Большевики как реставраторы Империи

 

Россия подходит к столетию Октябрьской революции.

В контексте этого приближения усиливаются тенденции организации новой информационной кампании по дезавуированию советского прошлого. Это не удалось в отношении периода Великой Отечественной войны. Новая атака направляется на период Революции и Гражданской войны. Идеологически этот информационный подход может быть определен как «необелогвардейщина». Советский период осуждается уже теперь не с позиций либерализма, что показало свою бесперспективность, а с позиции «белого дела». Развертывается шумиха об установлении памятников и мемориальных досок лидерам белого движения. Белые представляются последники защитниками Империи, а красные ее разрушителями. Попытаемся во всем этом разобраться.

В рамках православной мысли всегда существовала революционно-коммунистическая тенденция: эсхатологическое сознание, идеократические утопии, противопоставляемые плутократичским системам, неприятие кальвинистского ангела Капитала, именуемого в православной традиции Маммоной и т.п. В средневековой Руси подобные умонастроения выражали нестяжатели.

Эсхатологическое мировосприятие находилось в основе старообрядческого выбора. Старообрядцы вели борьбу против инокультурных проникновений, в поражении которыми обвиняли падшее, с их точки зрения, имперское государство. Показательна и их сложившаяся еще с крестьянских войн восемнадцатого столетия, тесная связь с революционным движением. К раскольникам, как потенциальной политической силе, апеллировали и революционные демократы (А.И. Герцен), и народники. Большевизм исторически сформировался в продолжение этой традиции. Он сочетал, с одной стороны, радикальное, переходящее в русофобию, западничество, с другой, приверженность народной эсхатологии и представлениям об общинной справедливости. Эти компоненты объективно вступали в противоречие, что и было отражено в коллизиях внутренней борьбы в истории большевистской партии.

Увлеченная европейским просветительством императорская власть сама раздувала пожар революции, подготавливая собственную гибель. Затеянная Романовыми европеизация России отнюдь не имела объективной заданности и потому вызвала цивилизационное отторжение. Напротив, большевики, прикрываясь левой фразеологией, по существу взяли на себя миссию имперостроительства[1]. В современном массовом сознании утвердился стереотип о большевиках, как демонической силе низвергателей русской монархии. Но надо напомнить, что царя свергла либерально-капиталистическая кадетско-октябристская революция, в которой большевики не играли сколько бы то ни было заметной роли. Инициированная Временным правительством Чрезвычайная следственная комиссия подготавливала судебный процесс о государственной измене Николая II. Волна репрессий против лидеров право-монархического движения прокатился по стране еще в дооктябрьский период. Особой доблестью среди активных представителей «революционных масс» считалось убить полицейского или черносотенца. На волне Февральской революции было убито 4 тыс. служащих Охранного отделения.1

Под арестом оказываются общественные деятели право-монархического направления: А.И. Дубровин, Н.М. Юскевич-Красовский, Н.Н. Тиханович-Савицкий, И.Г. Щегловитов, Н.А.Маклаков и др. В качестве общественной альтернативы царю в последние годы существования монархии рассматривались отнюдь ни Ленин или Троцкий, а думские лидеры — П.Н. Милюков, А.И. Гучков, М.В. Родзянко. И если уж искать ответственных в гибели империи, то в большей степени, чем коммунисты, ее разделяют российские либералы.

Загадкой для историков является пассивность, проявленная в 1917 г. многочисленными сторонниками самодержавного правления. Ведь во время первой русской революции они активно выступили в защиту царского престола. По-видимому, народный монархизм на подсознательном психоментальном уровне в значительной мере трансформировался в большевизм. Октябрьская революция воспринималась в качестве возмездия узурпаторам царского престола. Ни что, так не резало слух русского человека как прилагательное «временное», вынесенное в официальное наименование революционного правительства. Временные, промежуточные, переходные формы противоречат монархическому принципу «предвечных устоев». Временщик — это узурпатор. Временному правительству не хватало политической решимости, чтобы раз и навсегда разрешить принципиальные вопросы государственного функционирования России. Его нерешительность укрепляло народ в подозрении о нелигитимности власти «временщиков». Другое дело большевики, которые твердой рукой вершили свою политику (без оглядки на всякого рода представительства, вроде Предпарламента или Учредительного собрания). Они сразу же дали понять, что власть им принадлежит по праву (народному пониманию права, определяемого в качестве особой харизмы божественного избранничества).

Неприятие Государственной Думы восходило к архетипу отношения народа к Думе боярской. Старинный идеомиф, о том, что бояре-крамольники изводят царя — народного родетеля, экстраполировался в контекст политической конъюнктуры Февральской революции. Министры Временного правительства — это думские бояре-узурпаторы, низложившие царя. За такими политическими декорациями как Директория угадывался образ «семибоярщины». Переезд А.Ф. Керенского в царский дворец, где он работал в кабинете и спал в опочивальне Александра III, укрепляли народ в правильности его догадки. Муссировались слухи, будто бы председатель Временного правительства даже примерял на себя тайно царскую корону и усаживался на престол. Большевистская же революция воспринималась через призму архетипа, покончившего с семибоярщиной «народного ополчения». Оставалось в соответствии со сценарием смутного времени утвердить нового царя. А между тем, на пост наркома по делам национальностей в первой большевистском правительстве был назначен И.В. Сталин.

Большевизм, вышедший из среды социал-демократии, представлял собой отрицание конформистского социал-демократизма. Ленинизм выступал как синтез марксизма и народнической традиции. Несмотря на декларируемую приверженность большевиков марксистской идеологии, ее основополагающие принципы были выхолощены в ходе строительства реального социализма. Народническая версия построения общества будущего посредством обращения к традиционным институтам докапиталистической России, при усилении тенденций апелляции к прошлому, делала вероятным перспективу «консервативной революции» под социалистическими знаменами. Слово «большевик» вызывало ассоциации с привычным для крестьянского слуха термином «большак», обозначавшего руководителя общинным миром. «Красная» семантика также оказалось наиболее предпочтительной в контексте народной семиосферы. Принципы коллективного землепользования отражали традиционные эгалитарные нормы социального устройства русской деревни. Аграрный смысл революции заключался в ликвидации чужеродной частнособственнической модели обустройства села.

Коллективизация была жестокой и неумело проведенной, но исторически неизбежной хирургической операцией по восстановлению национальных форм бытия общины. Система Советов также оказалась ближе народной ментальности, чем западно-европейский принцип организации власти на основе многопартийной выборности. С другой стороны, коллегиальная модель республиканизма подменялась цезаризмом, как квазимонархической системой, основанной на архетипах царистской традиции патерналистского сознания народа. Цезарь и Советы, выражаясь языком О. Шпенглера, являлись псевдоморфизмом институтов допетровской органической Руси — Царь и Собор.

О парадоксальном характере народного восприятия Ленина, как носителя идеи самодержавной Руси, свидетельствует письмо на имя председателя СНК от И.Павлова:

«Симбирскому дворянину Владимиру Ильичу Ульянову (Ленину).

Честь и слава Вам, Владимир Ильич! Как маг и чародей, Вы сумели заставить русский народ забыть и простить Николаю Второму все его прегрешения и властно повернули его вновь на путь Монархизма. Умело и незаметно, не словами, а делом Вы с очевидностью показали всему миру нелепость социалистических теорий и мудро, как сказочный змий, зажгли сердце русского народа непримиримой ненавистью к подлому и продажному племени иудеев. Да, пусть многое погибло! Но всякий, кто только может хоть немного смотреть в будущее, скажет, что это к лучшему. Сейчас разрешение проблемы социализма и вопроса о собственности, равным образом дело монархизма поставлено на верный путь и обеспечено на долгие годы. И это исключительно благодаря симбирскому дворянину Ульянову. Честь и хвала Вам, Владимир Ильич!

Убежденный монархист Павлов. 26 декабря 1919 года».

Практика строительства социализма в одной стране приводила к смене ориентиров от космополитического мессианства мировой революции к имперскому конструированию.

Н.А. Бердяев писал о коммунизме в качестве русской идеи: «Вместо Третьего Рима, в России удалось осуществить Третий Интернационал и на Третий Интернационал перешли многие черты Третьего Рима. Третий Интернационал есть тоже священное царство, и оно тоже основано на ортодоксальной вере. На Западе очень плохо понимают, что Третий Интернационал есть не Интернационал, а русская национальная идея. Это есть трансформация русского мессианизма. Западные коммунисты, примыкающие к Третьему Интернационалу, играют унизительную роль. Они не понимают, что присоединяясь к Третьему Интернационалу, они присоединяются к русскому народу и осуществляют его мессианское призвание… И это мессианское сознание, рабочее и пролетарское, сопровождается почти славянофильским отношением к Западу. Запад почти отождествляется с буржуазией и капитализмом. Национализация русского коммунизма, о которой все свидетельствуют, имеет своим источником тот факт, что коммунизм осуществляется лишь в одной стране, в России, и коммунистическое царство окружено буржуазными, капиталистическими государствами. Коммунистическая революция в одной стране неизбежно ведет к национализму и националистической международной политике».

Ленинская теория построения «государства нового типа», как глобализации опыта Парижской коммуны, расходилась с практикой построения советской политической системы по образцу старорежимных учреждений. Сразу же после захвата власти большевиками, некоторые из их либеральных оппонентов заговорили о термидорианской сущности октябрьского переворота и даже о его право-реакционной подоплеке. Уже 28 ноября (11 дек.) 1917 г. один из лидеров меньшевистского крыла социал-демократии А.Н. Потресов предупреждал что «идет просачивание в большевизм черносотенства». Приблизительно в то же время на страницах эсеровской газеты «Воля народа» публикуется статья В. Вьюгова с симптоматичным названием «Черносотенцы — большевики и большевики — черносотенцы», в которой автор пишет даже не о «просачивание» черносотенных элементов, а о черносотенной сущности большевизма. Политика Смольного усматривалась им в восстановлении «старого», т.е. дофевральского строя.

Этический императив сменовеховской позиции, заключавшейся в рассмотрении имперского могущества России в качестве высшей ценности, также основывался на тезисе о большевистском термидоре. Призыв «В Каноссу!» являлся следствием оценки исторической миссии большевиков, как «собирателей земли Русской». Разъясняя перед эмигрантской аудиторией консервативную трансформацию революции, С. Чахотин писал: «история заставила русскую „коммунистическую“ республику, вопреки ее официальной догме, взять на себя национальное дело собирания распавшейся было России, а вместе с тем восстановления и увеличения русского международного удельного веса. Странно и неожиданно было наблюдать, как в моменты подхода большевиков к Варшаве во всех углах Европы с опаской, но и с известным уважением заговорили не о „большевиках“, а… о России, о новом ее появлении на мировой арене».

Евразийцы в рассмотрении глубинных основ большевизма шли дальше сменовеховцев, усматривая в русской революции не просто антифевральский термидор, а отрицание всего петербургского периода отечественной истории, обращение к основам почвенной самобытности. Таким образом, в евразийской интерпретации большевизм представал как не осознающее смысл своей исторической миссии движение «консервативной революции».

Историографический стереотип, о том, что все без исключения черносотенные монархисты оказались в стане непримиримых противников советской власти нуждается в пересмотре. В этом плане показательно отношение к большевикам одного из идеологов черносотенства Б.Н. Никольского. Уже в 1918 г. он обнаруживал в большевизме бессознательный монархизм. «В активной политике, — писал адепт право-монархической идеи в октябре 1918 г., — они с нескудеющею энергиею занимаются самоубийственным для них разрушением России, одновременно с тем выполняя всю закладку объединительной политики по нашей, русской патриотической программе, созидая вопреки своей воле и мысли, новый фундамент для того, что сами разрушают… Разрушение исторически неизбежно, необходимо: не оживет, аще не умрет… Ни лицемерия, ни коварства в этом смысле в них нет: они поистине орудия исторической неизбежности… лучшие в их среде сами это чувствуют, как кошмар, как мурашки по спине, боясь в этом сознаться себе самим; с другой стороны в этом их Немезида; несите тяготы власти, захватив власть! Знайте шапку Мономаха!». Б.Н.Никольский указывал, что враги у черносотенцев и большевиков общие — это «эсеры, кадеты и до октябристов включительно». Конечно, он понимал невозможность скорого восстановления правильного монархического правления большевиками. Однако, им предсказывалось утверждение красного имперского цезаризма.

Подлинным революционером, если понимать под революцией смену модели жизнеустройства, являлся не В.И.Ленин, а П.А.Столыпин. Столыпинские реформы представляли собой ни что иное, как попытку осуществления цивилизационной трансформации. Модель аграрных отношений Прибалтийского края автоматически переносилась на российскую почву, для которой она была не приемлема как по ментальным, так и по природно-климатическим характеристикам. Социально катастрофические последствия содержались в проектах отказа от государственного регулирования сельского хозяйства в такой стране, как Россия, где изобилие исключено в силу природных условий, и даже для крестьянина всегда актуальной являлась проблема физического выживания. При традиционной низкой, в сравнении с Европой, урожайности, русское крестьянское хозяйство не могло быть рыночным. Поэтому для развития промышленной сферы, науки и культуры, а по большому счету для выживания России, требовалось заставить крестьянина отдать часть необходимой ему самому продукции. Таким образом, элементы продразверстки «военного коммунизма» являлись действенным на всем протяжении русской истории, цивилизационным механизмом самосохранения.

Не случайно, к программе изъятия излишков у крестьян еще до «красногвардейской атаки на капитал» обратилось царское правительство в 1916 г., ибо порожденный столыпинскими преобразованиями единоличник не был склонен к снабжению продовольствием сражающейся армии.

Почему, задаются вопросом современные критики большевизма, дореволюционная Россия экспортировала хлеб, а при советской власти были введены карточки? Это объясняется порочностью коллективизаторской политики большевиков. В действительности, причиной тому были объективные урбанизационные процессы. Превращение России из страны аграрной в промышленную предполагало резкий рост городского населения, а соответственно и увеличение объемов валового производства сельскохозяйственной продукции для его обеспечения. За время Гражданской войны городское население бежало в деревни. К 1920 г. численность жителей Москвы сократилось по сравнению с дореволюционным уровнем в 2 раза, а Петрограда — почти в 3 раза. Аграризация социального облика страны и обусловила нэповскую экономическую либерализацию. Но по мере нарастания новой урбанизационной волны обнаруживалась необходимость возращения к методам аграрного этатизма. Количество товарного хлеба действительно было в 1927 г. в два раза меньше, чем в 1913 г. Но при этом, валовой сбор зерна находился примерно на одном уровне с дореволюционными показателями, а городское население уже превышало численность горожан в царской России и возрастало в динамике 1,5–2 млн. человек в год.

Не противоречит тезису об имперостроительской сущности большевизма и пресловутая теория о немецком финансировании Октябрьской революции. Симптоматично, что в сотрудничестве с немцами Временное правительство обвиняло равно как Ленина, так и Николая II. Не следует ли понимать, что они в таком случае являлись союзниками?

Российская империя во время Первой мировой войны парадоксальным образом оказалась в союзе с чужеродными ей по идеологии и политической организации государствами. Напротив, в стане противников были режимы, сходные по своей природе с российским самодержавием. Пропаганда воюющих государств утверждала, что война идет не только за территории, но и за торжество собственных политических принципов, соответственно, либерально-демократических для стран Антанты и право-монархических для Четверного союза. Для России же война в идеологическом отношении являлась абсурдной. Российская Империя оказалась волею исторических судеб не в том лагере, в котором она, казалось бы, должна пребывать в силу своих политических форм и цивилизационного содержания. По-видимому, осознание этого по истечению нескольких лет военных действий стало приходить к Николаю II.

Германский континентальный вектор внешнеполитической ориентации большевиков в большей степени отвечал евразийской сущности российского имперостроительства, чем атлантистская линия «Антанты». Однако гипотетическое сотрудничество с определенными военными кругами Германии не следует интерпретировать в качестве союза. Стоит напомнить, что дату рождения Красной Армии было принято связывать с боевыми успехами именно на германском фронте. Уступка же территорий по Брестскому миру оказалась, как и предсказывал В.И.Ленин, краткосрочной. В скором времени, не без участия большевиков, революция разразилась в самой Германии. «Брест-то вышел немцам боком», — рассуждал в ноябре 1918 года герой романа А.Толстого «Хождение по мукам» Вадим Рощин. Если даже немецкое военное командование и рассчитывало на исполнение В.И.Лениным каких то «долговых обязательств», то в этих ожиданиях обманулось. Вербальные германские деньги были в конечном итоге аккумулированы на российское имперостроительство. Несмотря на космополитическую фразеологию, В.И.Ленин мыслил евразийскими параметрами. Он категорически отвергал сотрудничество с «буржуазными националистами». Отвергнутыми оказались в частности все предложения об альянсе большевиков с украинскими сепаратистами.

Оказание неприятелем содействия оппозиционным по отношению к правящему режиму силам в противостоящих в войне государствах естественно. Российская империя во время первой мировой войны поддерживала в частности движение этнического христианского сопротивления в Османском султанате, польскую оппозицию в Германии, панславизм в Австро-Венгрии.

Другое дело, когда оппозиция получает помощь от союзнических держав. «Галифакский инцидент» свидетельствует о тайном американском, а «миссия Мильнера» — английском факторах в российской революции. По-видимому, и Вашингтон, и Лондон, понимая, что исход мировой войны предрешен, не желали допустить Россию к участию в территориальных разделах. Союзники предали. Верность Временного правительства союзническим обещаниям оказалась политической близорукостью. Даже «западник» П.Н.Милюков признавал, что союзники пытались в откровенной форме реализовать программу «эксплуатации России как колонии».

Еще до отречения Николая II от престола, 1 марта 1917 г. правительства Англии и Франции официально сообщили о поддержке Февральской революции. Через послов объявлялось о вступлении «в деловые сношения с Временным Исполнительным Комитетом Государственной Думы, выразителем истинной воли народа и единственным законным временным правительством России».

Ллойд Джордж, выступая перед парламентом, не мог скрыть охватившей его радости. «Британское правительство — комментировал премьер-министр сообщения об отречение царя, — уверено, что эти события начинают собою новую эпоху в истории мира, являясь первой победой принципов, из-за которых нами была начата война».

Тот факт, что реэмиграция В.И.Ленина и его соратников происходила транзитом через территорию Германии и Швеции, не являлось секретом. Осведомленность об обстоятельствах их возвращения не стала препятствием организации торжественной встречи на Финляндском вокзале. Только когда через несколько месяцев обнаружилась реальная перспектива захвата большевиками власти, их переезд через Германию стал преподноситься как свидетельство о государственной измене.

Помимо большевистских лидеров из швейцарской эмиграции германским транзитом возвращались в России видные представители руководства ПСР, меньшевистского крыла РСДРП, Бунда, Анархо-коммунистов, Социал-демократов Королевства Польского и Литвы, Польской социалистической партий, Поалей Цион, Сионистов-социалистов, Социал-демократической партии Литвы и др. Среди реэмигрантов были и принципиальные противники большевизма (например, П.Б.Аксельрод, или Ю.О.Мартов). Однако из всего спектра партий только большевиков заподозрили в особом немецком покровительстве.

Октябрьская революция ознаменовала смену центробежных тенденций новой фазой имперостроительства.

Регулярную царскую армию уничтожила отнюдь не антивоенная пропаганда большевиков. Ее похоронил абсурдный, если не считать его преднамеренным, Приказ №1. Показательно, что по свидетельству военного министра последнего состава Временного правительства А.И.Верховского, приказ был отпечатан фантастическим по масштабам тиражом — в 9 млн. экземпляров. До сих пор вопрос о его авторстве и тиражировании окутан мраком. Даже военный министр первого состава Временного правительства А.И.Гучков считал его «немыслимым». Обер — прокурор Синода В.К.Львов заявлял, что Приказ №1 есть «преступление перед родиной». Но «недоразумение» повторилось. Став военным министром, А.Ф.Керенский издал свой «Приказ по армии и флоту» (его стали называть «декларацией прав солдата»), фактически дублировавший содержание Приказа №1. Еще 16 июля 1917 г. А.И.Деникин, выступая в присутствие А.Ф.Керенского, заявил: «Когда повторяют на каждом шагу, что причиной развала армии послужили большевики, я протестую. Это неверно. Армию развалили другие…».

Вопреки другому современному стереотипу, распад России на национальные государства также не был инициирован большевиками. Еще в марте 1917 г. Временное правительство восстановило автономию Финляндии. В июле финский сейм принятием «Закона о власти» фактически провозглашал независимость. Компетенция российского правительства ограничивалась лишь вопросами военной и внешней политики. Несмотря на оккупацию территории Царства Польского германскими и австро-венгерскими войсками, Временное правительство сочло необходимым заявить о своем согласие на создание в будущем независимой Польши. Единственным условием к польской стороне было установление военного союза с Россией. Самочинно созванная на Украине Центральная рада стала ее фактическим правительством. Вопреки слабому сопротивлению российских властей, она в июне 1917 г. объявила универсал об автономии Украины и созданию исполнительного органа — Генерального секретариата. По украинскому примеру в июле 1917 г. была создана Белорусская рада. Претендуя на роль национального правительства, она добивалась признания политической автономии Белоруссии. С сентября вслед за Украиной начал отделяться Северный Кавказ.

В Екатеринодаре было учреждено «Объединенное правительство Юго-восточного союза казачьих войск, горцев Кавказа и вольных народов степей». По февральской инерции к концу 1917 года от России отделились Закавказье, Литва, Бесарабия и т.д. Демократическая энтропия дошла до провозглашения независимости отдельные регионов, губерний и даже уездов.

Чиновничий аппарат и генералитет уже не обладал внутренним имперским потенциалом. Спасти Россию, как и своего Государя, он был не в состоянии. «Кругом трусость и измена, и обман!» — записал Николай II в. дневнике в ночь отречения. Только два генерала из высшего командного состава армии (хан Нахичеванский и граф Келлер) изъявили готовность применить силу для подавления мятежников. Зато многие представители генералитета оказались замешаны в антимонархическом заговоре. Командующий Северным фронтом генерал К.В. Рузский преднамеренно дезинформировал царя о происходящем в столице. Еще в начале февраля он обсуждал с думскими лидерами сценарий ареста императора по пути из ставки в Царское Село. В руководстве заговором были и будущие лидеры белого движения М.В. Алексеев, и Л.Г. Корнилов. По свидетельству П.Н. Милюкова, М.В. Алексеев еще осенью 1916 г. разрабатывал «план ареста царицы в ставке и заточения». 8 марта 1917 г. начальник Генерального штаба первым объявил императору об аресте.

В пресловутом корниловском мятеже не содержалось ни чего монархического и контрреволюционного. Спасать монархию отнюдь не входило в намерения Л.Г.Корнилова. Напротив, именно Лавр Георгиевич объявил царской семье постановление Временного правительства об аресте. Уже 2 марта 1917 г. революционная власть доверила ему важнейший пост начальника Петроградского военного округа, что могло быть только при абсолютной уверенности в отсутствии у генерала монархических симпатий.

Обласканы Временным правительством были и Деникин, и Колчак. После Февраля, на фоне отставки «реакционных» генералов, происходил их стремительный карьерный рост. А.В.Колчак пользовался в думских кругах репутацией либерала и оппозиционера. Последний военный министр Временного правительство генерал А.И.Верховский оценивал выдвижение А.В.Колчака на пост командующего Черноморским флотом в качестве первой серьезной победы оппозиции. В октябре 1917 г. незадолго до большевистской революции будущий главковерх, пребывавший в то время в США, дал согласие выставить свою кандидатуру на выборах в Учредительное собрание от партии кадетов. Вернувшись в Россию в ноябре 1918 г., после почти годового пребывания за рубежом, адмирал фактически сразу же был провозглашен Верховным правителем. Вне, всякого сомнения А.В.Колчак являлся прямым ставленником Западом, что и обусловило его выдвижение на высший пост в белом движении. Сам адмирал определял свою миссию в качестве «кондотьера».1

Ни тени реставрационных вожделений не испытывал и А.И.Деникин. Его биограф Д.Лехович определял политическую платформу генерала как «либерализм». По представлениям А.И.Деникина, писал он, «кадетская партия…сможет привести Россию… к конституционной монархии британского типа». Соответственно «идея верности союзникам приобретала характер символа веры». Во всех деникинских документах целью борьбы указывалось утверждение парламентского строя, а вовсе не реставрация монархии.

Парадокс белого движения заключался в том, что оно не было достаточно белым, т. е. монархическим. Белое дело было не более чем, реакцией Февраля на Октябрь. Никто из белогвардейских главковерхов не предполагал проводить реставрацию самодержавного режима. Выступая под лозунгом «единой и неделимой России» руководителем белых правительств на практике вели с Антантой торг о российских территориях в обмен на военную помощь. А планы союзников по разделу и колонизации России были гораздо глобальнее, чем требования немцев на Брестских переговорах. От Антанты исходила более серьезная угроза для российской государственности, нежели от Германии.

Для белых главковерхов не являлось секретом англо-французское соглашение от 23 декабря 1917 г. (подтверждено 13 ноября 1918 г.) о разделе зон влияния в России: Великобритании предоставлялся Северный Кавказ, Дон, Закавказье и Средняя Азия; Франции — Украина, Крым, Бессарабия; США и Японии — Сибирь и Дальний Восток. Японское правительство не скрывало своих замыслов по отторжению от России Дальнего Востока, что не стало препятствием сотрудничеству с ним А.В. Колчака и Г.М. Семенова. А.И. Деникин, будучи унитаристом, тем не менее, в феврале 1920 г. признал суверенитет закавказских национальных республик. Н.Н. Юденич не только признавал независимость прибалтийских государств, но и организовывал совместно с эстонским правительством военные операции против большевиков. П.Н. Врангель был вынужден отказаться и от унитаристской риторики, признав право наций на «свободное волеизъявление».

Сформированные главковерхами белые правительства представляли собой ни что иное, как перетасовку старой колоды кадетско-эсеровско-меньшевисткой коалиции. Омское правительство А.В. Колчака возглавлял кадет П.В. Вологодский, а после реорганизации в Иркутске кадет В.Н. Пепеляев; «деловое учреждение», ведавшие «общегосударственными» вопросами у А.И. Деникина — министр финансов «Южнорусского правительства» кадет М.В. Бернацкий; Петроградское правительство Н.Н. Юденича — кадет А.Н. Быков. В возглавляемом А.В. Кривошеиным врангелевском Правительстве Юга России пост начальника Управления иностранными сношениями принадлежал одному из патриархов российской антимонархический оппозиции П.Б. Струве.

«Сформировано Южнорусское правительство…, — писал в своем дневнике один из ближайших сподвижников А.И. Деникина генерал лейтенант А.П. Богаевский — вместе дружно работают — социалист П.М. Агеев (министр земледелия) и кадет В.Ф. Зеелер (министр внутренних дел). Я очень рад, что мой совет А.И. Деникину и Мельникову (новый глава правительства) назначить Агеева министром сделал свое дело… Итак, Глава есть. Правительство — тоже. Дело стало за Парламентом, как полагается во всех благовоспитанных демократических государствах».

Как и во Временном правительстве, значительное число министров белогвардейских режимов кооптировалось по масонским каналам. Показательно, что предававший анафемам большевиков патриарх Тихон, вместе с тем отказался дать благословление представителям Добровольческой армии. По-видимому, святитель не имел оснований считать белое дело православным походом за реставрацию монархии.

«Все без исключения Вожди и Старшие, и Младшие, — писал о руководстве белым движением командующий Донской армией генерал С.В.Денисов, — приказывали подчиненным… содействовать Новому укладу жизни и отнюдь, и никогда не призывали к защите Старого строя и не шли против общего течения… Не знаменах Белой Идеи было начертано: к Учредительному Собранию, т. е. то же самое, что значилось и на знаменах Февральской революции… Вожди и военачальники не шли против Февральской революции и никогда и никому из своих подчиненных не приказывали идти таковым путем». Так что не белогвардейский генералитет, а именно большевики выступали в условиях гражданской войны в качестве наиболее национально ориентированной, имперской силы.

Индикатором евразийской сущности новой власти стала советско-польская война. Большевики воевали с поляками не как с классовыми антагонистами, а национальными историческими врагами России. Белые генералы оказывались в одном лагере с польскими сепаратистами. Ни «нэповский термидор», а именно война большевиков с Польшей породила, по всей видимости, сменовеховство. «Их армия, — писал В.В. Шульгин, — била поляков, как поляков. И именно за то, что они отхватили чисто русские области». В пропаганде среди красноармейцев большевики апеллировали к патриотическим чувствам русского человека. Л.Д. Троцкий в одной из прокламаций по Красной Армии заявлял, что «союзники» собираются превратить Россию в британскую колонию. Со страниц «Правды» Л.Д. Троцкий провозглашал: «Большевизм национальнее монархической и иной эмиграции. Буденный национальнее Врангеля». Даже великий князь Александр Михайлович Романов признавал, что имперскую миссию во время Гражданской войны взяли на себя большевики. «Положение вождей Белого движения, — писал он, — стало невозможным. С одной стороны, делая вид, что они не замечают интриг союзников, они призывали… к священной борьбе против Советов, с другой стороны — на страже русских национальных интересов стоял не кто иной, как интернационалист Ленин, который в своих постоянных выступлениях не щадил сил, чтобы протестовать против раздела бывшей Российской империи…».

Естественно, что среди офицерского корпуса существовало и имперское крыло. По-видимому, многие из патриотически-мыслящих офицеров перешло на сторону большевиков. На службе в Красную Армию добровольно переходит легендарный командующий первой мировой войны генерал А.А.Брусилов. По словам В.В.Шульгина: «Одних офицеров Генерального штаба чуть ли не половина осталась у большевиков. А сколько там было рядового офицерства, никто не знает, но много». Согласно расчетам Г.А.Кавтарадзе, в Красную Армию перешло примерно 30% состава российского офицерского корпуса (33% офицеров Генерального штаба). Учитывая, что другие 30% оказались после 1917 г. вообще вне какой-либо армейской службы, то получается, что численность бывших царских офицеров среди белых и красных сопоставима. Причем, убедившись в псевдомонархизме, белой армии, многие из офицеров ее довольно быстро покидали, в т.ч. и переходя на сторону красных. Всего из Белой армии в Красную за время Гражданской войны перешло 14390 офицеров, т.е каждый седьмой.

Наиболее ценны признания исторической правоты большевизма, исходящие от его противников. Выводы монархиста В.В.Шульгина по осмыслению опыта Октябрьской революции, гласили о том, что именно «большевики:

1) восстанавливают военное могущество России;

2) восстанавливают границы российской державы до ее естественных пределов;

3) подготавливают пришествие самодержца всероссийского».

Суверенитет и целостность России, вне зависимости от исходных представлений периода подполья, защищали в условиях Гражданской войны именно большевики.

Гражданская война в России сопровождалась традиционной для периодов русских смут внешней агрессией. Пафос этого противостояния, восприятия России в качестве осажденной крепости передают агитационные стихи Демьяна Бедного:

«Еще не все сломали мы преграды,
Еще гадать нам рано о конце.
Со всех сторон теснят нас злые гады.
Товарищи, мы в огненном кольце!».

Намерение осуществить расчленение российских территорий в западном политическом истэблишменте даже не скрывалось. На парижской конференции были определены зоны влияния держав Антанты на бывшем пространстве Российской империи.

Агрессия объединенного Запада против Советской России осуществлялась по трем основным направлениям деятельности:

1. поддержка разными способами белых армий и иных российских антибольшевистских сил;

2. содействие этническому сепаратистскому движению;

3. организация собственной военной интервенции.

Всего в походе против России приняло участие 14 иностранных государств: Великобритания (включая Австралию, Канаду, Индию), Франция, США, Германия, Австро-Венгрия, Турция, Италия, Греция, Румыния, Польша, Финляндия, Япония, Китай, Сербия. Это была самая широкая за всю историю военная коалиция, направленная против России. Совокупно интервенционный контингент насчитывал к февралю 1919 г. армию в размере 202,4 тыс. чел. В их числе: англичане — 44,6 тыс. чел.; французы — 13,6 тыс. чел; американцы 13,7 тыс. чел.; японцы — 80 тыс. чел.; чехи и словаки — 42 тыс. чел.; итальянцы — 3 тыс. чел.; греки — 3 тыс. чел.; сербы — 2,5 тыс. чел. Совокупно это было меньше, чем численность войск у Колчака, но больше, чем у Деникина, Врангеля и Юденича.

Воспитанные в традициях революционного подполья большевики в своей риторике были первоначально ближе к русофобии, чем к русофильству. Однако логика избранной идеологии объективно заставляла большевиков все в большей степени переходить на государственнические позиции. Именно Гражданская война, в которой России пришлось противостоять не только и не столько «белым», сколько стоящей за их спиной объединенной западной агрессии, стала историческим контекстом этой идейной трансформации.

Большевики выстраивали новую государственность в соответствии с принципами федерализма, а не унитаризма. В свете того, что СССР распадется впоследствии по границам национальных республик, это может быть, на первый взгляд, поставлено большевикам в вину. Но не в федерализме самом по себе состояло дело, а в доминировании на различных этапах центробежных или центростремительных сил.

Преимущество унитаризма состоит в усилении позиций Центра, что особенно важно при наличии в обществе центробежных тенденций. Недостаток унитаризма — унификация национально-культурной жизни. Федерализм позволяет выстроить модель государства как мира миров, где уровень национальный гармонизирует с уровнем цивилизационным. Сторонником федерализма был, к примеру, Н.Я.Данилевский — основоположник теории культурно-исторических типов, заподозрить которого в подрыве российской государственности было бы весьма трудно. Автор «России и Европы» был убежден, что только через федерацию Россия сможет консолидировать вокруг себя другие народы, входящие в ее цивилизационный ареал. Вступление в эту Федерацию должен быть, по мысли Данилевского добровольным, а выход — беспрепятственным. Иначе, полагал он, ничего не получится. Ни железом и кровью, как учил Бисмарк, должна выстраиваться российскоцентричная модель единства, а любовью — провозглашал в своих великих стихах Федор Тютчев.

Контекстом создания советской федерации была атмосфера ожидания близкого свершения мировой революции. Замысел создания СССР был четко заявлен в Конституции 1924 года: «Воля народов советских республик, собравшихся недавно на съезды своих Советов и единодушно принявших решение об образовании Союза Советских Социалистических Республик, служит надежной порукой в том, что Союз этот является добровольным объединением равноправных народов, что за каждой республикой обеспечено право свободного выхода из Союза, что доступ в Союз открыт всем социалистическим советским республикам, как существующим, так и имеющим возникнуть в будущем, что новое союзное государство явится достойным увенчанием заложенных еще в октябре 1917 года основ мирного сожительства и братского сотрудничества народов, что оно послужит верным оплотом против мирового капитализма и новым решительным шагом по пути объединения трудящихся всех стран в Мировую Социалистическую Советскую Республику».

Советский Союз создавался не как региональный, а как планетарный проект. Ситуации 1922 года — времени создания СССР и 1991 года — времени его распада принципиально отличалась. В 1922 году большевизм был наступающей и побеждающей силой. Советский Федерализм был приглашением странам и народам мира вступить добровольно в создаваемую общность. В 1991 году КПСС сдавало позиции, отступала и единство страны удержать идеологически оказалась не в состоянии. Причина распада государства состояла не детонировавших минах, заложенных Лениным, а идеологической инверсии, предательстве руководством КПСС советского проекта.

Да, Конституция СССР предусматривала право выхода любой из союзных республик из состава Союза. Но это было фактически невозможно. Не было самой законодательно закрепленной процедуры выхода.

Применение цивилизационного подхода позволяет переосмыслить историческую роль большевизма в истории России. Октябрьская революция не была историческим отрицанием дореволюционного прошлого, как традиционно оценивалась она и в рамках теории формаций — со знаком плюс, и в рамках либеральной теории — со знаком минус. Большевики взяли на себя объективно миссию — политически — восстановителей Империи, культурно — восстановителей идентичной цивилизационной общности.

Созданное ими новое государство СССР явился исторической модификацией российской цивилизационной государственности.

Вардан Эрнестович Багдасарян,

д.и.н., профессор.,
зам. главы Центра научной политической мысли и идеологии