И я, на радость своим товарищам, сразу… залёг! Это произошло бессознательно, по фронтовой привычке. Но со стороны, наверное, выглядело очень уморительно. Коллеги потом долго надо мной подтрунивали: «Ты забыл, что не на фронте, а в театре. Тебя «убьют» другим способом!» Кстати, я помню и свою первую роль со словами. Я сыграл революционера Яниса в пьесе братьев Тур «Кому подчиняется время».

– Вы стали преподавать в родном Щукинском, ещё будучи четверокурсником. Что послужило причиной? Не по годам большой жизненный опыт?

– Нет. На самом деле причина в том, что мне не нравилось, как артисты играют. (Смеется.) Честно! Я всё видел по-другому. Мне искренне казалось, что, если я подскажу им, как это надо делать, всё получится лучше. Тем не менее как преподаватель я выпустил только один курс, потратив на него четыре года. И потом, сколько бы наш ректор Борис Евгеньевич Захава ни уговаривал меня взять следующий, я отказывался наотрез: просто занимался со студентами, но не брал курса. Во-первых, это тяжёлая, просто каторжная работа. А во-вторых… Дело в том, что за эти четыре года я не сыграл ни одной роли ни в театре, ни в кино!

– Зато этот ваш «один» курс стал самым успешным за всю историю училища – на нём учились Людмила Максакова, Александр Збруев, Зиновий Высоковский, Александр Белявский, Вениамин Смехов, Александр Биненбойм, Иван Бортник, Ирина Бунина… Многие ваши студенты стали знаменитыми, едва ли не все народные.

– Это-то и радует! Добавлю к этим выше перечисленным ещё артиста Юрия Авшарова, он стал профессором нашего училища. Так что если Станиславский говорил, что ради одного талантливого ученика имеет смысл воспитывать курс, то мне посчастливилось перевыполнить эту норму.

– Вы 16 лет были ректором «Щуки» и на протяжении десятилетий принимали в нём вступительные экзамены. Часто ошибались в диагностике талантов и бездарей?

– Как и все – очень часто и очень много. У педагога обязательно должны быть интуиция, наитие, но стопроцентной гарантии никто вам не даст. Всё-таки талант – понятие субъективное. Тем не менее, как я говорю иногда в шутку, «я всегда готов поднять бокал «белого» за то «красное», что было выпито из меня студентами за столько лет моего преподавания в «Щуке». По поводу выпускников нашего вуза расскажу замечательную историю. Аркадий Райкин, который был для всех нас образцом профессионализма, многих наших учеников смотрел, но не брал. И вдруг один выпускник ему понравился. Он взял его «для пробы». Выпускником, завладевшим вниманием Аркадия Исааковича Райкина, был… Константин Аркадьевич Райкин. «Проба» удалась, и дальше пошло. Эта акция стала переломной в жизни театра «Сатирикон». Сейчас там работают наши выпускники.

– В кино вы снимались не так часто, как нам, зрителям, хотелось бы, но все ваши роли – яркие, колоритные, запоминающиеся. Есть среди них особо любимые?

– Не могу сказать, что люблю все. Это как женщины: их может быть много, но не все они любимые. Были удачные и не очень. Например, роль Карабаса-Барабаса в «Приключениях Буратино» мне не очень нравилась. От сопливой детворы проходу на улице не было, мамаши мной вместо Бабы-яги неслухов пугали – ну что тут хорошего? Да и роль инженера Брунса в «12 стульях» настоящей работой я не считаю. А вот стоматолог Шпак из «Ивана Васильевича» – это да! Самое смешное, что несколько лет назад меня почти точь-в-точь, как его, обокрали. Только по-настоящему: вынесли деньги, украшения жены… Я отдыхал с супругой в Геленджике, когда позвонил милиционер и сказал, что нашу квартиру обчистили. Мой первый вопрос был: «А что украли?» Повисла неловкая пауза, и вдруг он начал давиться от смеха: «Магнитофон импортный, пиджак замшевый, портсигар золотой отечественный… Всё, что нажито непосильным трудом». Мне-то, разумеется, было не до смеха. Когда я вошёл в квартиру и увидел, что всё перевёрнуто, неприятное было чувство. Хорошо ещё, что самое ценное в доме, а именно – многочисленные ордена Великой Отечественной войны и коллекцию дорогого оружия не тронули. Видать, всё-таки что-то святое в этих людях осталось.

День Победы Владимир Абрамович вот уже 72 года отмечает как свой второй день рождения. Фотовыставка в фойе Театра Вахтангова,  посвящённая юбилею мэтра

– Я помню телепрограмму, посвящённую этой краже, где вы обратились к грабителям: «Жулики, верните похищенное!»

– (Улыбается.) Естественно, произносил это я без всякой надежды. Но, как ни странно, вскоре часть вещей подбросили под коврик у двери моей квартиры в Гранатном переулке. И оставили записку. На стандартном белом листе зелёным маркером от руки было написано: «Уважаемый Эттуш» (через два «т»)! Извините за то, что мы сделали, очень нужны были деньги. Сразу отдать не могли, так как вещи лежали в закладе. Остальное вернём позже». Я был счастлив!

– После «Кавказской пленницы» и «Ивана Васильевича…» ваши роли разобрали на цитаты, а вас самого чуть не разорвали на сувениры….

– Со мной до сих пор иногда разговаривают моими фразами из этих комедий, ставшими крылатыми: «шляп сними», «садись пока», «горячий, савсэм бэлый» и так далее. Многие из этих фраз – моя импровизация. В сценарии этих реплик не было – они возникали стихийно на съёмочной площадке, по ходу действия. Кстати, от роли Саахова в «Кавказской пленнице» я поначалу вообще решил отказаться.

– Почему?

– До этого я уже сыграл турецкого адмирала Сеида-Али в исторической картине «Адмирал Ушаков», итальянца Мартини в «Оводе», кагэбэшника кавказской национальности Калоева в «Председателе» и других героев южных кровей. Все они были столь невыразительны и однообразны, что я не хотел больше ничего подобного играть – не желал таким образом заштамповаться. Я ведь характерный артист и хотел просто хороших ролей, поскольку не был ими избалован. Не Гамлета, не Хлестакова – просто хороших. Поэтому когда Гайдай мне предложил сыграть Саахова, я спросил его: «Неужели у вас нет для столь омерзительной роли какой-нибудь другой кандидатуры?» В ответ, однако, услышал, что лучше всего для неё подхожу я. Я подумал, подумал и… Хорошо, что не отказался – эта роль стала этапной в моей жизни. Что интересно – когда я сыграл кагэбэшника Калоева, один мой знакомый на полном серьёзе меня предупредил: «Знаешь что, ты на Кавказ не езди – тебя убьют!» Я похихикал, но на Кавказ не поехал. А когда сыграл Саахова, тот же знакомый сказал мне: «Теперь тебе и на Кавказ не надо ехать – они тебя в Москве убьют!»

– И?

– Как-то между репетицией и спектаклем я зашёл на Черемушкинский рынок и оказался в самой гуще людей кавказской национальности. Они сразу обратили на меня внимание и в противовес мнению моего знакомого меня не то что не убили, а стали одаривать всем, чем торговали!

– Правда, что после оглушительного успеха «Кавказской пленницы» вы решили снять продолжение?

– Да. Леонид Гайдай, к сожалению, был занят (снимал какую-то другую комедию), а мы с авторами сценария Слободским и Костюковским загорелись этой идеей… Как вы помните, фильм заканчивается судом. Так вот, мы хотели показать Бывалого, Балбеса и Труса вместе с товарищем Сааховым и его личным шофёром в образцово-показательной тюрьме, где Саахов работает директором клуба, руководит лагерной художественной самодеятельностью. (А поскольку в колонии сидели только мужчины, женские роли вынужден был играть сам!) Потом – после отбытия срока – он возвращается домой и узнаёт, что его должность заняла… Нина – «комсомолка, спортсменка и просто красавица».

– Отличный сюжет. Что помешало?

– Уже был написан сценарий, и все мы были уверены, что получится очень смешно. Но нам запретили наотрез! «Где угодно, – сказали, – снимайте, только не за колючей проволокой». Мол, достаточно того, что по всем «вражеским голосам» круглосуточно утверждают, что вся наша страна – один сплошной лагерь. И сколько мы ни ходили по «инстанциям» и ни обещали показать нашу тюрьму образцово-показательной, такой, что люди сами будут в неё проситься… Не разрешили.

«Гражданин судья! А он не может сесть!» Кадр из комедии Леонида Гайдая «Кавказская пленница», 1966

Я БЛАГОДАРЕН ИМ ЗА ЭТО

– Ваша киношная и театральная карьера полны приключений. А в жизни часто с вами приключалось нечто экстраординарное?

– Вы не поверите! Однажды я выступил в роли «террориста». Более того, я был первым, кто принудительно посадил большой самолёт в Москве.

– Вы шутите?

– Какие шутки?! Начало 1970-х. Часть фильма «Миссия в Кабуле», куда меня пригласил режиссёр Леонид Квинихидзе, снимали в Афганистане и в Индии. В Театре Вахтангова в то время довольно активно шёл спектакль «Мещанин во дворянстве», где я играл главную роль. Играл без дублёра, поэтому не явиться на него нельзя – меня отпускали от спектакля до спектакля. И вот… Индия, там были сняты основные сцены с моим участием. Пора возвращаться, но билетов на наш аэрофлотовский рейс на нужное число нет. А для того, чтобы полететь иностранным рейсом, нужно разрешение нашего посла в Индии – Бенедиктова. Получаю разрешение, приезжаю в делийский аэропорт. Но оказывается, что все места закупили бомбейские промышленники. Что делать? Остаётся лететь следующим, нашим, аэропортовским рейсом. А это значит, ещё на сутки позже. И в результате я, скоротав бессонную ночь в самолёте, в Москве буду в 8 утра, а в 10 должен быть уже в гриме, иначе спектакль срывается. Вариант один: взять багаж с собой, чтобы по прилёте в Москву не терять ни секунды. Короче, сажусь в этот самолёт, разъясняю ситуацию командиру корабля. Он выслушал меня и вдруг говорит: «Чемодан-то мы возьмём, да только в Москве самолёт не сядет. Мы летим в Киев!» «Как в Киев???» Я, весь заведённый, – и так, и этак. «Все понимаю, но самолёт в Москве не садится». Раздосадованный, я сел на своё место и заснул. Просыпаюсь – мы уже над Воронежем. Открываю чемодан, а там у меня лежал палаш, декоративный, купил в Индии в качестве сувенира. И так, дурака валяя, иду к пилотам в кабину. А тогда только начались эти угоны самолётов, и они были настороже. Я поднял палаш над головой, как кавалерист перед атакой, вхожу в кабину и громко говорю: «Принуждаю сесть в Москве!» Они сначала оторопели, а потом, оценив мой юмор, стали соображать. Пилот говорит радисту: «Слушай, Вась, запроси-ка Москву, может, она всё-таки нас примет». И случилось почти невероятное: Москва приняла.

– Владимир Абрамович, а современные фильмы вам интересны?

– Военные картины смотрю с большим интересом, если это хорошая работа. Например, несколько лет назад получил искреннее удовольствие от фильма «Штрафбат». Настоящая и очень честная картина. Она абсолютно соответствует тому, что я видел на войне сам. Очень понравились «Дело гастронома №1», «Ликвидация», «Мосгаз»… Правда, к сожалению, чаще всего – «увы»… Сейчас смотришь сериалы – все враньё. Актёр говорит, а я ему не верю. Сплошная беготня, суета, которыми хотят подменить мысль, действие. Всё так торопливо. Но невероятно пафосно, эдак с многозначительно поднятой бровью…

– Вы были трижды женаты. Можно сказать, что в вашей жизни было много настоящей любви?

– Кто-то, наверное, сказал бы – очень-очень много. Как и всякий мужчина, я встречал на своём пути женщин, которых любил и которые любили меня. И я благодарен им за это. По прошествии стольких лет твёрдо могу сказать одно: в моей жизни была любовь. Всегда!

Владимир Этуш: «Орден Красной Звезды мне мой подполковник вручал на бегу, во время атаки. Бежит рядом и кричит: «Этуш, держи, пока меня не убило или тебя»

– Елена Евгеньевна, ваша нынешняя супруга, моложе вас на 42 года. Однако с вашей стороны был смелый поступок – сделать ей предложение…

– Это произошло естественно. Елена была моей поклонницей, 10 лет подряд ходила на все мои спектакли в Театре Вахтангова. И когда случилась трагедия, умерла моя жена Нина, с которой мы фактически прожили всю жизнь – 48 лет, Лена поддержала меня в трудный час. Она замечательный человек, умница. Моё счастье! На ней всё держится: и дом, и быт, и я, и мои дела. Ведь я совершенно не приспособлен к холостой жизни. Сам не смогу пожарить даже котлеты! (Смеётся.) Именно благодаря ей я даже бросил курить, хотя курил с детства.

– Лет 10 назад на вопрос, видите ли вы себя на сцене после 90, вы решительно ответили: «Нет, не вижу!» Между тем вы продолжаете играть в трёх постановках Театра Вахтангова, а совсем недавно сыграли в четвёртой – выпустили почти трёхчасовой спектакль «Бенефис»…

– 10 лет назад я не думал, что у меня на это хватит сил. Но вот откуда-то взялись. А откуда – я не знаю. Никакого секрета у меня нет. Просто живу себе, работаю – и всё! Гимнастиками или пробежками не занимался – всегда ленился. Сейчас много гуляю, слежу за правильным питанием. Вернее, не я слежу, а моя жена Лена. И потом, артист должен работать. Когда он не работает, он чувствует себя «без штанов». Для меня самое лучшее лекарство – это поддержка и любовь зрителей.

– Вы – народный артист СССР, лауреат и обладатель множества творческих премий в нашей стране. При этом всегда признавались, что как артист «голодный», мол, не сыграли всего того, чего хотели и могли.

 – И это чистая правда – я не кокетничаю! Я этот «голод» испытывал всю жизнь – мне всегда не хватало хороших ролей. Правда, в большей степени это касается кино, несмотря на популярность моих персонажей. Всему виной моя внешность: героем с ней не побудешь, героем-любовником – тем более. Только в сказках и комедиях оставалась отдушина. Поэтому, когда меня спрашивают: «А сейчас кого хотите сыграть?» – я отвечаю: «Да кого дадут, того и хочу сыграть». У меня уж возраст не тот, чтобы мечтать о чём-то. Пусть молодёжь грезит Гамлетами, Офелиями, Ромео и Джульеттами. А старики играют то, что дают – и тому рады.+

– То есть вы по-прежнему о новых ролях мечтаете?

– Мечтаю, конечно, а как без этого жить? Невозможно!