Газета "Ставропольское слово", как печатный орган местного самоуправления в 1942 году.

Это было самостоятельное русское издание, редактируемое бывшим преподавателем истории русской литературы Ставропольского педагогического института Борисом Ширяевым.

Тираж газеты рос день ото дня. Из городской она быстро доросла до краевой. В ноябре из Ставрополя ежедневно по железной дороге выезжали специальные обменщики, от которых на местах - в 24 сельских районах - получали на станциях газеты и другую литературу. Тогда же в городе был проведен первый опыт приема подписки от предприятий и учреждений. Кроме того, с содержанием "Ставропольского слова" можно было познакомиться на 22 уличных витринах города. А в декабре газету стали распространять по всему северокавказскому региону. В связи с чем пришлось менять название. И "Ставропольское слово" превратилось в "Утро Кавказа".

Статьи газеты разоблачали большевистский режим и его лидеров. Слово предоставлялось тем, кого раскулачили, кого расказачивали, кто побывал в лагерях за неосторожно сказанное слово.

Старый грузчик Молчанов поведал землякам через газету:

- В час ночи 29 мая этого года (1942-го) меня арестовали, обвинили по 58 статье УК и посадили во внутреннюю тюрьму НКВД. Через четыре дня вызывают на допрос:

- Признавайся, как ты ругал правительство, Сталина и Ленина и ждал немцев? Что говорил про евреев и коммунистов?

- Я отказывался отвечать. Меня стали пытать: били ногами, пряжкой от пояса. Из других комнат раздавались крики и стоны избиваемых заключенных.

Бросив пряжку, чекист прочел бумажку-донос на меня. В нем было сказано все, что я говорил и делал. Я молчал. Он меня продержал с 12 часов ночи до 4 часов утра... Кормили нас в тюрьме очень плохо: мы были не полуголодные, а голодные. Через день меня снова вызвали и опять продержали до утра. Так повторялось много раз.

Донос на меня, на соседа и на своего мужа сделала Кульгина, жившая по 6-му Евдокимовскому переулку, 6. Теперь она скрывается.

1 августа нас, всех заключенных, человек около 1 500, вывели во двор, где держали в зловонной яме, избивали и беспрерывно угрожали расстрелом. Из нас отобрали 32 инвалида, а остальных угнали этапом с конвоирами. В числе 32 оставили и меня. Трех из нас выпустили, расстрелять не успели, наверное. Я успел убежать по руслу ручья на Мамайку.

Конвоир, сопровождавший нас, Н. В. Скоморохов, вернулся в Ставрополь и скрывается. Второй конвоир Григорий Беляев тоже вернулся. Я у него спросил, где мой сын, которого тоже забрали вместе со мной и угнали этапом? Он ответил:

- Ты сам знаешь... убили!

Рядом с этой заметкой в газете помещена фотография.  Снимок изображает "стойку" - одну из самых страшных пыток, широко применявшуюся в НКВД. В специально приспособленном ящике людей заставляли стоять по 10-15 суток".

Из номера в номер газета публиковала материалы, перепечатанные из недавно вышедших тогда на Западе книг "Россия в концлагере" И. Солоневича, "Судьбы людские в подвалах ГПУ" К. И. Альбрехта. Читатели "Ставропольского слова могли почерпнуть немало откровений из передовых статей и фельетонов.

Немало рассказывала газета и о преступлениях большевиков, совершенных уже во время отступления. "Убегая из Ставрополя, - пишет один из корреспондентов, - они подожгли склады с зерном. На складе близ железной дороги хранилось 3 000 тонн зерна, а на городском складе на Ярмарочной площади - 1 800 тонн. Рабочим этих хранилищ чудом удалось спасти от огня 2 000 тонн хлеба.

Заметка "В городе Эльбрусе". Так при оккупации называли город Микоян-Шахар (ныне Черкесск). ..."В ночь убежали из города местные власти. Перед уходом они взорвали хлебокомбинат, уничтожив запасы муки и выпеченного хлеба, взорвали городской водопровод, электростанцию, угольные шахты и два моста... Жестоко расправились палачи из НКВД с политзаключенными в местной тюрьме: семь человек они повесили в застенках, много было расстреляно по дороге, когда заключенных погнали по направлению к станице Кардоникской"...

К длинному списку злодеяний тогдашних коммунистов прибавила газета и зверские злодеяния, совершенные в Ростове.

Уже при первом уходе из города на Дону, большевики уничтожили продовольственные запасы, не считаясь с тем, что население голодало, варварски сожгли и разрушили много зданий, дико расправились при этом с населением. Но особенно свирепствовали они при возвращении в город, когда германская армия временно его оставила. Начались поголовные аресты и повальные обыски. Достаточным основанием для этого считалось всего лишь пребывание людей в городе при немцах. "На мирных жителей посыпались самые дикие и нелепые обвинения, - одни разговаривали с немцами, к другим заходили германские солдаты в дом, у третьих останавливалась во дворе немецкая машина, четвертые свободно ходили по городу"...

Издатель и главный редактор "Ставропольского слова" Борис Ширяев до прихода немцев работал преподавателем истории русской литературы. В 1928 году он был арестован и заключен в Соловецкий лагерь особого назначения, где провел около десяти лет.

В 1991 году журнал "Наш современник" опубликовал его документальный роман "Неугасимая лампада", в конце которого стоит подпись о том, что автор начал работать над ним в середине 20-х, а завершил в эмиграции в 1950 году. Рецензенты отмечали, что "Архипелаг ГУЛАГ" Александра Солженицына - одно из главных произведений ХХ века, имевшее мощное влияние на современников, но Солженицын и Ширяев находятся, словно на двух чашах одних весов, и - уравновешиваются. Солженицын в "Архипелаге" только обличает. Ширяев в "Неугасимой лампаде" пытается осмыслить, найти Божий промысел, заглянуть в души: а что там происходило во время гулаговских испытаний людей?

Гибель или обновление?

В книге Ширяева сделана первая попытка показать, как через тяжелые испытания происходит очищение человека, когда даже преступники в какие-то моменты осознают свои пороки, обнаруживают страшную пропасть под своими ногами. Ширяев пытается найти и находит даже в душах чекистов зачатки человеческого, не утерянного еще.

Преподавая в Ставропольском педагогическом институте, Борис Ширяев пришел к выводу о том, что свободная человеческая мысль в советском образовании была подменена обязательной, преподанной лектору свыше, ложью. Самое честное, что мог делать советский лектор, - четко и сухо излагать допущенные цензурой факты. О прочем - молчание.

За годы войны, - вспоминал Ширяев,- в программу выпускного класса десятилетки и педагогического училища включили роман Льва Толстого "Война и мир". Не подлежавшая оглашению инструкция требовала "заострить внимание учащихся на проявлениях героизма и патриотизма офицеров и солдат". Образ русского офицера впервые в советской школе получил право на положительную оценку. Ширяев вспоминал, что у профессоров и преподавателей развязались руки и языки. И не только у них, но и студенты заговорили своими, а не казенно-рецептурными словами.

"Война и мир" открыла советскому студенчеству новый мир. До того это исключительное произведение Толстого читали немногие, и вряд ли сам Лев Николаевич мог предположить, что его эпопея-хроника станет в грядущих годах подлинной бомбой революции воспрянувшего духа в умах и сердцах русской молодежи.

...Синее, беспредельное небо над Аустерлицким полем открылось тем, кто видел в нем до того лишь советскую муть и копоть пятилеток. Нежным цветением отнятой у весны черемухи дохнул первый поцелуй Наташи... Непонятное, еще не осознанное, но влекущее, торжественное таинство духовного преображения призывало к себе со смертного одра князя Андрея...

Окончив чтение и разбор "Войны и мира", Ширяев задал контрольную тему: юношам - "Формы героизма по "Войне и миру", девушкам - "Формы любви по "Войне и миру". Сначала студенты были озадачены, даже ошеломлены необычной для советской школы, еще недавно немыслимой "постановкой вопроса. Потом, проверяя тетради, Борис Ширяев впервые за подсоветское время услышал подлинные, звонкие, смелые и радостные голоса юности, прочел слова, найденные в сердцах, а не в передовицах "Комсомольской правды".

"Вскоре я услышал их снова, - пишет он в "Неугасимой лампаде". - Началась война, пришли немцы. Институт был закрыт. Я выпускал и редактировал первую и самую крупную из выходивших на Северном Кавказе свободных русских газет, (цензура немцев касалась лишь военного материала). Бывшие студенты быстро нашли дорогу в редакцию. Статей приносили мало, но много писем, вопросов, требований... И, конечно, стихов.

Маски спали. Чары оборотня на короткий, только пятимесячный срок, потеряли силу для нашего города. В наскоро оборудованных церквах говели, каялись, исповедовались и причащались. В редакцию несли письма. В большинстве спрашивали, в некоторых даже исповедовались. Иногда не желали показывать свои лица, приносили, оставляли у входа и скрывались.

... В южном городе, где я жил ко времени прихода немцев, осталась только одна церковь, кладбищенская, за полотном железной дороги. В нее приходили лишь те, кому или нечего уже было терять, или по возрасту ничего не угрожало.

В течение первых двух недель по приходе немцев в городе открылось четыре церкви. К концу месяца во вновь образовавшейся епархии было уже 16 церковных общин.

Репортеры нашей молодой газеты бывали на службах и давали о них заметки и очерки. В них единогласно отмечался наплыв молодежи. В общинах накоплялись полярности - старость и юность, средний возраст составлял меньшинство.

Что влекло молодежь в церковь, установить более чем трудно. Это был сложный комплекс чувств, в котором было и стремление к запретному прежде, было неизжитой национально-религиозное глубокое чувство, была и жажда подняться над уровнем повседневности - устремление духа ввысь, но было и простое любопытство, была потребность в необходимых человеку зрелищности и музыке.

Выпускаемая Борисом Ширяевым газета не страдал излишней религиозностью. Это было в полном смысле светское общественно-политическое информационное издание, в котором религиозные новости занимали определенное место. Скажем, в номере за 23 августа можно прочесть такое сообщение: "Сегодня в 12 часов дня на Ярмарочной площади состоится торжественный молебен по поводу избавления нашего города от 25-летнего ига большевиков".

До прихода немцев церкви уцелели в немногих пунктах: в Пятигорске, Ессентуках, Георгиевске, Буденновске, Невинномысске. За короткий срок были восстановлены церкви и молитвенные дома в станицах Темнолесской, Темижбекской, Рождественской, Баклановской, Григорополисской и в селе Донская Балка.

Вот факт, православные румынские офицеры частенько приходили на помощь своим братьям по вере. На восстановление Андреевского собора они пожертвовали более четырех тысяч рублей - большие деньги по тем временам. А представитель военного румынского командования в Ставрополе вручил настоятелю храма дар румынского патриарха Никодима - ладан с миррою, необходимый для совершения таинства крещения. В ответ румынам преподнесли художественно выполненные серебряные кресты.

30 октября "Ставропольское слово" поведало своим читателям о том, что Ставропольский радиоузел дал первый концерт духовного пения хора, а через день даст еще один большой концерт с участием местных сил и германских артистов.