Покуривая у тюремной решетки…

Получив пять суток административного ареста, еще полдня провел в бессмысленных препирательствах с милицейским начальником, пытаясь доказать, что дорогу я переходил в положенном месте, а светофор глючило.
Все было напрасно. Обряд посвящения в начальники предполагает, помимо всего прочего, заливку ушей свинцом.
В часы бодрствования изучал надписи на стенах камеры: Робинзоны разбрасывались биографиями.
Пытались покусывать насекомые, почему-то перманентно промахиваясь.
Покуривая у тюремной решетки, наблюдал за событиями на воле. Что смешили и печалили одновременно.
Небольшая группа друзей с парой плакатов робко требовала моего освобождения. Это было приятно, хотя и бессмысленно.
Напротив них расположилось стойбище врагов. Эти устроили шабаш с шаманскими плясками у костров. Потрясая скудоумием, непрестанно соревновались в плевках. Их шум и ГАМ разогнали окрестных птиц, и листва деревьев осыпалась много раньше срока.
Улица, на которой проходило действо, была весьма оживленной. Сотни прохожих или спешили по делам, или праздношатались, или брели, давно заблудившись в трех мерах пространства.
К ним приставали распаленные шаманской лезгинкой, совали прокламации (плохая бумага, старческий почерк) с моей биографией, раздавали сборники моих статей. «Нет, Вы посмотрите, до чего пустые сочинения!» - особенно неистовствовала синяя, как аватар, подержанная дамочка, с невзрачной фамилией.
Не то Нарышкина, не то Отрыжкина. И прохожие ознакамливались, вынужденные ее напором и прикрываясь сборниками от брызгающих из ее рта слюней.
Другая дама, по виду сильно неместная, в испачканном мелом пальтеце, надев две лупы на глаза, пристально вглядывалась во всех, оказывающихся поблизости. Подозревая в каждом моего родственника. Проблемы с личной генеалогией, теряющейся где-то в Средней Азии, заставляли ее быть неравнодушной к чужим судьбам. Нелепая ошибка в математике уровня второго класса, так и не позволила правильно сосчитать все ветви.
Остальное содержание толпы имело окончательно безликий вид. Массовка в титры не идет.
Вакханалия периодически затихала, поскольку останки физиологии вынуждали ненадолго менять место пребывания.
Иногда скандирование моего имени достигало такого накала, что Морфей боялся подойти на пушечный выстрел. А бедные Музы до сих пор вздрагивают нервно и стараются держаться от наших мест подале.
По истечении пяти суток весь город знал мою биографию «от» и «до» и изучил мое небогатое творчество назубок. Из памяти неожиданно всплыли слова бессмертного Ильича о полезных идиотах.
Но все, чем я мог отблагодарить за такой шикарный пиар, состояло из пары бутылок от минералки, разбитых и растащенных пиарщиками на амулеты.
«Подмети в своем раю, я ушел» сказал я на прощанье дежурному ангелу в сером, хлопнув его по крылу.