Мы ничего не сможем, если…

Мы ничего не сможем сделать, если не сумеем предложить альтернативу. Альтернативу привлекательную, созвучную с состоянием душ десятков миллионов.

Альтернатива "всё поломать" может оказаться созвучной. Но с ней мы можем только поломать. Не сделать.

Эта совершенно элементарная вещь понимается очень трудно. Отчасти – из-за мизантропии, презрения к людям: знаем, что им созвучно – водка, халява, соитие, ну, и так далее. Отчасти – из-за интеллектуальной лени: ну, чего изобретать велосипед, когда в Америке уже давно всё придумано, бери и делай. Отчасти – из-за неверия в возможность лучшего...

И первое, и второе, и третье очень приятны для самосознания: чувствуешь себя таким мудрым, таким мудрым... Кто жил и мыслил, тот, понимаешь ты, не может в душе не презирать людей...

И, в самом деле, они того заслуживают. Люди-то. Пасутся себе и никак их не разбудишь...

Но всё дело в том, что под слоем заслуженно презираемой нами коросты души, безжизненной и часто скверно пахнущей, в душе всех людей есть и иное содежание, и иные стремления. Собственно говоря, у "них" – такие же, как у "нас". Потому что в высших разделах души – мы одно. Это, конечно, нашему самомнению неприятно. Но это так.

Всем нам до слёз счастья хочется. И тем, кто еще не запретил себе надеяться, и тем, кто давно запретил: какое такое счастье, нет никакого такого счастья...

Что такое счастье? Как очень точно подметил дед первого ельцинского премьера, это люди понимают по-разному. Для одного счастье – получить машинку. Для другого – машину, в смысле, автомобиль. Для кого-то счастье поржать с друзьями. Для кого-то – попариться в бане. Для кого-то – поваляться с дурочкой. Для кого-то – добиться взаимности. Для кого-то – решить задачу. Для кого-то – полюбоваться закатом. Для кого-то – послушать Баха. Много, очень много разных счастий...

Только одни из счастий более мимолетные, а другие – всегда с тобой. Это зависит от того, на каком этаже психики ты пребываешь. Если внизу, то счастье твое летуче: сладостная вещь – машинка, но быстро надоедает.

А вот если повыше, то и счастье твое поустойчивее: моцартовские симфонии могут звучать в душе долго, даже когда ты их вроде и не слушаешь.

Отсюда и подход: хочешь быть более счастливым – поднимайся в своей душе повыше.

Как высоко можно так забраться, я сейчас говорить не буду. Это сейчас неважно. А важно такое устройство общества, которое все время поднимает каждого человека над ним самим, вверх поднимает. И тем самым делает счастливым. Нет, не счастливым, конечно. Делает БОЛЕЕ счастливым. Общество в котором не просто социальные лифты работают, а в котором работают лифты психо-духовные.

Это то, что мы могли бы предложить людям. Если бы это было у нас самих. И тогда бы люди бы пошли бы. Не столько даже за нами, сколько от той трясины, в которую погрузила их наша безмозглость и другие наши нехорошие качества.  

Возможно ли это сегодня? Совершенно невозможно. Потому что не тем мы дышим. Не тем заняты наши головы. Нам бы Путина прогнать и Навального посадить. Посадить – в смысле на трон, не в тюрьму же... Дальше этого наши фантазии не идут. Дальше у нас начинаются даже не фантазии, а грёзы, сны наяву. Разбирать их как бы и неловко даже...

Какая реакция на такие мечтания у нормального здравомыслящего человека? Пусть ему и очень не нравится современная власть. Реакция эта одна – отторжение.

Мы могли позволить себе 20 и 30 лет назад выносить наверх Ельцина, не давая себе труда подумать: а что же это мы, братцы, делаем, что выносим? Второй раз ту же глупость повторять у нас даже не то, что нет права, у нас просто не получится. Потому что своей глупостью мы заработали у народа идиосинкразию, не менее сильную, чем когда-то заработали себе коммунисты.

Оставаться такими же глупыми дальше нам нельзя. Оставаться было бы уже не просто глупостью – преступлением было бы. Нам необходимо умнеть, и умнеть – срочно. И срочно менять свой политологический дискурс: с разговоров про свободу, демократию, парламентаризм и многопартийность на разговоры о счастье, о любви, о развитии, о творчестве и о взаимопомощи.

Другого пути у нас нет. Другой – только на кладбище.