Какое отношение к победе над фашизмом имеет Франция?

На модерации Отложенный

 

В 1975 году в культурной жизни Франции случилось небывалое событие – страну покидал режиссёр Луи Маль.

Однако по этому поводу ни одно из средств массовой информации не выразило ни капли сожаления – напротив, в спину режиссёра, которого ещё недавно назвали «великим» и «живым классиком», летели гневные обвинения и оскорбления.

Кампания, развёрнутая во французской прессе, более напоминала форменную травлю.

В итоге Луи Маль так больше никогда и не вернулся во Францию, предпочитая работать в США и Канаде.

Но в чём же заключалась его вина?

Чем он так прогневал французское общество?

Поводом для травли стал его фильм «Лакомб Люсьен» (1974).

Точнее говоря даже не сам фильм, а вопросы, поставленные в нём: было ли французское сопротивление в годы Второй мировой войны действительно великим, как это принято считать, и были ли все коллаборационисты прирождёнными негодяями?

 

 

К слову сказать, десятилетия спустя эти же вопросы (но уже применительно к Голландии) будут поставлены в фильме «Чёрная книга» другим великим режиссером — Полом Верховеном...

Во Франции даже сам факт попытки задать эти вопросы был воспринят как «пощёчина нации».

Впрочем, этими вопросами и в нашей стране тогда не сильно задавались.

Конечно, в Советском Союзе прекрасно понимали, что «великое» французское сопротивление нельзя было ни в кой мере сравнивать с партизанским движением в Белоруссии или Югославии, так как оно, по некоторым оценкам, уступало в своем размахе даже Италии и Греции.

Но, тем не менее, Франция виделась советским политикам как самое слабое звено в капиталистической системе, опять же Шарль Де Голль не стеснялся демонстрировать своё откровенно скептическое отношение к США и НАТО, а потому на некоторые мифы французской истории смотрели сквозь пальцы.

Сейчас же ситуация изменилась кардинально.

От былой французской самостоятельной политики не осталось и следа.

Франция — вне зависимости от того, какое партийное правительство находится у власти — ведёт себя как послушный сателлит США.

А это даёт повод нам, россиянам, гражданам страны, которая понесла от войны самый большой в мире урон, наконец беспристрастно взглянуть на так называемого французского союзника по антигитлеровской коалиции ...

Война от кутюр

Когда в сентябре 1939 года началась Вторая мировая война, французское общество встретило её в высшей мере странно: появилось... изобилие новых «патриотических» шляпок?!

Так, хитом продаж стали так называемые «астраханские фески».

Кроме этого из Англии стала усиленно завозиться клетчатая ткань, которая шла на покрой женских береток.

Этот фасон головных уборов сразу же вызвал к жизни множество новых причёсок. Многое заимствовалось из военного багажа.

Так, например, шляпка разработанная Розой Деска, весьма напоминала английскую фуражку.

Кроме этого почти сразу же вошёл в моду новый аксессуар.

Многие носили на боку обязательный противогаз.

Страх перед газовыми атаками был настолько велик, что в течение нескольких месяцев парижане не решались без него даже выходить на улицу.

Противогаз можно было заметить везде: на рынке, в школе, в кино, в театре, в ресторане, в метро.

Некоторые из француженок проявили весьма немалую изобретательность в том, чтобы замаскировать противогазы.

Высокая мода почти сразу же почувствовала эту тенденцию.

Так на свет стали появляться причудливые сумки для противогазов, сделанные из атласа, замши или кожи.

Тут же к этому процессу подключилась реклама и торговля.

Появился новый стиль — в виде миниатюрных противогазов стали выпускать флаконы для духов и даже тюбики губной помады.

Но особым шиком считались цилиндрические шляпные коробки, которые делались Ланвин.

Они шагнули даже за Атлантику.

С цилиндрическими сумочками, весьма напоминающими футляры для противогазов, стали ходить аргентинские и бразильские модницы, которым отнюдь не угрожали ужасы войны.

Война и её первые последствия (воздушные тревоги и прекращение подачи электричества) диктовали изменения в поведении французов, прежде всего горожанок. Некоторые из эксцентричных парижанок стали носить рубашки цвета хаки с позолоченными пуговицами.

На жакетах стали появляться эполеты. Традиционные шляпки заменили стилизованные кивера, треуголки и фески.

В моду вошли атрибуты опереточных военных.

Многие молодые женщины, с лиц которых ещё не сошёл летний загар, отказывались укладывать свои волосы.

Они ниспадали на их плечи, напоминая некий капюшон, которые ранее были призваны для того, чтобы защитить от холодов.

Из моды почти сразу же вышли завитки и локоны.

На фоне официальной военной пропаганды в прессе громче всего звучали опять же странные на первый взгляд вопросы: как лучше было бы продать все коллекции модной одежды — французам и зарубежным клиентам?

Как удержать пальму первенства, которая традиционно сохранялась за Парижской высокой модой?

В одной из французских газет мелькнула такая фраза: «Где те славные старые деньки, когда люди со всех концов земного шара стекались в Париж?

Когда продажа одного роскошного платья позволяла правительству купить десять тонн угля? Когда продажа литра духов позволяла купить две тонны бензина?

Что будет с 25 тысячами женщин, которые работали в Домах моды?»...

Как видим, поначалу война для французов была всего лишь неудобством, мешавшим модной жизни.

Только так можно понять суть предложения, с которым к властям обратился известный французский модельер Люсьен Лелонг.

Он хотел получить гарантии государственной поддержки... французским кутюрье!

Он пытался объяснить, что в условиях войны такая поддержка была жизненно необходимой, а продолжение пошива нарядов высокого класса во Франции позволило бы сохранить присутствие на иностранных рынках!

Он говорил:

«Роскошь и комфорт – это отрасли национальной промышленности. Они приносят миллионы валютных резервов, в которых мы сейчас так остро нуждаемся. То, что Германия зарабатывает при помощи машиностроения и химической промышленности, мы зарабатываем прозрачными тканями, духами, цветами и лентами»...

Ситуация мало изменилась, когда прошёл период «странной войны» и начались реальные боевые действия.

Катастрофу жители Франции видели главным образом лишь в том, что оказались закрытыми фешенебельные магазины, варьете и рестораны.

Теперь война воспринималась не просто как неудобство, а как разорительный момент. В итоге поражение Франции в войне было встречено хоть и насторожено, но без трагических настроений.

Прерванная некогда повседневная жизнь возобновилась фактически сразу же после оккупации немцами Северной Франции.

Уже 18 июня 1940 года почти все магазины открыли на своих витринах железные ставни.

Крупные универмаги Парижа: «Лувр», «Галери», «Лафайет» и т.д. — вновь начали свою работу.

Годы спустя во Франции появится новый литературный жанр – «Как я не любил бошей» (в Германии его аналогом станет «Как я сочувствовал антифашистам»).

Однако действительные дневниковые записи, сделанные французами во второй половине 1940 года, демонстрировали совершенно иную картину.

 

Многие едва ли не ликовали, что вновь могли открыть свои заведения.

Владельцев магазинов, лавочек и ресторанов радовало небывалое количество «новых посетителей».

Ещё больше их восхищало, что готовые покупать все подряд немцы платили наличностью...

Большие группы «туристов» в униформе цвета фельдграу и в нарукавных повязках со свастиками активно фотографировали все парижские достопримечательности: Лувр, собор Парижской Богоматери, Эйфелеву башню.

И хотя большинство населения настороженно наблюдало за происходившим, немало было и тех, кто открыто приветствовал оккупационные войска.

Постепенно страх ушёл.

Молодые девчонки-школьницы с заплетенными косичками иногда набирались храбрости, чтобы улыбнуться завоевателям.

По Парижу постепенно разлеталось: «Какие они вежливые!», «Какие они симпатичные!».

Немцы стали «очаровательными оккупантами».

В метро, не задумываясь, они уступали места пожилым людям и женщинам с детьми.

Оживилась не только торговля, но и общественная жизнь, хотя это происходило весьма специфическим образом.

Путь в нацистский ЕС

«Европейская идея глубоко укоренилась во Франции.

С тех пор, как Европа стала ассоциироваться в первую очередь с Германией, то эта идея работает исключительно на нас.

В настоящее время выставка «Франция-европейка», открытие которой было организовано нашими дипломатическими службами, привлекает внимание множества посетителей.

Мы подключили радио, прессу и литературных обозревателей, чтобы непрерывно пропагандировать европейскую идеологию».

Именно такие слова содержались в сообщении немецкого посла Отто Абеца, которое 23 июня 1941 года было направлено имперскому министру иностранных дел Риббентропу. Надо сказать, что «европейской идеи» для Франции были не новы.

Именно французский министр иностранных дел Аристид Бриан в конце 20-ых годов выдвинул идею объединения Европы.

Её тут же активно принялись обсуждать как в левых, так и в правых кругах республики.

Во Франции появляется множество новых журналов: «Новый порядок», «Новая Европа», «Планы», «Борьба молодых».

Уже из названий следует, что молодые французские интеллектуалы, придерживающиеся разных политических воззрений, искали новые пути, чтобы преобразовать «старую Европу» с её спорными территориями, взаимными упрёками, экономическими кризисами и политическими скандалами.

Активно обсуждались вопросы того, насколько было возможно возникновение общеевропейского патриотизма, надклассового социализма, и могли ли эти явления стать базой для объединения всех западноевропейских народов.

Надо отметить, что эти дискуссии не прекратились и в годы Второй мировой войны.

Ни в одной европейской стране, находившейся под контролем Германии не писалось столько о «европейской идее», как во Франции!

Не успело сформироваться т.н. «вишисткое правительство», как его самые молодые представители тут же обратились к немецкому послу Абецу.

Они представили немецкому дипломату план реорганизации Франции, которая должна была не просто соответствовать «стандартам» стран «оси», но и интегрировать свою экономику в общее (читай германское) экономическое пространство.

Программное заявление отнюдь не походило на просьбу оккупированной страны — представители «вишистского правительства» намеревались «через поражение Франции обрести победу Европы».

В частности, в их меморандуме говорилось:

«Мы вынуждены занять активную позицию, так как наша страна находится в бедственном положении. Военное поражение, растущая безработица, призраки голода дезориентировали общественность.

Пребывая под пагубным влиянием старых предубеждений, лживой пропаганды, которая кормится фактами чуждыми жизни простого народа, вместо того, чтобы взирать в будущее наша страна оборачивается в ушедшее прошлое, довольствуясь голосами, раздающимися из-за границы.

Мы же предлагаем нашим землякам крайне полезную и захватывающую сферу деятельности, которая способна удовлетворить насущные интересы страны, революционные инстинкты и взыскательное национальное самосознание».
 

Предлагаемое преобразование Франции включало в себя семь важных компонентов: принятие новой политической конституции, преобразование французской экономики, которая должна была интегрироваться в европейской хозяйство, принятие программы общественных работ в области строительства, создание национал-социалистического движения, новые ориентиры во внешней политике Франции.
 

Из всего это перечня нас в первую очередь должен интересовать именно вопрос о «новой» внешней политике.

По этому вопросу в документе сообщалось следующее:

«Французское правительство не хочет злоупотреблять оказанным ему доверием, а потому не позволит воссоздать прошлую систему союзов, ориентированную на сохранение т.н. равновесия в Европе.

Кроме этого Франция не должна быть слабым местом, а именно зоной, через которую бы просачивались неевропейские политически идеи.

Франция навсегда связана с судьбой континента, делает акцент на солидарность, которая в будущем должна объединить нашу страну со всеми народами Европы.

Исходя из этого, мы полагаем, что Франция должна стать оборонительным рубежом Европы, что предопределено нашими морским побережьем, а потому может стать европейским бастионом в Атлантике.

Франция сможет справиться с этим заданием, если в этой сфере будет применяться столь же гармоничное распределение обязанностей, что и области экономики. Франция должна защитить Европы в первую очередь благодаря силе своего флота и колониальных войск».
 

По большому счёту «европейская идея» во Франции носила явно англофобский характер. В этом не было ничего удивительного, если принять во внимание подробности встречи маршала Петена и Гитлера, которая состоялась 24 октября 1940 года в городке Монтуар-сюр-ле-Луар.

 

В ходе этих переговоров Гитлер заявил маршалу, ставшему главой Франции:

«Кто-то должен платить за проигранную войну. Это будет либо Франция, либо Англия. Если Англия покроет расходы, Франция займет подобающее ей место в Европе и может полностью сохранить своё положение колониальной державы».

Активисты, сплотившиеся вокруг журнала «Новая Европа», активно развивали эту тему.

В ход шла история с погибшей на костре Жанной Д’Арк, предательское бегство английских войск из Дюнкерка, атаки на французский флот близ Мерс-эль-Кебира и многое другое...
 

Франция как прародина фашизма

 

Одним из последовательных сторонников франко-германского сближения и складывания на основе этого союза «Новой Европы» был историк и госсекретарь правительства Жак Бенуа-Мешен.

Он мечтал не просто о «Новой Европе», но и о некой имперской иерархии, основанной на «великом братстве революционных партий».

Он настаивал на том, что Рим и Берлин признали Францию равноправным партнёром по «оси», третьей по значимости фашистской державой Европы...
 

Нашим читателям наверное может показаться странным, что Франция преподносилась именно в качестве «фашистской державы», но это не было преувеличением.

Свободолюбивая, демократическая и лево-ориентированная Франция (именно к такому историческому облику привыкли многие из нас) была не более чем мифом.

 

 

Историк Зеев Штернхель в своих работах (к сожалению, до сих пор не переведённых на русский язык) не раз поднимал вопрос о «французских корнях фашизма».

Действительно, формирование фашисткой идеологии (или как пишет Штернхель – прафашистской) во Франции началось много десятилетий раньше, нежели в Италии и Германии.

 

Отправной точной можно считать Мориса Барреса, который впервые стал скрещивать между собой радикальный национализм и синдикалистские идеи.

Опять же не стоит забывать, что в 1934 году власть во Франции чуть было не перешла к радикальным националистам, когда те вывели на улицы Париж более 40 тысяч человек («Народный фронт» не мог похвастаться столь массовыми акциями).

 

А год спустя пронацистские «Огненные кресты» Де ля Рока насчитывали несколько сотен тысяч человек, являясь по сути крупнейший политической организацией во Франции (и не считая прочих ультраправых и фашистских организаций).

Если же говорить о Бенуа-Мешене, то он не раз призывал Третий рейх: «Создать единую Европу, которая станет вашим лучшим боевым оружием».

Отталкиваясь от этого тезиса он вместе с Жаком Жераром (ещё одним членом «вишистского правительства») разработал проект «Переходного договора», который должен был, по мнению его создателей, заменить договор о перемирии, заключенный между Германией и Францией в 1940 году.

К «Переходному договору» должен был прилагаться особый тайный протокол, текст которого представляет особый интерес: во Франции продолжится «национальная революция», по итогам которой должно возникнуть «основанное на народной, авторитарной и социалистической воле» политическое движение; во внешней политике Франция подключается ко всем акциям, осуществляемым правительствами Германии и Италии, включая и участие в боевых действиях против Великобритании («как только будет восстановлен военный потенциал страны»).

По сути, этот документ предполагал создание тройственного пакта, причём Франция должна была действовать как самостоятельная держава, а отнюдь не оккупированная Германией страна...

Проект этого документа был передан имперскому правительству Германии 14 июля 1941 года. Реакция Берлина во многом обескуражила французов. В июле Эрнст Ахенбах уведомил французское правительство, что Берлин был раздосадован предложениями, сделанными в проекте «тройственного пакта».

23 июля 1941 года Риббентроп поручил послу Абецу передать Жаку Бенуа-Мешену, что «прозвучавшие предложения являлись недопустимой попыткой отмены состояния перемирия, что могло привести к напряжённости в отношениях между Германией и Францией».

Подобный ответ весьма разочаровал многих членов «вишистского правительства».

Дряхлеющий маршал Петен всё ещё пытался воззвать к чувству немецкому ответственности.

Он ожидал, что решение этой проблемы произойдет во время встречи с рейхсмаршалом Герингом, но этого так и не случилось.

Впрочем, сам Жак Бенуа-Мешен не отказался от надежд сформировать «объединённую Европу без побеждённых», предполагая, что новый толчок к евроинтеграции должно было дать нападение Германии на СССР.

В ноябре 1942 года он писал в одном из своих писем:

«Я полагал, что Гитлер объединит все континентальные страны, чтобы начать штурм сталинской империи. В качестве образца мне виделся Александр Македонский, который объединил все эллинские города, чтобы начать захват персидского царства.

Разве борьба с большевизмом не была тем общим принципом, который мог даровать нам чувство единого континента?

Это был бы посыл, который позволили бы избавиться от местечковых патриотизмов, освободившись от застарелых противоречий и традиционного соперничества между странами в Европе.

Более того, это был тот рычаг, который был позволить национализму, терзаемому внутренними конфликтами, расшириться и превратиться в европейский супернационализм».

Эти идеи не менее активно продвигали и представители коллаборационистских партий: «Национально-народного объединения», «Францистов», «Движения социальных революционеров», «Партии французского народа», чей лидер Жак Дорио подобно Бенуа-Мешену рассматривал агрессию в отношении СССР как трамплин для формирования «супернационального европейского сознания».

Партизанам предпочли легион СС

Надо сказать, что не смотря на пренебрежение со стороны немцев, у коллаборантов в деле русофобии и антисоветизма оказалось множество сторонников.

Первые вербовочные пункты появились во Франции в июле 1941 года, там всех желающих приглашали принять участие в «войне против Советов».

В первые же две недели работы пунктов добровольцами на «восточный поход» записалось около десяти тысяч французов!

 

Так что все послевоенные утверждения о «повальных симпатиях» французов к СССР и к русским оказались не более чем пропагандистским мифом.

 

А когда в 1943 год году началась запись в части СС, то в считанные дни появилось полторы тысячи желающих примерить на себя форму элитных частей.

 

Так что в Берлине весьма ловко использовали идею о «Новой Европе» и те антибольшевистские настроения, которые царили во Франции...
 

Но как же тогда быть с красивыми историями о «борющейся» с нацизмом Франции?!

Сегодня надо признать, что этот миф о «великом французском сопротивлении» является мифом в квадрате!

 

Во-первых, в активной партизанской борьбе на её пике участвовало приблизительно 20 тысяч человек (при поддержке англичан, снабжавших их оружием).

 

В то же самое время в антипартизанском «Легионе французских истребителей и волонтёров национальной революции» числилось более миллиона человек!

 

Это не считая сформированную в 1943 году для карательных операций «Французскую милицию» числом более 8 тысяч бойцов.

Во-вторых, национальный состав отрядов маки позволяет говорить о «французском сопротивлении» лишь с точки зрения территории, на которых предпринимались боевые акции.

 

Собственно французы стали активно попадать в партизанские отряды только после того, как состоялась высадка союзников в Нормандии, и вопрос о судьбе Франции был фактически предрешён.

До этого момента костяки партизанских отрядов составляли бойцы интербригад разных национальностей, в своё время воевавших в Испании, а затем ушедших на территорию Франции; бежавшие советские военнопленные; евреи, скрывавшиеся от преследования; представители армянской диаспоры.

 

В общем, до 1943 года включительно значительная часть французов выступала за союз с Германией, полагая партизан-маки «бандитами», лишь провоцирующими насилие .

Ситуация стала меняться лишь с наступлением союзных войск...

Ещё недавно довольные своей жизнью и условиями оккупации французские обыватели тут же превращались в ультрапатриотов, едва ли не с 1940 года вынашивавших планы по уничтожению германской гегемонии.

 

Обычно подобное «прозрение», сопровождалось самими отвратительными сценами!

По приблизительным оценкам, в период с 1944 по 1945 год без суда и следствия было убито около ста тысяч человек, заподозренных в коллаборационизме. Надо отметить — чтобы стать жертвой самосуда в 1944—1945 годах вовсе не обязательно было быть реальным пособником немецких оккупантов. Нередко под шумок сводились счёты с неудобными свидетелями, надоевшими любовницами и любовниками, кредиторами и т.д. Если же принять во внимание, что после окончания войны на разные тюремные сроки было осуждено 50 тысяч коллаборационистов и ещё 10 тысяч было казнено, то возникает вопрос: кого же было казнено в итоге больше – французских партизан или французских коллаборационистов?

Конечно, число последних было значительно больше!

Бывшим хозяевам мстили жестоко

В специальной научной литературе достаточно подробно описан один из механизмов психологической защиты – «эффект замещения». Применительно к истории, можно сказать, что к началу 1945 года почти все французы решили «пересмотреть» своё прошлое. Они видели себя вовсе не побеждённым народом, который пытался совестно с нацистами создать «Новую Европу», но равными союзникам победителями, которые теперь только и искали поводы, чтобы отомстить немцам.

Именно послевоенная французская зона оккупации выделялась на общем фоне (советском, американском и английском) неимоверным количеством актов насилия, свершёнными над мирным населением Германии!
 

Как-то один из американских офицеров заметил по этому поводу: «Они были никудышными вояками, что делало их ещё более нервными и мстительными, способными проявить себя лишь в пьянках и охоте за немками».

 

И это была правда!

Когда французы вместе с американцами вступили в юго-западную Германию, их появление вылилось в бесчисленные грабежи и насилие.

Именно во французской зоне оккупации по приказу генерала Лекелрка официально была введена система заложничества (расстрел мирных жителей в случае нападения на французских военных), что повергло в шок всех союзников.

 

 

Швейцарская газета «Бернер тагесблатт» 30 мая 1945 года отмечала: «Притеснения, творимые французами, кажутся страшнее, чем злодеяния гитлеровцев»...
 

 

Примечательна и сама величина французской оккупационной администрации.

Процесс её роста буквально напоминал потоп!

 

К осени 1945 года «работу» в Германии нашло как минимум 300 тысяч французов.

Если провести некоторое сравнение, то обнаружим, что к 1946 году на 10 тысяч немцев приходилось 118 французов, работавших на оккупационные власти.

В то же время эта цифра у британцев составляла 66 человек.

При этом Франция не считала нужным кормить своих соотечественников, предпочитая, чтобы это делала Германия.

Неудивительно, что подобная установка стала причиной массовой гибели от недоедания ограбленного буквально до нитки мирного населения.

 

Так что голод среди гражданских немцев, вопреки досужим домыслам современных публицистов, был уделом вовсе не советской, а именно французской оккупационной политики...

... Казалось бы, на все эти исторические факты можно было и дальше смотреть сквозь пальцы, что, собственно, и делалось в своё время советскими политиками.

 

 

Однако первый тревожный звонок для нас раздался в 1994 году, когда делегацию России не пригласили на торжества, посвященные открытию Второго фронта.

Тогда же западное сообщество отрыто намекнуло, что дескать Франция является настоящей страной-победительницей, а Россия «как бы не очень».

 

И сегодня эти настроения по извращению истории на Западе только усиливаются.

Так что нашим историкам и дипломатам имеет смысл (пока не поздно) поставить перед мировой общественностью целый ряд вопросов, требующих предельно ясного ответа:
 

— почему на одного француза, уходившего в партизаны, приходилось несколько его соотечественников, которые добровольно записывались в части Вермахта и Ваффен-СС?

— почему на сто летчиков из эскадрильи «Нормандия- Неман» приходилось многие тысячи французов, которые оказались в советском плену, когда воевали на стороне Гитлера?

— почему радикальный французский фашист Жорж Валуа закончил свои дни в концентрационном лагере Заксенхазуен, а французский коммунист Жак Дорио направился добровольцем на Восточный фронт, чтобы воевать против СССР?

— почему последние бои в Берлине у рейхсканцелярии красноармейцам приходилось вести не против фанатичных немцев, а против французских эсэсовцев?

— почему не отличающиеся длинной исторической памятью европейцы стали приписывать произвол, творимый французскими оккупационными властями на территории Германии, частям Красной Армии?

— почему деятель вишисткой администрации Франсуа Миттеран после окончания войны стал уважаемым политиком, а великий французский литератор Луи-Фердинанд Селин был подвергнут «общественному бесчестию»?

— почему сотрудничавший с оккупантами модельер Люсьен Лелонг был провозглашен деятелем «культурного сопротивления» («Он спасал французскую моду»), а французский новеллист и журналист Робер Бразильяк был расстрелян как пособник оккупантов?
 

И, наконец, самые главные два вопроса:

— может ли Франция считаться победительницей фашизма, если именно она породила фашистскую идеологию как таковую? (еще раз рекомендую к прочтению работы Зеева Штернхеля)

— может ли Франция считаться победительницей фашизма, если именно её хищническая политика, проводимая под прикрытием Версальского мирного договора, с одной стороны спровоцировала возникновение итальянского фашизма и германского национал-социализма, а с другой стороны заложила основу для глобального геополитического конфликта, который в итоге вылился во Вторую мировую войну?



Андрей Васильченко, кандидат исторических наук, писатель-историк