Никто никому ничего никогда не должен

Иллюстрация в тему из Google

Продолжение отрывка из романа «Вчера»

...Ветреный август колобродит по унылому Студенческому пляжу, переносит с места на место песок, невидимым рейсфедером заштриховывает синее, отразившее бездну высокого неба, зеркало бухты, треплет выцветший за лето красно-голубой украинский флаг на мачте важно углубляющей бухту ржавой землечерпалки, на горячем песке шустро заметает следы человека. Ненастные дни отпугнули последних любителей поплавать, так что бухта выглядит пустынной, если не считать с десяток самых преданных Днепру подростков и многодетную семью, расположившуюся под вербой.

 Однако напротив землечерпалки у небольшого гранитного обломка пестреют ситцевое платьице, книжка, потрепанные босоножки и сумка. Это - Иринкино добро. Наконец, она наплавалась и медленно выходит из воды, вытирая голубые глазищи загорелыми ладошками. С пшеничных прядей, выбивающихся из-под синей резиновой шапочки, капает блестящими каплями. Прыгая по горячему песку на цыпочках и балансируя руками, словно идёт по канату, Ирина легко несёт тугое девичье тело навстречу ветерку. Опустившись на песок и устроившись поудобней, она раскрывает недочитанную книжонку. Полудённая тишина время от времени надламывается дьявольским скрежетом ковшей землечерпалки да криком вдруг метнувшейся зигзагом чайки. Приднепровье прощается с летом. Ирина прощается с Днепром. А чайка прощается с Ириной.

Но вот по откосу обрывистого берега на пляж сбегает ещё один смуглый, как август, абориген. Он шустро раздевается у самой воды и грубо бросается в синее зеркало реки, разбив его у берега на тысячи опаловых брызг. Пару раз окунувшись, он не бросился на глубину показывать класс кролем, а  вскоре, отфыркиваясь, как мокрый кот, и распугивая шумных детишек, выбрался обратно на берег и взялся за полотенце, брошенное им у воды. Так или иначе, чудак замечает Ирину и направляется к ней, выгнув по-индюшачьи загорелую интеллигентскую грудь.

- Хотя бы не пьяный… - просительно думает Ирина и мельком, незаметно оглядывается. Это её не успокаивает, так как на пляже, кроме многодетной семьи, нет солидных людей, на чью защиту можно положиться.

Парень, хотя, скорее, мужик под тридцать, подходит и нерешительно останавливается в двух шагах от Ирины. Всё же, подумав, он притормаживает заговорить.

- Слышь, я не помешаю, если присяду около тебя? Скучно одному! - Полуразборчиво заявляет он о себе.

Ирина нейтрально кивает головой, отмечая про себя, что мальчик ничего, симпотный. "Сейчас спросит, что я читаю», - предполагает она, разглядывая новоявленного соседа сквозь тёмные очки. Незаметным движением она застегивает лифчик, аккуратно вправляя  два загорелых полушария в чашечки. Так и есть! Он выдавил из себя то, что и ожидалось: - Стоит ли читать всякую дрянь?

“Дрянь?” - едва не выругалась Ирина.

– Почему дрянь, разве "Манон Леско» чепуха? Классика, всё-таки! - Отзывается Ирина, уже готовая к яростному спору о литературных пристрастиях. Не из тех ли этот субчик, которые даже газет не читают, и в то же время воображают себя знатоками жизни.

Он, восхищенно посмеиваясь, смотрит на её беспорядочно торчащие влажные патлы, вишнёвые губы, на крутые упругие бёдра, готовые в любой момент вскинуть тело на ноги и унести недосягаемо далеко. Но нужно поставить на своё место самоуверенную девчонку. Он оценивающе смотрит на неё сверху и поучающим тоном, каким иногда старшие братья говорят с мелкотой, отчеканивает:

– Во-первых, “Манoн Леско”, а не “Леско”, а во-вторых, если тратишь время, почитывая классиков без разбору, не хватит и десяти жизней. Не лучше ли выбирать самое ценное?

Ирина почувствовала, что бессильна спорить с этим детиной, хотя рассмотрев его внимательнее, склонилась к выводу, что знакомство интересное.

– Так что же, по-вашему, лучше?

Он ответил, помедлив и перейдя без всяких там разрешений на “ты”: 

– Я могу тебе сказать откровенно? Лучше ездить и плавать, влюбляться и танцевать, лучше, короче, все делать своими руками, а не восторгаться тем, как кто-то когда-то любил жизнь. Я не отметаю литературу. Я только за то, чтобы не забывать самим своей жизнью писать книги…

Ирина продолжает его рассматривать. Кажется, он лет на пять-семь старше её. Смуглый. Кареглазый. И болтает без умолку. Ирина терпеливо выслушивает целую теорию рациональной жизни. И чем больше она его разглядывает, тем больше её охватывает ощущение, будто бы знакомы они уже настоящую вечность и его самоуправное “ты” – свидетельство давней дружбы.

Он хороший рассказчик, и вскоре Ирина узнает много чего о нелепой Сенькиной жизни. Повествуя о своих мытарствах, Сенька не спешит, но успевает в нескольких словах передать чёрт знает сколько увлекательных вещей, умело скрывая правду и красиво подавая брехню. Он якобы изъездил Забайкалье от Читы до станции Даурия, жил немного в городишке Борзя, трудился на Южном горно-обогатительном комбинате в Кривом Рогу, учился в МГУ, а вот теперь вернулся на родину в Запорожье. Работает на заводе, но на каком – не говорит. Может быть, на почтовом ящике, их у нас – тьма. Ирина знает один военный завод, скрывающийся под номером 29. На нём вот уже с десяток лет после разрыва с Ирининым  отцом работает мама Надежда Павловна.

– Живут же люди! – Деланно-сокрушенно удивляется Ирина, слегка сожалея о том, что в свои двадцать три не видела и сотой доли того, о чём треплет Сенька.

Ну, родилась. Ну, это как бы первое вроде событие. Потом послевоенное детство опять же в Запорожье. Потом десять лет школы в родном украинском городе, а ещё потом Машиностроительный. И вот он окончен, диплом на этажерке, а  в сентябре уже на работу. На первую в жизни работу на местном заводе резинотехнических изделий. Потому что отказалась ехать по распределению к чёрту на кулички в Красноярск на комбайновый…

Ну, ещё ездила в Киев на смотр самодеятельности. Балерина не получилась. Ходили как-то туристическим походом вдоль Днепра до Херсона.

Влюблялась? Два раза. Слава богу, пронесло. Дурь проходила быстро и без последствий.

И – всё? И – всё…

Но вот у Сеньки – другое дело. Десятки городов ему знакомы не понаслышке, живал и на белом, и на сером, и на чёрном хлебушке… И она уже жалеет его, романтичного неудачника.  Однако что это, Сенька так увлёкся, что можно поверить, будто даже невзгоды ему милы. Оказывается,  нескладухи разнообразят существование. А чего стоит прелесть перемены городов и работ, сладкая горечь множества разлук.

Значит, любил?! Любил. Из-за неё, очкарички с мехмата, и из университета вылетел. Закрепляли как-то после стипендии любовь вином и танцами, а комендант общаги, ханжа и доносчик, перелицевал безобидную вечеринку в пьяную оргию.

- Разврата не потерплю!.. - Заорал комендант. И добился-таки "показательного дела".

Ну, конечно, вскоре Сенька и Нина поженились. Пробный студенческий брак.

А вот когда Сенька вернулся из армии, многое переменилось.

Нина приехала в Запорожье, но жизнь на 14-ти квадратах с мамой и парализованной бабушкой в придачу не сложилась, и молодая жена умотала в Ленинград. Сейчас доучивается на матмехе ЛГУ. Сенька недавно ездил разводиться. Развёлся… Пока в свободном полёте…

Правда, о многом важном в своей безалаберной жизни скромно умолчал…

- И что же ты, живешь один как волк? - Жалеет-подкалывает его Ирина. Но он безмятежен и весел. Ложь льётся привычно, легко и почти красиво:

- Знакомлюсь вот  с такими, как ты, хорошенькими кисами. Пишу стихи. Пропадаю летом в каждую свободную минуту на Днепре - работаю ведь через два дня на третий. Извожу цеховое начальство. Короче, если бы ещё нашёлся партнер поиграть в гольф,  то чувствовал бы себя, как американский президент.

Но нечто более глубокое угадывается за его независимой улыбкой, и Ирине хочется уловить,  разгадать это нечто.

– Особенно люблю за девушками ухаживать, но, знаешь, всё не везёт. Вот с тобой, правда, легко, и будь я на пару недель моложе, весело бы с тобой проводил время…

Ирина краснеет, но, собравшись с силёнками, говорит как опытная женщина:

– Или если б я была старуха, как ты, да? Признайся!

Сенька опрокидывается на спину и лежит у Иринкиных ног, глядя в синюю бездну над головой.

– Мне хочется покормить тебя, – придумывает Ирина. – Ты, наверное, не захватил ничего, да? На, возьми вот помидоры, а ещё бутерброд с сыром. Нравится?..

Сенька залюбовался изяществом протянутой девичьей руки и очарованием нежной улыбки. Хороша! Без булды!..

Незаметно подкрадывается вечер. Солнце почти село за хортицкие вербы на противоположном берегу Днепра и жара спала. Сенька сегодня на выходном, идти ему на работу послезавтра в ночь, и он рад побыть с Ириной. Но ведь никто не знал заранее, что они встретятся, и Ирине, хотя ей тоже не хочется уходить,  приходится разочаровать Сеньку.

– Мне уже пора, – поднимаясь, коротко объяснилась она.

– Ну вот, ещё одна встреча и ещё одно расставание, – мрачно заметил Сенька, – не правда ли, моя теория невероятно точна, хоть сегодня в научный журнал?

– А врешь ведь ты всё, – развеселилась Ирина, – не так уж трудно доказать, что ты глупости городишь.

И добавила как нечто само собой разумеющееся: – Я завтра к тёте в Никополь еду и буду гостить  у них до первого сентября. Отказаться неловко, я ей давно обещала проведать, а потом начну работать, когда ещё появится свободное время. Ну, а после первого давай увидимся. Хочешь?..

Сенька посчитал в уме выходные и рабочие дни, когда какая смена.

– Первого числа я с восьми работаю и можем увидеться только вечером. Например, на площади Свободы, у обелиска, часов так в десять. Это будет вторник.

– Какой же ты хитрющий, Сенька, – засмеялась уже одевшаяся тем временем Ирина. – Мама меня не пустит после десяти, я же ещё незамужний ребенок. Так что, если хочешь,  то я в восемь приду…

Сенька тоже стал проворно одеваться, чтобы проводить Ирину хотя бы до троллейбуса.

Ирина терпеливо стояла  около Сеньки, и радостное лицо её  тепло освещало заходящее за Хортицу солнце. Тени от них простирались далеко, почти до кромки берега, и со стороны реки, с мостика землечерпалки, кто-то насмешливо кричал в мегафон:

– Эй, вы, на берегу! Мать вашу! Чмокаться в зоне расчистки запрещено!

Но это была натуральная провокация, и она только рассмешила ребят, ведь до землечерпалки было не менее ста метров, и весь пляж по целым дням спокойно плавал и нырял на виду у бравых моряков-дворников…

Под вечер погода начала ломаться.

Потяжелевшие облака придавили город к земле, посыпался мелкий дождичек, можно сказать, даже не дождь, а так себе, мжичка, затем разыгрался холодный, уже вполне осенний ветерок, и сумерки сгустились раньше обычного, отчего Сербе пришлось довольно долго разыскивать особнячок на Садовой, старательно восстанавливая в памяти отрывочные приметы. Сторожевые собаки со всего квартала сплочённо провожали его вдоль улицы, отслеживая каждый его шаг и зверски гремя цепями. Поколебавшись у калитки, вполне похожей на ту, за которой исчезла вчера Ирина, он беспечно отвернул закрутку, помня, что боевого пса в Иринином дворе вчера вроде бы не было слышно. Пройдя по дорожке, вымощенной красным кирпичом и обсаженной бледными в потоках света из трёх низко поставленных окон астрами и отводя те из них, что били его по  ногам, он, шагнув в темноту неосвещённого крылечка, увитого царапучим и мокрым от довольно промозглого ветра хмелем, постучал.

- Кто там? - Спросил хрипловатый женский голос. Голос удовлетворился заверением, что за дверью свои, и звякнул крючком.

- Мне кажется, я не ошибся. Здесь живёт Ирина? Не могу ли я...

- Можете, отчего же... - ответила низенькая женщина с проседью на висках, - Иришка! Накинь халат, к тебе!..

- Сеня! Я - мигом! - Донеслось из соседней комнаты, дверь куда была приоткрыта. Серба внимательно посмотрел на женщину, догадываясь, что перед ним мать Ирины. Хозяйка улыбнулась Сербе доверчиво  и тепло. Получилось у него ощущение, что знает он Надежду Павловну давным-давно. Надежда Павловна взяла озябшего Сеньку за руку, велела снять туфли и пиджак и накинула на плечи ему тяжёлую мужскую шерстяную кофту и подала войлочные шлёпанцы.

- Так быстрее согреешься, чудо!.. И чтоб больше не бегал без плаща, понял?..

- Понял! - Улыбнулся Серба, слегка, но приятно ошарашенный её материнской бесцеремонностью. Но эта откровенная забота, несомненно, согревала. Немного освоившись, Сенька определил, что в доме тепло и уютно.

Серба встал с диванчика, услышав, что бежит Ирина.

- Привет, Сень! Я, между прочим, чувствовала, что ты должен заявиться... Неужели, думаю, не запомнил, где я живу.

Она взяла его по-детсадовски за мизинец и повела в комнаты, придерживая рукой полу бордового фланелевого халатика.

- Падай вот сюда, в кресло, пока я займусь чаем. Ты какое варенье любишь?

- Такое, как ты!..

- Я - малинку. Мама, он любит малинку! Слышишь?

- Да я, как он только вошёл, сразу поняла, что он неравнодушен  к медвежьей ягоде, - ответила Надежда Павловна, а Ирина покраснела, как пятиклассница перед новым учителем географии.

- У нас  мещанские привычки, ты не удивляйся. Вот покажем тебе альбомы для начала, да?! - Спросила Надежда Павловна у разомлевшего в тепле гостеприимного дома Сербы и сняла с этажерки тяжёлый фолиант. Семён развернул обтянутую тёмно-вишнёвым бархатом обложку и застыл от удивления - с первой же страницы на него строго смотрел Пётр Прохорович Петлюк в форме, с погонами майора. Хотя он и выглядел на фото лет на надцать моложе, не трудно было узнать его по пренебрежительно выставленной вперёд губе, холодному безразличному взгляду и длинному, расплющенному на кончике, любопытному носу.

- Мамин бывший беспутный муж! - Объяснила Ирина, расставляя на скатерти зелёные чашки и белые блюдца, вазочку с малиновым, печенье, ещё зачем-то сахарницу и какие-то посудинки.

- Да я ведь у него в цехе работаю... Невероятно даже!

- Мама! Сеня под командой твоего унтера. Вот так новость!

Чайник в руке Надежды Павловны звякнул о подставку, плеснув на скатерть. Мама подумала-подумала, как бы переменить пластинку, но, решив, что от возникшей темы уйти трудно, решила приоткрыть Сербе немного семейных секретов, собираясь изложить их благопристойно.

- Бросил он нас в сорок девятом, еле отстояла от Ирины эту карточку, единственное, что сейчас напоминает о нём. Не признаёт Петра за отца, и все тут! На ком он потом подженился, не знаю. Квартиру ему контора устроила мигом, а домик остался нам, он честно его переписал. Разошёлся мирно, даже по партийной линии выговора избежал...

Ирина тем временем разлила чай по чашкам, и Серба подтянул стул к столу.

- Да, не получился у нас отец, - вздохнула Ирина, - но, отчасти, и хорошо, что сбежал он. С ним невозможно было жить. Вечно попойки в доме. За мамой с пистолетом гонялся. Я так боялась. А унять его даже товарищи  остерегались.

Серба посмотрел на неё другими глазами:

- Но ты же Карпова?

- Так что же? Карпова - мамина девичья фамилия. Да и когда они расписались с мамой в сорок пятом, мне уже два годика было. А удочерить меня он так и не собрался... да и отчество у меня - Ивановна...

- А-а!.. - только и смог промычать Семён.

- Ну, детки, стоит ли винить стариков, у них своя логика. Расскажи лучше, Сеня, как же он цехом руководит, с рабочими общается?..

- Я недавно там, - пожалел её Серба, - трудно судить о человеке фактически с первого взгляда, но что деловой мужчина - бесспорно. Железный дядя.

- Пожалуй, железа в нём избыток, - с нескрываемым отвращением проговорила Ирина, - всё, не хочу больше о железных, давайте лучше просто так, полегче... Чем ты занимался сегодня?

- По рыбу ездили. У Евстафьева моторка, так мы впятером головастиков пугали!

- Впятером?

- Ну да. Ещё Глюев с Клавой и Евстафьева Тамара... Представьте, вчера мне один человек признался, что он в прошлом убийца, а душа у него, никогда бы не подумал, поярче, чем у иных праведников. Не пойму только, неужели не мог не убить? Существовало ли  для него другое решение?

- Не надо, Сеня, мне страшно. Просто тошно, когда я вот так же унтеровы труды представляю, у меня всегда мороз по коже пробегает.

- Не волнуйся, Ира, зачем ты его так, отца, пусть и не родного, но ведь он собирался тебя удочерить и шесть лет кормил и воспитывал. Мы бы не выжили в сорок седьмом, если б не его пайки... А то жуткое время, слава богу, миновало, ошибки партией исправлены, люди реабилитированы... Всё, я бы сказала, счастливо кончилось...

- Но твой сбежавший муж, мама, и все те, кто перегибал палку, согласись, как они могут ходить и улыбаться, не мучаясь, не стыдясь смотреть народу в глаза? Нам, молодым, как они смеют продолжать сказки рассказывать?..

- Я убеждена, - ответила грустно Надежда Павловна, - что им тоже бывает горько, как и тому  человеку, который поделился с тобой душевной болью...

- Подумаешь, горько. Только и всего, - не успокаивалась Ирина, - а тот мужик, по крайней мере, тундру осваивал, комаров кровью кормил...

- Ну, хватит, Ириша, за столом такие вещи не говорят. К тебе же молодой человек в гости пришёл, зачем ему скучная политика. Я считаю, что все, кто заслуживал, наказаны. Давайте прекратим неуместную дискуссию, ведь мы не в суде заседаем, а чай пьём, - резко стрельнула глазами Надежда Павловна. Иринка, покоряясь, не выдержала, чтобы не оставить за собой последнее слово:

- Вот, Сеня, как нас воспитывают!..

Гремя чашками, Ирина проплыла на кухню, а Надежда Павловна всё разубеждала Сербу:

- Не обращай на её заскоки внимания, у ребёнка ещё детское понимание жизни!

Серба промолчал. Вошла Ирина, не разыскивая станцию, щёлкнула клавишей радиоприёмника, и, когда недра его, как следует, прогрелись, в комнату полились чистые струи скрипок, а потом грянул оркестр и заглушил Ирину, так что Семён не понял ни слова из того, что она пыталась объяснить. Она вырубила громкость и, усаживаясь в креслице рядом со стулом, где сидел Серба, заговорила, подняв к нему глаза:

- Прокофьев! Я его больше всего праздную, особенно "Классическую", хотя её и считают подражательной. Ты послушай внимательно и полюбишь на всю жизнь.

Мощный рывок оркестра - и снова волны скрипичного плача пролились откуда-то издалека, наполняя Сербу необъяснимым умиротворением и успокоением.

- Ну, что ты скажешь? - Нетерпеливо допрашивала Ирина, - Мне так важно, что ты думаешь, как воспринимаешь... Ты - рабочий, ты можешь сравнить это с ритмами физических напряжений. Или их не существует для тебя? Нет?..

Она выспрашивала у него то, что и его сейчас занимало, забираясь в самые тайники, закоулки настроения, хотела узнать его всего.

Серба наивно воспринимал симфонику. Бетховен устрашал его мирами неизвестных существ, хорами неотвратимых сил, смятением личности перед торжеством стихии. Иное дело - Прокофьев. Тоже – глыба, тоже – на тысячу лет. Истинно наше, человечное, ласковое и неудержимое, неодолимое как прилив, как ветер, властно разгоняющий облака, как необъятная ширь неисходимых равнин и могучих рек. Сенька трепетал от подвластности музыке, когда всё сладкозвучие, исторгаемое оркестром, аккорд за аккордом, умирало,  мучаясь, и возрождалось, торжествуя.

Не различая отдельные голоса инструментов, Серба воспринимал музыку не изощрённым ухом искусствоведа, скептически качающего головой: "Бравурно, весьма бравурно, старый Ойстрах сыграл бы мягче!", а незасорённым Гималаями мнений жадным ухом любителя.

А она лилась и лилась, то всепрощающая, то беспощадная, грустная,  волшебная. Лилась из далёкой Москвы, пронзив, наполнив собою холодные пространства стратосферы, соскользнув с тонконогой антенны сюда, в тесноватую комнату, залитую тёплым оранжевым светом, чтобы высказать нечто важное, чего она не могла не высказать, а выговорившись, отзвенев последним аккордом, устало умолкла.

- Ах, Сеня, до чего же я размечталась! Гляди, мама вышла, а мы и не заметили. Скажи, тебя убило то, что я как бы дочь Пришибеева? - Виновато подняла она  лицо и поглядела Семёну в глаза.

“Я научу вас работать, лодыри! Алкоголики, воры, туды вас перетуды! Всех премии  в сентябре лишу!” - Вспомнилось Сербе. Но какое, в сущности, отношение имеет милая девчонка Ирина к Петру Прохоровичу Петлюку, негодяю по призванию? Никакого! Поэтому Серба отогнал привидение в образе человека проволочно-стальной воли и мёртвой хватки и поднялся, понимая, что засиделся в гостях. Иринка тоже встала и прижалась к нему.

- Милая Иринка! Я секрет тебе открою: если б ты теперь исчезла из моей жизни, я чувствовал бы себя несчастнее того человека, который вчера тебе исповедался. - И, крепко обняв её податливые ласковые плечи, крепко, умеючи, поцеловал. Большего он  себе в её доме не разрешил. Вскинув голову, чтобы отбросить со лба светлые пряди, Ирина собралась проводить его с влажными от поцелуев губами.

- Я буду ждать тебя завтра! - Послышалось ему сквозь шум ветра, когда, заперши калитку, оглянулся. Иринка стояла в жёлтом прямоугольнике открытых дверей и вслушивалась в утихающие шаги. Он ещё увидел, как девчонка взмахнула рукой.

(Продолжение следует)