Душанбе Главпочтамт До востребования ч.1

Душанбе.
Главпочтамт. До востребования. ч.1

         Сегодня работа после обеденного перерыва не задалась.
         Сотрудницы отдела предложили пообедать вместе с ними, но я постеснялся и опять пошел искать подходящий объект «общепита».
      Мне сказали, что в столовой мединститута можно поесть нормально и недорого. Пошел... вспомнил свои студенческие годы, нашу столовую целиноградского мединститута и Феликса Рахмана, посвятившего ей большую часть своей КВН-овской «поэмы», из которой я привел как-то только одну строчку о «стоне студента, зачета не сдавшего».
      Впрочем, почему бы и не привести здесь полностью собственноручно им записанную в мою книжку поэму ?
(С моей припиской жутким почерком, фиксирующей его авторство!)

      Да, поесть-то я поел… и недорого... Но потом опять меня стала мучать изжога. Наверное, и в этой столовой, так же, как и в чайхане, расположенной недалеко от нашего института, готовят всё на хлопковом масле, или маргарине. Изжога была такая сильная, что я уже выпил две таблетки церукала — и никакого эффекта. Точнее, они не помогли от изжоги, но зато вызвали такую сонливость, что я чуть не заснул за работой и чуть не запорол затеянный мной анализ желчи.
       А ее и так добыть нелегко именно в тот период, когда она тебе интересна, да еще чтобы она была достаточно чистая… Я беру желчь для своих исследований уже после того, как все лаборанты заберут необходимое количество для биохимических анализов, так что приходится ценить чуть ли не каждую её каплю.

       Вообще-то, я приехал в Институт гастроэнтерологии для сбора материала к диссертации по моей второй профессии — рентгенологии. Заведующим рентген. отделом Таджи Халиковым с сотрудниками был разработан и внедрен метод «Комплексной перитонеографии», при котором, введя в брюшную полость сперва воздух/ кислород и проведя серию снимков в интересующих проекциях, потом вводили и жидкое контрастное вещество, которое обволакивало внутренние органы и позволяло более четко оценить их поверхность. Одна из ведущих сотрудниц даже успела защитить на этом кандидатскую диссертацию.
     Очевидно, на конец 70-х и самое начало 80-х этот метод обследования и имел какое-то практическое значение, но в связи с тем, что в ведущих центральных клиниках страны стали появляться первые эхоскопы и волоконные эндоскопы (преимущественно, японские, хотя были сконструированы и советские модели), стало ясно, что будущее — за ними, т. к. они были более информативными и безопасными (как для больного, так и для врача) с точки зрения лучевой нагрузки.

     Вероятно, поэтому, взвесив все pro et contra, директор института, академик Хамид Хусейнович Мансуров, с которым у меня были несколько встреч во время моего первого приезда, предложил мне поменять тему и заняться под его личным руководством вопросами желчекаменной болезни, которой он в то время очень интересовался.

     Раз уж заговорили о моем первом приезде на рабочее место в Душанбе для ознакомления с новыми методами обследования, во время которого, собственно, и наметилась моя тема по рентгенологии, то тут уж надо рассказать поподробнее.

      Когда решился вопрос в институте о моем направлении в Душанбе, папа вспомнил, что там живет семья его бывшей сотрудницы — Изабеллы Александровны Цыганковой и прислал мне ее адрес и телефон, а мой тесть, который к тому времени перешел из «Комсомолки» и заведовал отделом корреспондентской сети не то АПН, не то ВААП-а (были такое агентства — Печати Новости и по Авторским Правам), связался там со своим коллегой — собкором газет «Комсомолка», а потом «Правда» в республике — Отахоном Латифи.

       Когда я ранним утром не то позднего лета, не то ранней осени прилетел в Душанбе, то не смог устроиться в гостиницу (естественно — «Мест нет!») Позвонил Латифи — оказалось, что он был в это время в командировке за пределами республики.
      Тогда я, оформив документы в институте, получил разрешение у директора на то, чтобы до устройства с жильем мог ночевать в кабинете зав. отделом биохимии и занес туда мой чемодан.

     Потом, созвонившись с Изабеллой Александровной, пошел навестить ее и передать привет от папы.
     Муж И.А. к тому времени скончался, сын Сергей (мой ровесник) с женой и маленькой дочкой, жил отдельно, так что она даже не стала слушать мои возражения и настояла на том, чтобы я немедленно перебирался в ее 2-х комнатную квартиру. Не успел я устроиться на новом месте, как позвонил Сергей и сказал, что у них собираются друзья и они приглашают меня к себе.

     Жили они в двухкомнатной квартире на бельэтаже четырехэтажки одного из микрорайонов города («кварталов», — не то в 52-ом, не то в 53-ем). Добираться с пересадкой; сам бы я никогда не нашел их дома, так что когда мы с Серёжей явились, веселье было уже в разгаре.
Оказалось, что провожали в Америку подругу Милу.
      Все присутствовавшие были моими сверстниками, все с хорошим чувством юмора, так что я себя сразу почувствовал в «своей тарелке». Большинство знали друг друга если не с детского сада, то со школы, или институтов (Серёжка работал тогда в обсерватории «астрономом», а Ирка — кардиологом в спортивном диспансере). Поэтому, естественно, я иногда не понимал, почему вдруг все начинали хохотать, или подтрунивать над кем-нибудь после, в общем-то, ничем не примечательной фразы или даже слова.

     А мне с тех пор запомнился стишок, сочиненный «Милкой»:

Думала, думала, думала я…
«Так чем же я думала?»— думала я…

А как подумала — чем же я думала, —

«лучше б не думала!» — думала я. 

      Единственное, что меня удивило, это то, что весь вечер с нами веселилась и их дочка, которую все звали так же — «Алка». (С моим именем не очень-то покрутишь, так что я так и остался «Ираклий», что, однако, не внесло никакой ноты «официальщины»).     
        Первое, что бросалось в глаза, это то, что девочка разговаривала со всеми «на равных». Потом уже то, что у нее светлые, почти белые волосы и брови, зеленовато-голубые глаза и во-от такие щёчки! И «нос-курнос»!

       Когда по моей «родительской» привычке я поинтересовался — не пора ли ребенку спать (ведь расходиться никто и не думал!), то она состроила такую ангельскую рожицу, что вопрос сам собой бесследно растворился в воздухе.

      (К слову: «Ребенок» — это, было второе обращение к ней, на которое она отзывалась. «Ребёнок, пора вставать!»....«Ребёнок! Опаздываем в садик!»...«Серёжка! Ну скажи ей хоть что-нибудь!»… «Ребёнок! Слушайся маму!» — но это было уже потом…)

     А пока — веселье продолжалось… Кстати, пили не много, но шуток, музыки и песен под гитару было много. Вспоминали Таньку Садыкову, которая не то недавно приезжала, не то должна была приехать (потом я только понял, что речь идет об их однокласснице — той самой Татьяне, что поет с Сергеем Никитиным!)
        Ну там, где можно спеть под гитару, почему же и не показать «товар лицом»? И я тоже спел кое-что из наших «целиноградских» песен. После этого стало окончательно ясно, что я — «свой человек». (Оказывается, многие думали, что я тоже еврей и были несколько разочарованы, когда Серёжа, может быть, даже видавший в Туапсе моего отца, чуть ли не побожился, что я грузин).
      Голос у меня тихий... кампания, слушая незнакомые песни, притихла, и я никогда не забуду как потом одна из них, Оксана, которой я не доставал и до плеча, присела передо мной и, глядя в глаза, спросила на полном серьёзе, показывая свою ладонь: «Хочешь, я сейчас дюбель вгоню в стенку одним ударом?»
     Я смог только отрицательно мотнуть головой.

       Ну а потом все разошлись... Меня оставили спать на раскладушке… Был утренний подъём Ребенка… Алка всё время стреляла в меня глазами и «принимала позы»...
      С меня взяли слово, что я после работы приеду к ним, дали номер телефона и мы разбежались по работам.
       Секретарь директора сказала мне, что звонил вернувшийся из командировки товарищ Латифи и просил с ним связаться по такому то телефону. Я позвонил… Он спросил как у меня с жильем и мы договорились, что я после работы зайду к нему домой.

Должен напомнить, что в советские времена собкоры всесоюзных (читай — московских) газет считались весьма важными «представителями центра» в республиках, где вторым секретарём ЦК компартии всегда был «московский кадр», чаще всего — русский, чутко державший рукуна пульсе всей жизни республики.Что уж говорить о собкоре главного идеологического органа КПСС, её партийной газеты «Правда»!

В назначенное время я уже звонил в гостеприимно раскрывшуюся дверь.    
          Хозяин был один — жена была у родственников в районе, поэтому он извинился, что, так как пришлось задержаться на работе, он не встречает меня
таким же накрытым столом, как принято в Грузии, но что сейчас что-нибудь сообразит.

       И даже не  стал слушать мои возражения, что я обещал друзьям прийти к ним. «Ты им позвони — я поговорю и объясню».Он был лет на десять старше меня и, хотя я тоже был уже не младым вьюношей, я обращался к нему по имени-отчеству. Но общение пошло у нас как-то так, что быстро и компромиссно договорились обращаться друг к другу по имени, но на «Вы».

     Затем мы перешли на кухню и дело завертелось!
     Он достал казан, рис, мясо, чеснок, зиру, натертую морковку…
Но когда он развернул кусок бурдючного жира и отрезал от него приличный кусок, то, очевидно, уловил изменившееся выражение моего лица, потому что успокоительно сказал: «Ты ничего не почувствуешь!» Пришлось сделать вид, что поверил.
     Одновременно он расспрашивал меня о цели приезда, планах, семье, не забывая при этом колдовать над казаном и, попутно, — накрывать стол. Он говорил, что главное — точно рассчитать время, когда надо добавлять воду, и её количество. Потом немного разгреб сверху плов и положил туда помытую головку чеснока. «Он в себя вытянет всё что надо» — пояснил он мне.
     Наконец, стол был накрыт, плов был готов, а на столе появилась запотевшая бутылка хорошей «Столичной» (с особой «головкой»!)
Не очень веря в то, что смогу поесть плов, я с облегчением увидел, что на столе есть и так пришедшиеся мне по вкусу местные лепешки, соленый сыр, зелень, корейские соленья. В любом случае — голодным я бы отсюда не ушел.

       Отахон поставил огромное блюдо с горой плова посередине стола, посадил   меня напротив и показал как надо руками захватить щепоть плова и есть его. Как надо запивать показывать не стал.
       Опыт еды руками у меня был (иногда мы так ели варёную фасоль, «лобио»), так что техника была знакома. Не буду говорить, что «дрожащей рукой», но всё же не очень уверенно, я потянулся за первой «порцией». К моему удивлению, действительно совершенно не ощущался специфический вкус или запах бараньего жира, что меня и отпугивало. Так что вторую «ходку» я сделал уже увереннее — и хозяин довольно улыбнулся: «А я что тебе говорил!»

      Он рассказывал о городе, о достопримечательностях, которые было бы неплохо мне посмотреть, если будет свободное время. Об истории создания республик Средней Азии и территориальных сложностях, возникших при этом, когда исторически таджикские Самарканд и Бухара были переданы Узбекистану и значительной части населения пришлось покинуть родные места.

      Помню, что еще до второй бутылки я осмелился спросить — правда ли, что его еще школьником особым разрешением приняли в партию за то, что он спас людей и их имущество от грозящего селя. Он сказал что-то вроде: «Да, было такое...» и перевел разговор на то, что скоро приедет его жена и мы вместе поедем в райский уголок — Варзобское ущелье, где я попробую ее «настоящий» плов.

     Позвонили Изабелле Александровне и предупредили, что я задержусь, причем, Отахон добавил, что меня доставят до дома.

     Появилась вторая бутылка, но голова, вроде бы, оставалась ясной. Правда, через какое-то время я с удивлением отметил, что беру плов уже с «его» половины блюда (!), и решил, что это уже невежливо по отношению к хозяину. Так как беседа продолжалась, я попробовал перейти на другую еду, но несколько раз ловил себя на том, что рука непроизвольно тянулась к плову.
     Расстались мы заполночь… Меня, как и было обещано, отвезли до дома, так что утром оказалось, что мы с Изабеллой Александровной не виделись два дня.

      На работе всё шло своим чередом — я пытался максимально освоить всё, что могло пригодиться в нашем институте.

      Самостоятельное рентгенотделение тбилисского НИИ было открыто в его новом здании совсем недавно. Мы только-только получили и стали работать на современном аппарате с телевизионным экраном, позволяющем просвечивать без затемнения кабинета. Сотрудники, набранные завотделом (бывшим ассистентом кафедры) Мерабом Квиташвили из других клиник и хорошо ему знакомые, были все мои сверстники, но уже опытнее меня, только недавно прошедшего квалификацию по рентгенологии.
      Поэтому, естественно, у меня кроме увлечения новой профессией была заинтересованность в возможности практического применения современных методов обследования. Тем более, что я одновременно вел больных в гастро-гепатологическом отделении института.

     Итак, на новом месте я не вылезал из кабинета, наблюдая, а потом практически осваивая не только «целевую» — комплексную перитонеографию, но и (когда были соответствующие больные) ангиографию, лимфографию... А больных было немало.
     Я даже удивлялся — как удалось Халикову, имея один (и к тому же — не новый) рентгенаппарат, так наладить «поточное» применение этих сложных и «лученагрузочных» методов.

     Продолжалась и «внерабочая» жизнь. Надо сказать, что после такой интенсивной нагрузки на работе у меня не возникало особого желания бродить по городу, осматривая достопримечательности. Кстати, учитывая, очевидно, относительную «молодость» Душанбе (в дохрущевский период СССР называвшийся «Сталинабадом»; есть еще, севернее, «Ленинабад», не сменивший названия), исторически старых памятников в нем было мало. Были отдельные дома, построенные в «восточном» стиле, украшенные орнаментом по фасаду, выложенные бирюзовой плиткой, но, в основном, здания были 2-4-х этажные, еще «сталинской» и послевоенной постройки.

        Очень красивы были чайханы, у которых был внутренний дворик с арыком, над которым, или рядом, стояли топчаны- «чарпая», покрытые коврами, на которых, лежа или сидя, облокотившись на многочисленные подушки, пили чай посетители...

    И еще, что меня очень удивило в первые же дни, — большинство таджиков всё время что-то жевало, сплевывая потом прямо на прохожую часть зеленоватую слюну. Я на базаре видел даже жующих и поплевывающих женщин! Потом я выяснил, что они жуют «нас»(«насбай») — нечто вроде некурительного табака из разновидности дикой конопли. К нему подмешивают чёрт-те что, вплоть до гашеной извести, верблюжьего кизяка или куриного помета, а иногда и сухофрукты, хлопковое масло, приправы… В общем — кто во что горазд. Говорят, утоляет голод и улучшает настроение.
    Но зрелище, конечно, не из приятных... да и запллёвано всё.

      Еще забрел я в городской парк Айни (Садриддин Айни — писатель, внесший своей просветительской деятельностью неоценимый вклад в историю развития советского Таджикистана.)
     Мне кто-то сказал, что именно в этом месте, где-то в недрах, стыкуются огромные тектонические плиты, которые всё время находятся в движении относительно друг друга, поэтому редкий день проходит без землетрясения. На небольшие толчки — до 2 баллов уже никто и не обращает внимания. Я спросил как-то у Сергея — астроном всё-таки!— правда ли это?
      Он подвел меня к окну, расположенному на бельэтаже, и показал участок земли под ним. Земля, как земля, даже не огорожена, как у других... ничем не засеяна и не заставлена.
«У нас есть сумка, куда сложены наши документы, консервы, аптечка и пр. Как что — я дочку в руки, сумку за спину — и в окно. Поэтому там у меня ничего нет, понял?» А что тут непонятного?

     (А еще у Цыганковых (правда, Ира носила свою фамилию — Спивак), как и практически в каждой семье, как я потом выяснил, есть еще и «хлопковый набор»: это то, что каждый берет с собой, когда практически всё население республики мобилизуют на уборку хлопка. Сюда входят раскладушка, сапоги, теплый халат-чапан, одеяло, матрац, сменная одежда, джурабы — теплые вязаные носки. Естественно, сюда же входит и та добротно составленная аптечка.

      Позже, уже во время моего второго приезда, помню, были уже последние дни декабря, по телевизору постоянно передавали сводку с полей — как идет выполнение годового плана по сбору хлопка. На полях уже давно лежал снег, убирали по крохам, вручную стар и млад.
По 0,1- 0,2% в день!
Помню, что последние доли сотого процента были собраны чуть ли не за несколько часов до Нового года. Но план был «выполнен»!
Конечно, кто-то получил за это награды, а на то, какими способами и за счет здоровья скольких людей это было достигнуто — мало кого, очевидно, волновало.
Кстати, по поводу здоровья.
      Я обратил внимание, что над определенным районом пригорода одно время часто летал «кукурузник» и оставлял за собой желтоватый след.
     Оказалось, что для облегчения сбора хлопка комбайнами, поля, практически сливающегося со столицей не то колхоза, не то совхоза, предварительно опыляют специальным дефолиантом — ядовитым составом, вызывающим опадение листьев с кустов. Естественно, что он, распыляемый с самолета, оседал не только строго на полях, а разносился ветром по всей округе, попадая на жилые дома, сады, а, главное, заражая и воду в арыках.
     А ведь водой из этих арыков пользуются не только для поливки полей, но и в качестве питьевой воды, ею же умываются, в этих же арыках стирают, из них пьет и скот. Так что чему удивляться, что больницы были постоянно переполнены, а в кишлаках и даже в городе желтухой болели, как насморком!)
Да, еще про арыки — они идут и вдоль улиц, даже в центре города, очевидно, хоть немного смягчая дневную жару, а вечером неся прохладу.

     Так вот, после работы я, обычно, пешком прогуливался по центральной улице до Главпочтамта, где меня уже стали узнавать сотрудницы окошка, где выдавали почту «до востребования». Потом или пешком же шел домой, к И.А., или, с пересадкой, ехал к ребятам.
     Пересадка была, как говорили, «на Путовском». «Путовский» — это огромный рынок в центральной части города. В Тбилиси красивые базары, но здесь поражали воображение не столько разнообразие, сколько масштабы предлагаемого. Арбузы, дыни, лук — самых разных сортов — совершенно белый, желтый, синий почти до черного, красный — и всё это горами! На прилавках — холмы фруктов и сухофруктов, и тонко-тонко нарезанной вдоль морковки для плова…
      А корейские соленья! Острая корейская капуста, морковь — как мне пройти мимо и не попробовать! Лимоны с тонкой кожицей — из них варят варенье, которое я пробовал у Ириной мамы — Нины Соломоновны (но это тоже будет потом…)

       А  пока я еду к Цыганковым, потому что завтра с утра выезжаем в Варзобское ущелье в 8 км от Душанбе, куда Мила пригласила всех друзей на родительскую дачу. Это ущелье, расположенное вдоль одноименной реки, считается местным курортом и там расположены правительственные дачи. Я думал, что меня, лазившего по горам Кавказа и побывавшего в Ушгули и Казбеги, уже трудно будет чем-то удивить, — но,хоть  это  и  Гиссарский  хребет,— это всё равно  "Памир"!
И повыше, и помощнее, и погрознее!

      Но само дачное место ничем особенно не удивило — домишки, разбросанные вдоль каменистого и довольно крутого берега быстрой горной реки… Хотя на солнце было довольно жарко, у меня даже мысль не возникла влезть в, очевидно, ледяную воду.

     Опять были воспоминания, шутки… На сей раз был уже и плов, приготовленный на костре, и шашлыки, и прочая домашняя снедь. Были, конечно, и песни, причем, я уже, кажется, пел по заказу. Вернулись домой к вечеру, потому что становилось прохладно и потянуло сыростью. Надо ли говорить, что и Ребенок был с нами?

     А буквально через неделю, я снова ехал по этой же дороге, но уже с Латифи и его женой — чудной, скромной женщиной, которая так незаметно, споро и красиво накрыла стол, приготовила такой красивый плов, что жалко было даже разрушать эту красоту, водруженную на блюдо еще большего размера, чем то, с которого я уже ел. Она приготовила и маленькие толмы в виноградных листьях!

      В общем, я так пытался себя вести прилично и дать им тоже поесть хоть что-нибудь, что чуть ли не хватал себя за руку!
       У меня остались очень приятные впечатления об этой семье — очень теплых, открытых людях и остроумных собеседниках.

      Да, так вот, у Цыганковых первым (а точнее, первой) меня встречала Алка. Независимо от того, кто открывал дверь. Не помню, чтобы она увлекалась куклами, но рисовала неплохо.
     Обстановка в семье была самая дружелюбная.
     Единственно, когда чей-то родительский голос несколько повышался, — это когда звучало  Ирино: «Ребенок, иди умывайся и ложись спать!»… «Ребёнок! Кому сказано? Иди спать!»… «Серёжка! Ну скажи ей хоть что-нибудь!»… «Ребёнок! Слушайся маму! Ну ладно… я пошел… мне рано вставать»… «Ребёнок! Ну сколько можно! Завтра опять бежать, сломя голову!..»
    Короче — никакого театра не надо!

     Так пробежало время моей командировки и я, купив пару «живых» и сверток сушеных дынь, набив чемодан отснятыми фотопленками и записями, тюбетейками для детей и джурабами, отправился домой с самыми радужными планами!

О.С. Через много лет я узнал, что утром 22 сентября 1998 года, когда Отахон Латифи выходил из дома, прямо у подъезда он был убит несколькими выстрелами в сердце в упор. За годы честной работы и бескорыстного служения своей стране он нажил столько врагов, как среди приверженцев старого строя, так и среди представителей новых сил, в числе которых были и те, которые под демократическими лозунгами рвались к власти, что он мешал уже и тем и другим.

Убийца, молодой парень, был сразу схвачен, но вскоре был «убит при попытке к бегству». Заказчики убийства, конечно, не были найдены.

ч. 2    http://maxpark.com/community/4707/content/5863029

ч.3     http://maxpark.com/community/4707/content/5871691