За что я люблю книжки 50-х годов когда мы осознанно начнём строить новое общество, нам надо будет опираться на нашу органическую народную душу

• Татьяна Воеводина

В статье «Коллективное-сознательное или от какого наследства мы отказались» Галина Иванкина утверждает: «русский народ мыслит себя, как живой сплочённый организм». То есть душа нашего народа по-прежнему общинная, соборная, коллективистская, а ему навязывают ценности конкурентного капитализма, где человек человеку волк: погоню за личным успехом, privacy, идеал борца-одиночки, идущего к своей цели, как некогда выразился Евгений Евтушенко, «сквозь everybody, сквозь everything». Отсюда всякие неудачи и неустройства нашей жизни: не получается, например, подлинно народное кино; и это, скорее всего, не главная беда, хотя Г.Иванкина пишет главным образом о кино.

Мысль сама по себе – верная. Но вот продолжение – что надо бы эту самую русскую соборность, которую мы обронили по дороге к рынку и капитализму, снова затащить на корабль современности, - вот эта идея кажется мне утопичной. Когда-то в начале Перестройки звучали такие прекраснодушные предположения: объединим всё хорошее, что есть в капитализме и социализме – и заживём. На самом деле, всё хорошее имеет коррелят в виде чего-то плохого, и впрячь в одну телегу то и это – ох, затруднительно.

Коллективизм и индивидуализм – это совершенно различные, даже противоположные, способы организации общества, это разный дух. В общинном обществе главное – коллектив (от бригады или школьного класса до целой страны), а человек – имеет подчинённое значение. В обществе индивидуалистическом главное – это свободный независимый индивид. Общинное, коллективистское общество – это общество-семья, где один за всех – все за одного, где терпящему бедствие – протянут руку, где не дадут особенно возвыситься (всяк сверчок знай свой шесток), но и на дно не дадут свалиться. Индивидуалистическое общество – это общество-рынок, где идёт непрерывная война каждого против всех за место под солнцем, за сытный кус: «кипит здесь вечная, бесчеловечная вражда-война». В обществе-рынке никто тебе не поможет, а вот в карман залезть – охотников много. Значит, надо постоянно следить за манёврами «партнёров», не показывать спину и вообще быть постоянно на чеку. Пожилые люди помнят, как изменились отношения людей за годы капитализма. Люди стали непрерывно «шифроваться», боясь, что сведения о них будут использованы им во вред. Об этих двух моделях общества много говорил С.Г. Кара-Мурза в своих книжках.

Объединить эти две модели – решительно невозможно, это, повторюсь, разный дух. Нашему народу начали встраивать в голову модель индивидуалистического общества с началом рыночных реформ. Это была колоссальная травма народной души. Тогда все СМИ в унисон затрубили о том, как ужасен коллективизм, как омерзительна совковая уравниловка, как угнетателен советский обычай обсуждать семейные дела на парткоме, как унизительна манера бабушек у подъезда делать замечания всем детям двора. Главное, учили нас, это суверенная личность, ставящая и достигающая своих целей.

Как это было понято и кем подхвачено? Как понято? Просто. Я – главный. Сказали же, что главное личность. Вот я и есть она. Что хочу – то и ворочу – вот как было понято. Подхвачено было в первую очередь теми, кто меньше всего был укоренён в жизни – криминальной и полукриминальной средой, которая необычайно распухла в 90-е годы. Тогда вообще бандюк стал героем времени, как когда-то Николай Островский или Паша Ангелина.

То, что общество-рынок требует жёсткого законопослушания, трепетного уважения к Закону – этого, разумеется, никто и не заметил. Русский человек как не уважал формальных законов и правил, так и не уважает. Он уважает справедливость и тех, кого считает её носителем и защитником. А формального права он не уважал и не уважает. Идеал правового государства никогда не был ему близок и привлекателен. 
Как реагировала народная душа на эту травму? А вот как. Русский добрый, мягкий, семейный человек – озверел. Общим ощущением стало: всё позволено. Помните, как у Достоевского: если Бога нет, то всё позволено. Для русского человека если каждый за себя – то это именно и есть «всё позволено». 

Я уже рассказывала где-то впечатливший меня эпизод. Мы сидели в ресторане с нашими итальянскими поставщиками и беседовали о том о сём, в частности, кто в какой стране хотел бы и мог жить, кому какая нравится. Я спросила, мог ли бы мой итальянский собеседник жить в России. «Ни в коем случае!» - убеждённо ответил тот. – «Холодно?» - предположила я. – «Нет, люди злые», - столь же убеждённо, как о хорошо продуманном сказал он. Я очень удивилась и спросила, кто его обидел. И вот что он рассказал. Однажды он был в Минске (иностранцы плохо различают Россию и Белоруссию – для них это одно). Там в подземном переходе старик продавал сигареты, разложив их на перевёрнутом ящике. Вдруг старику стало дурно, он потерял сознание. Так вот прохожие, вместо того, чтобы помочь, стали растаскивать его скудный товар. «У нас бы никогда так не сделали», - повторял итальянец. 

Это – маленькое проявление большого рыночного озверения. Почему же изначально рыночные народы – не озверевают, а наши – озверевают? От этого самого и озверевают – от несоответствия этой жизненной парадигмы народной душе. Наш народ по природе мягкий, душевный, семейный. Будучи насильственно выброшен из тёплого лона семьи, коллектива, лишённый его, коллектива, неусыпного контроля вместе с постоянной поддержкой, наш человек идёт вразнос. Раз справедливости нет – пропадай моя телега, - так в глубине своей говорит народная душа. Раз так - тогда тащи, насильничай, отпихивай конкурента от кормушки. Сказано же: человек человеку больше не друг, а конкурент в борьбе за блага. Схватишь, успеешь – молодец, не схватил – лох. Главное нынче деньги. Единственная стыдная вещь на свете – не иметь денег. 

Вот истинный источник нашей всевозможной разнузданности, включая и знаменитую коррупцию. 
Меж тем русский человек как был так и остаётся в глубине добрым и мягким. Тяготеющим к моральному суждению - по всем вопросам. Там где западный человек говорит о выгоде или об истине – русский человек на первый план выдвигает мораль (сдобренную изрядной дозой эмоций). Я уже давно пишу в ЖЖ, да и в СМИ тоже. На любой мой текст откликаются десятки читателей. И больше всего они пишут … да-да, именно о морали. У меня был один френд, живущий в Америке и считающий себя гражданином мира. Меж тем русская душа в нём осталась в прежнем виде: он постоянно меня воспитывал, словно я его отбившаяся от правильного пути сестрёнка-одноклассница и даже где-то писал, что заботится о моей душе (честное слово!). В этом морализме есть что-то умилительное, наивное, но в этом и слабость нашего народа: суждение ТОЛЬКО моральное – однобоко и, в сущности, поверхностно. Нельзя исключать, что на этом природном морализме сыграли жулики манипуляторы во время Перестройки. Им удалось обвести вокруг пальца наш народ разговорами о пресловутой «слезинке ребёнка», злых большевиках, и чувствительными повествованиями о благородных «поручиках голицыных». Так что народная душа – это, возможно, единственная константа жизни народа.

Уверена: когда мы осознанно начнём строить новое общество, нам надо будет опираться на нашу органическую народную душу. В этом обществе, безусловно, общественное должно быть выше личного, а все люди должны стать работниками единой фабрики, если угодно – колхоза. В этом «колхозе» должно всем найтись место: и рабочему, и учёному, и лавочнику, и землепашцу. Критерием полезности работника должно быть создание новых ценностей, а не перераспределение имеющихся. Естественный коллективизм нашего народа надо не ломать, а – использовать на его же, народа, благо.

То, что душа нашего народа – общинная, коллективистская доказывает такое наблюдение. Вернее – самонаблюдение.

Мне очень нравятся книжки и фильмы 50-х годов. Я охотно смотрю фильмы этого времени, которые никогда не видела, т.к. при их появлении либо ещё не родилась, либо была малолеткой, а потом не привелось посмотреть, т.к. всегда мало смотрела телевизор. А сейчас я иногда покупаю на рынке книжки этого времени и с интересом читаю. Мне очень повезло: у нас в посёлке есть древний блошиный рынок, называемый почему-то Пиявкой. Там можно купить и старинные вещицы, и одежду б/у, и, конечно, книжки самого разного содержания. В прошлую субботу моя дочка купила за 50 руб. 2-й том «Истории дипломатии» издания, кажется, 1961 г. и газету «Правда» 1937 г. Я же люблю покупать старые советские книги, напрочь забытые. Иногда на них встречается чернильный штамп с такой, например, надписью «Библиотека профкома Кучинской текстильной фабрики».

Что меня влечёт в этих книжках? Вообще, в тех давних произведениях? Мне кажется, именно тот дух, соответствующий нашей народной душе.

А вот года три назад я посмотрели с дочкой спектакль по пьесе Виктора Розова «Её друзья» во МХАТе им.Горького. Это первая пьеса Розова, которая сразу оказалась удачной, её в своё время много ставили. Потом перестали – понятно почему: она казалась прямолинейной, дубовой, сентиментально-нравоучительной. В мою юность я о такой даже не слыхала, хотя в мои школьные годы мы коллективно смотрели какие-то пьесы Розова. А вот об этой – я даже не слыхала. Написана пьеса была в 1949 году, это, сколь я представляю, время, впоследствии прозванное эпохой «лакировки действительности», когда единственным конфликтом советской жизни считался конфликт хорошего с лучшим, например, просто хорошего работника с новатором. Покажи этот спектакль 10-20-30-40 лет назад – показалось бы дрянью собачьей, билеты бы через профком принудительно распределяли или в нагрузку бы давали к чему-нибудь ценному и дефицитному. А сегодня – смотрится, вызывает интерес. Взрослые глядят с неотрывным вниманием пьесу о старшеклассниках, адресованную им же – старшеклассникам.

Что же там привлекательного? История такая: десятиклассница, которая, как говорится, «идёт на медаль», внезапно начинает стремительно слепнуть. Тогда одноклассники принимают решение помочь ей закончить школу и ежедневно со слуха проходят с нею все предметы. В Москве ей делают операцию и возвращают зрение, она поступает в Тимирязевскую академию. Любопытно, что Розов прочитал в газете о таком реальном происшествии. 
Пьеса поставлена в ультрареалистической манере, с самыми натуралистическими декорациями, даже сундук точно такой, как сохранился у нас в доме. Зритель погружается в атмосферу 50-х годов, которую большинство «по жизни», конечно не помнят: этажерки, старая, потёртая мебель, обои в полосочку… Разве что две бабушки-зрительницы лет 75-ти умилялись: наше-де детство. Действительно, героям пьесы сегодня 80+ лет, кому повезло дожить. Но и для более молодых и даже для совсем молодых этот стиль интерьера привлекателен: он возвращается к нам под именем винтажа или даже модного стиля «шебби-шик» - потёртый шик. Сегодня это модно – жить как бы среди бабушкиных вещей. Новое и глянцевое уже не влечёт, влекут вещи с историей. Распространяется мода на креативную реставрацию старой мебели: её ошкуривают, окрашивают и дают ей новую жизнь. Так старый хлам превращается в ценный антиквариат, на фоне которого новая, хоть бы и итальянская, мебель выглядит убогой дешёвкой.

Точно так и старые мысли и чувства. Они тоже дивно влекут нас, современных. Не иначе, пришла их пора – на новом витке исторической спирали. Какие забытые, вышедшие из употребления мысли и чувства воскресает пьеса? О чём она? На языке той эпохи – о дружбе. 

Сегодня то, что когда-то называлось дружбой, – вещь не существующая. Нет её. То есть, конечно, отдельные люди дружат между собой, но это скорее приятельство или сотрудничество. Это частное дело частных людей. При этом утратилось понятие, например, «дружный класс» - нет больше такого. Я, помню, когда-то давно, в начале 90-х, пыталась спросить у одного итальянского ребёнка: «У тебя дружный класс?» - и он меня не понял. Ответил: некоторые друг с другом дружат, а некоторые нет. Теперь такое положение достигнуто и у нас. Двадцать лет назад оно показалось бы нам знаком прогресса и цивилизации. Моя дочка сказала, что в наше время невозможно то, что описано в пьесе. Никто никому не помогает учиться – разве что в индивидуальном порядке своим близким приятелям. А так чтобы целый класс – такого нет, не бывает. 

Оно и понятно. Поскольку на дворе рынок и капитализм, зачем помогать товарищу лучше учиться, ведь это твой потенциальный конкурент в битве за сытный кус, за жизненный ресурс, за комфортное место под солнцем.

И это совершенно логично. Соответственно и детей учат вести себя определённым образом. Жизнь нынче ощущается как нескончаемая битва за какие-то ценные блага, которых на всех не хватает. И в этой битве логично отталкивать других претендентов на блага или уж, во всяком случае, не помогать им. В традиционном обществе (можно сказать, в общинном, или «совковом» – это всё одно и то же) господствующее чувство жизни – иное. Все люди ощущаются сотрудниками по общей работе, плоды которой в дальнейшем разделят на всех. Чем лучше работает твой сосед, тем лучше спорится общее дело. Некая соревновательность всё равно присутствует, это в натуре человека, но она сродни спортивной, это не битва за жизненные блага, которые достанутся либо тебе, либо ему. Я говорю не столько о реальном положении, сколько о господствующем чувстве жизни, о своего рода жизнеощущении. 
Во время написания пьесы (в 1949 г.) была очень памятна недавняя война, которая была выиграна во многом благодаря этом общинному, коллективистскому духу: сам погибай, а товарища выручай. Победить можно было только всем вместе, помогая друг другу. Вообще, когда люди попадают в бедственные или просто трудные условия, им поневоле приходится сплачиваться. Знаменитое гостеприимство горцев объясняется просто: там трудно и опасно жить, поэтому приютить путника – условие выживания, сегодня приютишь ты, а завтра тебя. 

В 90-е годы это общинное жизнеощущение как только ни пинали! Уравниловка, совок! И, надо сказать, успешно пинали: мы сегодняшние ощущаем людей если не врагами, то конкурентами. Про ухищрения безопасности и говорить нечего: замки, охрана, видеокамеры… 

И вот пьеса возвращает нас во времена, когда люди друг другу помогали, когда они, патетически выражаясь, были братьями. Во всяком случае, идеал был таков, сегодня он противоположный. А это крайне важно – каков идеал. Этот идеал передавался в том числе и через школу, через систему воспитания. Я ещё застала, да всякий, кто учился до 91-го года, застал. Помню, мы помогали двоечникам и отстающим. Был у нас в начальной школе такой второгодник (а может, третьегодник) Рузаев. Так вот его посадили с моей подругой для того, чтобы она на него положительно влияла и подтягивала. Но у неё как-то не получалось, говорили, что Рузаев в неё влюбился, отчего подтягивать его стало решительно невозможно. Тогда к нему прикрепили меня. Я занималась с ним ежедневно по арифметике и достигла кое-каких успехов. А сидела я с такой Надькой М., за которую я чувствовала большую ответственность. В 8-м классе я написала на экзамене два сочинения: для себя «Выбирай себе дорогу с пионерских юных лет» и для Надьки «За что я люблю свой край». Надька получила четвёрку; получила бы и пятёрку, но наляпала ошибок при переписывании. Это, конечно, жульничество, но очень уж я боялась, что Надька напишет на «пару». А так-то я с нею честно занималась, она даже кое-чему научилась.

Тогда ещё не было формулы «Это твоя проблема», проблема, если она возникала, была как бы общей. Кстати, выражение «Это твоя проблема» было некой культурной новостью в 90-е годы, даже анекдот родился: Некто говорит другу: «У моей жены – любовник». - «Это её проблема», - отвечает друг. – «Но этот любовник – ты», - говорит первый. – «Это моя проблема», - отвечает друг. – «Но что же мне делать?» - недоумевает первый. – «Это твоя проблема», - отвечает друг. Тогда казалось забавно...

Так вот сегодня в нашем народе, на мой взгляд, происходит какая-то подспудная, незаметная работа. Это ещё не возвращение к традиционному нашему жизнеощущению, а скорее смутная тоска по нему. И потому нам нравятся произведения, в которых разлита эта атмосфера дружбы и солидарности, которых нам так не хватает. Мы смутно тоскуем по тому времени, когда мы были едины, когда даже незнакомые люди, так сказать, по умолчанию, были друзьями. В спектакле школьники декламируют отрывок из поэмы Маяковского «Владимир Ильич Ленин»:
Единица! -
Кому она нужна?!
Голос единицы
тоньше писка.
Кто ее услышит? -
Разве жена!
И то
если не на базаре,
а близко.
Партия -
это
единый ураган,
из голосов спрессованный
тихих и тонких,
от него
лопаются
укрепления врага,
как в канонаду
от пушек
перепонки.
Плохо человеку,
когда он один.
Горе одному,
один не воин -
каждый дюжий
ему господин,
и даже слабые,
если двое.
А если
в партию
сгрудились малые -
сдайся, враг,
замри
и ляг!
Партия -
рука миллионопалая,
сжатая
в один
громящий кулак.
Единица - вздор,
единица - ноль,
один -
даже если
очень важный -
не подымет
простое
пятивершковое бревно,
тем более
дом пятиэтажный. 
Десять лет назад этот отрывок если и мог где-то прозвучать, то разве что в целях издевательских, чтобы постебаться. Сегодня он будит забытые чувства, бывшее когда-то жизнеощущение, с которым побеждали. Всё это ещё смутно, невнятно, но перемена зреет. 
Ещё одна книжка той же поры, детская: Сергей Розанов «Про Травку». Травка – это имя шестилетнего мальчика, полное имя его – Трофим.

Сюжет такой. Травка с папой поехал за город к знакомым покататься на лыжах и – потерялся. Папа уехал, а Травка остался: папа как-то не уследил. И вот Травка пытается уехать в тот посёлок, куда уехал папа. Дальше следуют разные приключения, беготня, суета, поиски, всё перепутывается, но в конце концов разрешается ко всеобщему удовольствию. 

Травка узнаёт массу нового и интересного. Ему удаётся то, чего в обычной жизни ни за что бы не удалось: например, прокатиться на паровозе. Автор очень увлекательно и «вкусно» описывает, как устроен паровоз, как он работает, фырчит, сыплет искрами. А до этого столь же смачно описан обычный троллейбус (это они с папой едут на вокзал). Жизнь, что описана в книжке, - абсолютно реалистическая, там нет эльфов, колдунов и прочих любимых современными детьми персонажей. При этом жизнь, описанная в книжке -  солнечная, просторная, перед глазами – даль бескрайняя. Вот папа показывает Травке строящееся здание МГУ (тогда сталинские высотки казались настоящим чудом): вот здесь ты, когда подрастёшь, возможно, будешь учиться. И как-то всё человеку подвластно, открыто: учись хорошо – тебя примут в МГУ, учись хорошо в МГУ – тебя распределят на хорошую работу, будут продвигать. И по вере – воздавалось: мой отец, придя с войны, отлично учился – попал на хороший завод – пошёл быстро в гору. 

А сколько замечательных людей встречает Травка в своём невольном путешествии! Да все люди – прекрасные, добрые, готовые помочь. Все они суетятся в стиле комедии ошибок, демонстрируя свою доброту, широту и естественную солидарность: а как по-другому-то может быть? И от всех Травка узнаёт что-нибудь интересное, техническое. Директор электростанции, папа его новой приятельницы Солнечки, рассказывает, как вырабатывают электроэнергию. Это ведь страшно интересно – как в лампочку попадает частичка солнышка. Вообще, автором владеет непроходящий восторг (свойственный обычно гуманитариям) по поводу техники и её творцов. Мне кажется, восторг был истинным; всё-таки фальшь и заданность – улавливается, а тут я, взрослый человек, читала со светлым, радостным чувством. Автор то и дело повторяет про всякие технические устройства: ведь это люди придумали себе таких замечательных помощников!
Вообще всё зависит от угла зрения, от заточки сознания: кто-то видит суетливый, заплёванный вокзал, а кто-то – чудо техники: вон автокар поехал, а вот паровоз отправляется. Гениальная мысль лежит в фундаменте НЛП: каждый живёт в своём мире. Не имеет свою точку зрения, это-то очевидно, а прямо-таки живёт в своём, вполне герметичном, мире, видит совершенно разные вещи, глядя на один и тот же физический объект. 

В те годы очень многие жили в мире радостном и светлом, а впоследствии его утратили. Может быть, причиной такого светлого жизнеощущения была недавняя война, смерти, разрушения, голодуха. Простая сытость, крыша над головой, возможность работать и учиться, в выходной (он был один в те времена) поехать за город покататься на лыжах – всё это создавало ощущение счастья. Потом, когда реальные трудности и страдания отодвинулись в историческую даль, на первый план начали выступать претензии и недовольства, кислятина-обида и чувство смутной обделённости: чего-то судьба недодала. И жизнь стала заполнять серая скука. Господствующим чувством в 70-80-е годы стало недовольство и скука: квартиры плохие, шмотки немодные, заняться нечем. Жизненный горизонт сузился: на хорошее место можно устроиться только по блату, квартиру жди двадцать лет… Тьфу! Этим чувством питалась Перестройка с её слоганом «Так жить нельзя!» И правда – так чувствовали. 

Был такой советский писатель, когда-то очень популярный, а сейчас, по-моему, забытый – Юрий Трифонов; это с его лёгкой руки бывший Дом Правительства, на ул. Серафимовича, уродливое творение Иофана, стали звать «Дом на набережной» - по заглавию его главного романа. Я этого писателя не то, что люблю, но ценю. К чему я о нём вспомнила? Он всегда писал только о себе – в разных вариантах. Сюжеты, если внимательно прочитать, - повторяются. В 1950-м году, совсем молодым, он написал имевшую большой успех повесть «Студенты», она даже получила сталинскую премию. Там точно такая же светлая атмосфера, как в повести о Травке (повесть эта для взрослых). Прошло двадцать лет, и Трифонов пишет цикл т.н. московских повестей и знаменитый роман «Дом на набережной». Сюжеты – повторяются, а атмосфера – скуки, серости и безнадёги. Какое-то трагическое вырождение постигло наше общество. 

Вернёмся, впрочем, к Травке. Не перестаёт поражать острый интерес к технике. Из этой забавной детской повести понимаешь: не случайно через десять лет после описываемых событий СССР запустил человека в космос. И все наши нобелевские открытия относятся к той поре или возникли в силу инерции, накопленной с тех времён. Ничего не бывает случайного: для технического прорыва нужен всенародный культ техники, промышленности, изобретательства. Нужны технические кружки, школы ДОСААФ, где мальчишки могут приобрести соответствующие знания и умения. Чтобы один стал чемпионом и лауреатом, тысячи, сотни тысяч должны выйти на старт. А чтобы они вышли, нужны а) материальные возможности, т.е. наличие этих кружков, притом бесплатных, материалов, руководителей; б) соответствующая атмосфера в обществе, где первый человек – это учёный, изобретатель, космонавт, а не биржевый спекулянт и фотомодель. 
Детская повесть про Травку как раз работает на эту благотворную, созидательную атмосферу. На атмосферу общего созидательного, увлечённого труда. Там не было конкуренции, не было соревнования за ценный ресурс, который достанется либо тебе, либо мне. Жизнеощущение было иное: чем мы все вместе лучше поработаем – тем больше будет у всех жизненных благ. Это совершенно иное чувство жизни. И порождает оно иные отношения: добрые, почти родственные, как среди героев повести о Травки.

Сегодня Травка (или его прототип) – глубокий старик, ему лет 70. И странно ему, наверное, думать, что сегодня внуков нельзя выпускать одних гулять, что детей воруют, а потому основу воспитания составляет: не разговаривай с незнакомыми, ничего о себе не рассказывай, мир полон опасностей. И впрямь ведь полон… А может, внуки его уже взрослые, институты закончили: один – эколого-политологический, другой - философский факультет Высшей Школы Экономики. Зато в Карачарове, где работал Травкин папа, открыт торговый центр, и чего там только нет.

Вот к такому миру – светлому, радостному, коллективному – нам и надо стремиться. Он соответствует нашей народной душе. Наверняка, кто-то уж изготовился заныть: «О чём вы говорите, когда на шее народа сидят олигархи и коррупционеры?». Это верно, но я уверена, что мы – накануне больших перемен. И очень важно понимать, ЧТО именно мы намерены строить и создавать. Во времена брежневского застоя тоже было сильное ощущение перемен и потребность в них; не случайно Виктор Цой прославился далеко не пропорционально своим дарованиям благодаря одной строчке: «Перемен мы ждём, перемен». Но не было внятного понимания, чего же мы хотим, как будет выглядеть то – новое. А когда человек (или народ) не знает, чего он хочет, всегда найдётся кто-то, кто подсунет свои желания и сумеет их продавить. Так что внятный ответ на самый важный жизненный вопрос: «Чего же ты хочешь?» - должен быть готов заблаговременно. Цель может быть не достигнута или достигнута не полностью, но если её нет – уж точно ничего хорошего ждать не приходится.

Вот на такие мысли навела меня статья Галины Иванкиной вроде бы про кино.

Иллюстрация Евгения Медведева к книге С.Розанова "Приключения Травки" (1976)