Наследие фашизма

На модерации Отложенный

Немцы давно препарировали свою историю ради будущего. А в России даже вопросы о прошлом задавать опасно, и потому настоящее выглядит все более пугающим.

В Германии стены ломают, в России — строят.

Май в этом году я встречаю в Германии, чему рад. В конце концов, эта страна провела на самой себе операцию по уничтожению наследия нацизма и фашизма. В России почти ничего не знают о процессе денацификации в послевоенной Германии, включавшем пять «де» (демократизацию, демилитаризацию, децентрализацию, демонополизацию и собственно денацификацию), хотя он был колоссален. Мне интересно, продолжает ли действовать вакцина — и как именно.

К тому же в Германии сегодня живут 3 миллиона мигрантов из СССР и России. Я слышу почти каждый день, что русские в Германии перестают быть русскими, но не становятся немцами. Это люди промежуточного состояния. А в неустойчивом состоянии есть два пути: тянуться за опорой вверх — либо нащупывать почву внизу. Вниз — проще. Расчеловечивание (шаг от идеи сложной многоукладной и мультикультурной цивилизации к идее почвы, судьбы, клана, крови, общей веры, физической силы, имперского величия) дается легче, чем усложнение собственной культуры.

С одним из таких «промежуточных» я столкнулся в Берлине в знаменитом книжном магазине Dussmann, в отделе иностранных языков. Заметив, что я смотрю учебники немецкого для иностранцев, он заговорил первым, сказав, что все местные учебники — дерьмо, в отличие от старых добрых советских. Этот парень — лет где-то за 40 — был влюблен в Путина и в СССР и ненавидел Ельцина и Горбачева, «разваливших великую страну». Я довольно глупо спросил, что же Путин за все годы так и не поднял Россию хотя бы до португальского уровня доходов, как обещал, — но получил в ответ полный набор про врагов, про поднявшуюся с колен страну, про засилие геев и мусульман, про то, что он сам нормальный мужик (вон, уже взрослая дочка!), и про то, что не встречал он еще такой немочки, чтобы ему не дала.

Он хвастался, что из Донбасса, что все его одноклассники воюют за присоединение к России, что он легко может дать урок рукопашного боя, — но на визитке, которую он протянул, значилось, что он тренер по немецкому языку. Я вспомнил утренний разговор с другим русским немцем, который рассказывал, что в ФРГ осознали проблему неинтегрированности трех миллионов русских лишь после того, как выяснилось, что партия «Альтернатива для Германии» (националистическая, правая) получает поддержку до четверти населения за счет «гэдээрошных» немцев и как раз тех самых миллионов русских переселенцев.

Мы простились — по счастью, без рукопашного боя. Я задержался еще у огромного стенда с книгами о войне и о нацизме. Там было минимум два десятка изданий с именем Гитлера в названии. Включая «Hipster Hitler» — комикс про то, что было бы, если бы Гитлер родился сегодня и подался в хипстеры. Я попробовал представить себе комикс про Ленина-хипстера и Крупскую-эмо: хорошая была бы иллюстрация к тому, как болезни видоизменяются, но все же наследуются. К 100-летию революции в самый раз. Но, боюсь, тираж конфискуют за оскорбление чувств…

Мне в России вообще не хватает исторической рефлексии — в том числе на самую опасную тему, какой стала тема победы во Второй мировой войне. По умолчанию, например, считается, что победитель фашизма быть наследником фашизма не может. Но чумной барак заразен для всех, включая врача. И то, что в России опасно задаваться вопросом: «Не является ли страна-победитель фашизма еще и наследником фашизма, и если да, то в чем именно?», пугает больше, чем сам вопрос.

Вопрос (любой, включая пугающий) — это как анализ в медицине, результат которого тоже может быть пугающ. А я бы остерегся доверять больницам, где и без анализов «все ясно». Но сегодня в России вопросы поперек шерсти стали почти преступлением. Телеканал «Дождь» подвергся гонениям за вопрос о том, не следовало ли сдать Ленинград, чтобы избежать вымирания жителей в блокаду. Ответ, в принципе, известен: жители сданных немцам пригородов от голода умирали точно так же, как ленинградцы, — оккупанты не собирались их кормить. Но то, что «Дождь» третировали за «оскорбление чувств ветеранов», — показатель нездоровья страны. После этого не посмеешь задавать вопрос об ответственности советского руководства за смерти в блокаду.

Хотя именно таким вопросом задавался, например, главный герой «Ракового корпуса» ветерана войны Солженицына.

Нам в начале каждого мая как раз следует задаваться в профилактических целях простейшими историческими вопросами: чем отличается нацизм (который был в Германии) от фашизма (который был в Италии)? Как случилось, что фашизм в Европе перед Второй мировой (фалангисты в Испании, усташи в Хорватии, фашисты в Италии, Салазар в Португалии, Гитлер в Германии) стал правилом, а не исключением? Чем страны антифашистской группы (США, Великобритания, Франция) отличались от фашистских? Чем так привлекал фашизм тьму людей, включая, например, гордость Норвегии, нобелевского лауреата Кнута Гамсуна?

Но попробуйте спросить об этом преподавателя истории. Хотел бы я видеть его лицо! Поэтому лучшее объяснение и отличий нацизма от фашизма, и живучести фашизма («ур-фашизма», в терминологии автора) — это эссе «Вечный фашизм» Умберто Эко. Искренне рекомендую. Профессор Эко очень точно определил режим Гитлера как идеологизированный фашизм — в отличие от фашизма Муссолини, который идеологически гнулся куда угодно в интересах самого дуче. Но тогда возникает вопрос, можно ли считать фашистским СССР. Ведь Ленин и Сталин строили режим, сходный с гитлеровским в самой основе, состоящей в том, что интересы личности — ничто по сравнению с интересами государства, олицетворяемого Великим Вождем. А вот идеология — да, отличалась, и сильно. Гитлер полагал подлежащими уничтожению евреев, цыган, психически больных и гомосексуалистов, а Ленин — идеологически чуждые социальные группы, от священников до зажиточных крестьян. А Брежнев, получается, был гитлеровцем-light в тихом государственном поощрении антисемитизма.

Да, я понимаю, что мысль о Брежневе как наследнике Гитлера (пусть и не в полном объеме наследства) не укладывается в российской голове, но меня в данном случае интересует то, что показывают анализы, а не то, что больной думает о своей болезни. У Эко в «Вечном фашизме» (написанном еще в прошлом веке) перечисляются 14 признаков «вечного» фашизма. Заприте дверь, задерните шторы, но попробуйте, читая Эко, честно признаться себе, сколько признаков соответствуют тому, что происходит сегодня за окном. Начиная от культа мужественности, воспринимаемой как умение набить морду, и заканчивая синкретизмом, то есть эклектикой того типа, когда на одной площади и церковь, и Ленин на пьедестале, причем и то и другое — святыни, которые трогать не смей…

…Из книжного магазина мне было идти недалеко, в филармонию. На стеклянной стене остановки возле нее — фотографии времен войны. Текст гласил, что здесь находилась вилла, на которой в 1940-м году господин по имени Кристиан Вирт в рамках проекта «Акция T4» в экспериментальном порядке умертвил газом 15 душевнобольных, и уже затем опыт был распространен на уничтожение евреев в Собиборе и Треблинке. Вот фото виллы, вот фото Вирта — никто не забыт и ничто не забыто.

Я попробовал представить, что на остановке на Лубянке в Москве или у Литейного, 4 в Петербурге выставлены фото тех, кто при Сталине пытал и убивал, каких-нибудь Якова Агранова или Александра Хвата (о да, они не сами, они были частью машины — но ведь и Кристиан Вирт такой же частью был!) — и не смог. Повторяю: у нас любая попытка отнестись к истории рефлективно, с вопросами, стала вновь мыслепреступлением. «Не за то наши отцы и деды проливали кровь, чтобы их подвиг подвергать сомнению». Увы, это ложная позиция. Победа переходит в поражение незаметно для победителя, и слова легко меняют смысл на противоположный. Я только в этом году узнал, что Берлинская стена, разделившая нацию, стена сотен убитых при попытке бежать из ГДР, официально в ГДР называлась «антифашистской стеной».

А что до пролитой крови — так наши деды и прадеды, между прочим, проливали кровь за то, чтобы кишкой последнего попа удавить последнего царя. Однако их правнуки живут в стране, где царь стал святым, а за шуточки насчет царей и попов можно схлопотать срок, — вот о чем я думаю, шагая по Берлину в мае 2017-го.

Если бы только я еще знал, что в этой ситуации делать. То ли, заткнувшись в тряпочку, молчать, глядя, как отделяющая Россию от Запада стена превращается в национальную ценность. То ли, набравшись смелости, эту стену ломать. То ли через стену бежать…

Дмитрий Губин