Евгений Гришковец — о несостоявшейся эмиграции, любви к России и домике в Греции

Фото из личного архива Евгения Гришковца

Актёр, режиссёр, драматург, музыкант, писатель. Евгений Гришковец многогранен, харизматичен и чертовски обаятелен. В мае он впервые приезжает с гастролями в Америку и Канаду.Привозитмоноспектакль “Какясъел собаку”, получивший не одну театральную награду. Представления пройдут в пяти американских городах:Нью-Йорке, Бостоне,Чикаго, Сиэтле иСан-Франциско, а также в канадском Торонто. В преддверии гастролей ForumDaily поговорил с Евгением Гришковцом о жизни в современной России, иммиграции и значении родины для писателя.

“АМЕРИКАНСКАЯ ПУБЛИКА ДЛЯ МЕНЯ НОВАЯ”

Вы привозите в Америку свой моноспектакль “Как я съел собаку”, которому уже почти 20 лет. Вы что-то в нем меняли за это время? И импровизируете ли Вы на сцене во время выступления?

Конечно. Тот вариант, который я привезу, — это уже четвертая редакция спектакля. Я исполнял его более 500 раз — сложно даже представить. Я два раза объявлял, что больше не буду его играть, но потом возвращался к нему и в каждом возрасте находил в нем новые смыслы. Я не считаю, что импровизирую на сцене, хотя импровизаций получается достаточно в силу разных причин. Тем не менее, я всегда переписываю текст и даю ему новую структуру и содержание, которое соответствует новому возрасту и изменившемуся миру.

Например, я американскую публику не знаю. Я лишь раз в 2004 году в рамках фестиваля привозил этот спектакль в Лос-Анджелес, но играл его для американцев с переводом на английский язык. Для меня эта публика была совсем не известна. Публика, которую я ожидаю на нынешних гастролях, для меня тоже новая. Это люди, которые говорят со мной на одном языке, но живут в Америке, в абсолютно других реалиях, и имеют, наверное, сильно отличающееся от моего представление о мироустройстве и миропорядке. Мне интересно сыграть для них. Какими-то деталями спектакль “Как я съел собаку” на американской сцене будет отличаться от того, как он звучит в России. Но я убежден, что спектакль для зрителей в Америке будет важен, интересен и абсолютно понятен.

Вы упомянули, что в Лос-Анджелесе давали свой спектакль с переводом на английский язык. Почему сейчас решили представить его только на русском?

Тогда я исполнял спектакль в рамках фестиваля, и задача была — сыграть его именно для американцев, носителей английского языка. Организаторы фестиваля, например, даже отказались от моего британского переводчика, с которым я давал спектакли в Лондоне — им нужно было совершенно другое произношение. Мы нашли американского студента Школы-студии МХАТ, который со мной и репетировал перевод.

Мы отдаем себе отчет в том, что на этот спектакль придут те люди, которые знают, кто я такой, которые знают русский язык, которые не оторваны от большой русской культуры.

Сцена из моноспектакля Евгения Гришковца «Как я съел собаку». Фото из личного архива

“Я ОЧЕНЬ РОДИНУ ЛЮБЛЮ”

Вы сами пытались эмигрировать из России в 1990 году, но достаточно быстро нашли «силы плюнуть на стыд возвращения” и приехать домой. Какие у Вас остались ощущения от той краткой попытки иммиграции в Берлин? Что Вас там не устроило?

Коротко объясню — думаю, многие смогут меня понять. Когда я добивался вида на жительство, мне было совершенно не важно, кем я там буду работать, что я там буду делать, кем я буду в социальном и смысловом содержании. Я просто очень хотел уехать.

А как только я получил документы, которые мне позволяли остаться в Германии, вдруг с ужасом осознал, что — опа! — это навсегда. И неважно, сколько ты проживешь в иммиграции — день или всю жизнь, — нужно понимать, кем ты здесь будешь. Я понял, что это не мое.

Через день после этого я пошел в посольство России, чтобы мне сделали новые документы — старые забрали безвозвратно. Иллюзии пропали. И самое главное — пропал дикий, молодой, спортивный азарт вырваться и закрепиться. Результат получен. Медаль за эту дистанцию я получил. А дальше я хочу домой, потому что хочу заниматься театром и только театром. Мне бесконечно важна моя публика и мои соотечественники. А за границей я со своими историями совершенно не нужен. Ведь даже те писатели, которые тогда работали в Германии, все равно писали для своих соотечественников, а не для немцев.

Фото из личного архива Евгения Гришковца

Сегодня формат эмиграции изменился. Если в 80-90-е годы люди уезжали и понимали, что они покидают родину навсегда, то сейчас можно пожить за границей лишь какое-то время, в любой момент можно вернуться или вообще — жить и работать в разных странах. У Вас не возникало желания просто пожить на две страны: работать в России, а жить где-то в другом месте?

Нет. Я очень родину люблю. У меня есть небольшой домик в Греции, на острове Корфу. Я там провожу все лето. Я люблю это место, скучаю по нему периодически. Но если я провожу там — даже возле самого чудесного моря, с очень приятными соседями-греками — полтора месяца, я нестерпимо рвусь на родину.

Полноценная, содержательная работа для меня — как для писателя, исполнителя, актера — возможна только на родине. А отдыхать я не очень люблю и не очень могу. Я много работаю, играю около 100 спектаклей в год. Без работы я скучаю, тоскую, прихожу в негодность.

Вам комфортно жить в современной России?

Уровень комфорта в России всегда был не очень высоким, если вы говорите о комфорте.

Я имею в виду — комфортно ли Вам на душе?

Дело в том, что любовь — вообще дело сложное. Я же уже не юноша, и я глубоко знаю родину. Мы ведь часто знаем, что наши братья или даже наши родители — несовершенные люди. И тем не менее мы не можем их не любить. Если мы не любим наших родителей и не относимся к ним с почтением, значит, жизнь устроена как-то неправильно. Другое дело, мы можем стараться жить по-другому, не так, как родители. Но любить-то и почитать их мы обязаны.

Мне, например, очень часто бывает здесь страшно, но преодолевать страх — это тоже признак мужчины и мужественного человека. Я говорю на родине то, что хочу сказать, и могу говорить то, что хочу сказать. Я не испытываю на себе цензуры. Но я не являюсь автором, который выходит на большие трибуны и собирает миллионные стадионы. Я понимаю, что для власти я не опасен. За что-то в стране мне чрезвычайно стыдно, чем-то я горжусь. Это нормально.

Почему Вам бывает страшно?

Ну, вотСША нанесли удар по сирийской авиационной базе. Со стороны России следуюточень жесткие заявленияпо этому поводу. Не страшно? Разумеется, страшно. И много таких моментов. Например, я являюсь частным лицом, занимающимся, так сказать, художественным промыслом. У меня нет никакой государственной поддержки, у меня нет своего театра. Я всегда арендую помещение и плачу за это деньги. И в любой момент может выйти некий закон, который не даст мне этого делать. Я тогда не смогу работать. Так что, есть много тревожных моментов. Я это очень хорошо понимаю.

Поймите, во мне нет никакого оголтелого, псевдо-патриотического идиотизма. Но тем не менее я также хорошо знаю, что я нужен здесь многим людям, которым живется хуже, чем мне — они ведь заранее, за два месяца, покупают мои билеты.

Вот я был в городе Салехарде, где живет 46 тысяч человек. Представьте себе, 62 параллель, в начале апреля там было минус 23, и снег растает только в июне. Таких суровых условий, как в Салехарде, нет даже на Аляске! И тут тоже живут мои соотечественники, и для них большая радость, что я приехал, они заранее купили билеты. Конечно, то, как меня здесь люди любят, является важнейшим фактором моей безоговорочной убежденности, что где я родился, там и пригодился.

Недавно в российском культурном сообществе разгорелась дискуссия относительно цензуры. Ее начал Константин Райкин, говоря, что под прикрытием борьбы за моральность и патриотизм фактически осуществляется цензура. Александр Калягин в ответ заявил, что в России никакой цензуры нет. Чья позиция Вам ближе — Райкина или Калягина?

Я в двух открытых письмах поддержал Константина Аркадьевича Райкина, назвав его одним из последних рыцарей русского театра. Поддержал его открыто, внятно и безоговорочно.

“Я ХОЧУ, ЧТОБЫ МНЕ ПОНРАВИЛАСЬ АМЕРИКА”

В вашей повести «А…..а» ботаника Борю разглядели и оценили в Америке, а не дома. Многие талантливые и способные молодые люди сейчас уезжают из России, потому что дома их не могут оценить, у них нет перспектив. Почему, как Вы думаете, так сложилась, что Америка может рассмотреть таланты, а Россия — нет?

Я не знаю. Америка — щедрая страна, она может себе это позволить. А наша страна еще более щедрая, потому что она не ценит и транжирит талантливых людей.

Ваш первый приезд в 2004 году в Америку был коротким. У вас остались после него какие-то впечатления о Штатах?

Нет, я ничего не понял. Я был в Лос-Анджелесе всего четыре дня, из них два дня спектаклей. Я даже не очень помню, что ел, где спал. Была очень трудная работа, смена часовых поясов и совершенно непонятный город Лос-Анджелес.

Сцена из моноспектакля Евгения Гришковца «Как я съел собаку». Фото из личного архива

Планируете в этот приезд узнать Америку получше?

У меня очень доброжелательный настрой, и я хочу, чтобы мне понравилось. Я хочу съездить так, чтобы потом не просто ехать в Америку, а приезжать уже к кому-то в Америку.

Я фанат архитектуры. И я очень хочу в Чикаго и в Сан-Франциско. Конструктивисты, которых изгнали из Германии, смогли реализоваться в Чикаго, и я мечтаю увидеть эту архитектуру. А Сан-Франциско я хочу увидеть, потому что все говорят, что это безумно красивый город, расположенный с другой стороны Тихого океана от Владивостока, где я служил на флоте. Многие говорят, что Владивосток похож на Сан-Франциско после бомбардировки. (Смеется.) Я еду за хорошими впечатлениями. Я не знаю, что должно случиться, чтобы мне в Америке не понравилось.

В США часто говорят о «таинственной русской душе». Почему, как Вы считаете, здесь не понимают русских?

Я не могу ответить на этот вопрос. Я не могу рассуждать о русской душе, поскольку я сам русский человек, обладатель русской души. Мне, чтобы начать рассуждать о русской душе, нужно на какое-то время перестать быть русским, а я этого сделать не смогу.

Юлия Буняк

Юлия Буняк редактор Forum Daily, Калифорния