Бей стиляг, спасай Россию!

Глава из романа «Вчера»

То была действительно невообразимая, невозможная ночь. Вернее, то, что произошло сентябрьским вечером, не могло произойти нигде, никогда и ни с кем. Но произошло.

В десятом часу Сёма вышел из кафе неизвестно-затёртого номера системы Общепита у Дворца Строителей и направился в соседний небольшой парк Пушкина. Русоволосый инженер с коксохимического завода, с которым Семён познакомился в очереди за “Никопольским”, по-товарищески помахал ему из-за столика и поделился с друзьями, что дружно повернули весёлые морды вслед Сербе:

– Неплохой чувак, танкист…

На поляне у танцплощадки толпилось до черта пацанов, более или менее прилично одетых девчонок и даже стайка хилых вызывающе дистрофичных пенсионеров. Вся кагала крутилась в непредсказуемом броуновском движении, создавая тот пёстрый цыганский табор, о котором говорят, что он – море людское.

Уже стемнело. В пыльных аллеях небольшими группками кучковалась молодежь. У входа на танцевальную веранду хулиганье устроило толкучку, чтобы в суете прорваться без билетов. Сенька подошел поближе к ограде очага культуры, где уже во всю гремел духовой оркестр и потный народ жался к скамьям, не желая выгарцовывать обязательную в начале таких мероприятий польку. Ждали танго и фокстроты.

Билетов на танцы в кассе, как водится, уже не осталось, и поэтому Семён под сумасшедший грохот духового оркестра, вдруг всё-таки решившегося сбацать заморский фокс, начал проталкиваться ко входу, собираясь, как иногда фартило, шутя, прошмыгнуть мимо контролёров, или хотя бы посмотреть сквозь стальные прутья ограждения на сказочных девчонок, толпящихся по краям танцплощадки, немилосердно политых одеколонами, намазюканных помадами, закованных в ожерельица, цепочки, браслеты, колечки.

Серёжки и клипсы из меди, алюминия, дерева и просто из стекла блестели и переливались  на девочках как восточные драгоценности. Оркестранты с подъёмом дули в трубы, колотили в барабаны, отбивали ритм ногами.

Но вот в круг выпорхнули две девчонки и пошли делать польку по-фокстротному, с выкрутасами и прочими буржуазными вихляниями. Одна была в длинном тёмносинем шёлковом платье, ладно облегавшем фигурку, а другая в короткой юбке и белой довольно смело прозрачной кофточке. У обеих приятные современные  короткие стрижки. Народ упёрся возбуждёнными взглядами в смелых затравщиц, не зная, одобрять или освистывать.

Вдруг какая-то упитанная тётка, возможно, культорганизатор мероприятия, выползла в круг и стала орать на девиц, упрекая их в неэтичном поведении. Девчонки окинули её презрительными взглядами и продолжали вытанцовывать. Дама приблизилась и рванула одну из них за руку. Поскольку она имела в активе добрый центнер, то шутя выволокла девчонку к выходу. За ней побежала и подруга. Бдительная работница культуры вытолкала хулиганок за контроль на пятачок асфальта перед танцплощадкой, продолжая костерить последними словами и гоня взашей.

Масса народу, в основном подвыпивших пацанов, усекла забаву и стала свистеть и гоготать. Тётка поняла реакцию публики как одобрение и ещё пуще стала гнать свои жертвы.

Она распалилась и стала срывать с девчонок одежду.

– Где ваши русские косы, сучки? – Орала дама.

Поправляя растрёпанные причёски, девочки решили скрыться в народе. Огрызаясь, они промелькнули мимо Семёна, стремясь раствориться в темноте аллеи.

Когда мужская часть зрителей увидела, что вот-вот девчонки останутся в чём мать родила, в них вспыхнул инстинкт, и они побежали тяжёлой толпой, имея  ввиду догнать, растерзать и разорвать на части.

Вот этот самый шум и привлёк внимание Семёна.

– У-лю-лю! – Донеслось с танцплощадки, где как раз закончился танец и утих грохот оркестра.

– Бей стиляг! – Аппетитно выкрикнул кто-то, и уже не один-два, а десятки людей рванули из-за ограждения на волю, сбивая с ног контролёрш. Не охваченная культурным мероприятием толпа зевак заволновалась, вертя вопросительно головами, спрашивая друг у друга, где стиляги, кого бить.

Две девчонки, одна в синем платьице, другая в белых одёжках, сначала вроде бы исчезли в толпе. Но вот Семён увидел их у живой зеленой изгороди в начале аллеи. Что вдруг произошло с людьми?

Сенька всегда ненавидел толпу. Тем более озверевшую толпу. Он осознал, чем всё может кончиться, и мгновенно сориентировавшись, подбежал к жертвам, оттолкнул посильнее ближайшего чувака, изумленно остановившегося на миг, схватил за руку одну из девчонок, пытавшуюся прикрыться остатками прекрасного синего платьица,  и взглядом кивнул её подруге. Они всё поняли без слов и побежали за Сенькой, слыша за собой тяжёлый слоновий топот десятков сопущих мужиков, спинами видели их раскрасневшиеся от одышки лица, одухотворённые звериной целью догнать и использовать, как адреналин прикажет.

Но вот кто-то подставил подножку, кто-то дёрнул Сеньку за руку, отбрасывая в сторону, и толпа вновь поглотила свои жертвы.

Человеческое море гудело отборным матом, клокотало праведным советским гневом, пенилось очистительно-дезинфекционной злобой. Пока Сёма добрался, расталкивая плотные ряды гуляющих, девчонке в когда-то белом уже никто не стал бы завидовать.

Небритый тридцатилетний верзила запустил волосатую пятерню в причёску девчонки и методично тыкал её лицом в урну, наполненную мусором и плевками, приправляя свои воспитательные действия первосортными матюгами. Остальные лупили её руками и ногами, кто куда попадёт. Семён увидел мелькнувшее лицо девчонки, загаженное плевками, пылью, окурками, прицепившимися к щекам.

– Что же вы творите?! Фашисты! – Отчаянно, почти плача, выкрикнул Семён. – Опомнитесь, сволочи!..

Но никто его не услышал, ибо не пожелал услышать.

Наконец, ему удалось оказаться рядом с жертвой мордобоя. Он разглядел жуткие синяки под глазами и зарёванные глаза, которые она инстинктивно закрыла от безысходного первобытного ужаса. Стояла, не обороняясь, и дрожала, прощаясь с жизнью. Её подружка пыталась было заползти под парковую скамью, но только скрючилась в пыли и затихла. И тем спаслась, к  ней потеряли интерес и сконцентрировались на блондиночке.

Семён схватил её за руку, изловчился и рубанул верзилу носком туфля в божий дар, после чего, воспользовавшись возникшей суетой, потянул белое платьице сквозь кусты зеленой изгороди в ночную темноту знакомого парка.

Девчонка бежала за ним, непрестанно  спотыкаясь и падая. И он поднимал её снова и снова, встряхивал, и волок дальше, натыкаясь на кусты сирени.

Позади ревела обезумевшая толпа. Гром десятков голосов, слившийся в грозовое гудение, в страшное единогласное сопение стада, возбуждённого малахольным бугаём и мчащегося, осатанев, не повинуясь пастуху, не разбирая дороги…

Вскоре их догнали и, не обращая на Семёна никакого внимания, словно его и не  было в наличии, словно он не колошматил направо и налево, словно и не орал, срывая голос, набросились на белую блузочку,  сорвали лёгкую ткань, повалили свою добычу на траву, тяжело сопя, содрали трусики и столпились, оттпихивая друг друга, над ещё не загаженными белыми грудками, над ещё не осквернёнными девичьими бёдрами.

Она дрожала в ожидании последней мерзкой минуты, и всё же нашлась в ней упругая отчаянная сила, которая вырвала её из цепких потных рук, но, поднявшись на ноги, нужно было бежать хоть куда, а лучше на свет божий… Ибо всё ещё было против неё, и даже звёзды не осветили ей путь, и даже сирень немилосердно хлестала её по заплёванному лицу, по закрытым от ужаса и стыда глазам, – словно ей мало ещё досталось полученных мучений…

Наконец, Семён, пробивая дорогу сквозь кусты и куртины высоких цветов, вытащил её на аллею, и они остановились у парковой скамьи, зная, что погоня вот-вот настигнет их, но сил продолжать жуткий кросс уже не оставалось.

– Ты только не беги! Не беги, а то они убьют, если будем убегать, – просил Сёма. Девчонка молчала. Молчало опозоренное розовое тело.

– Всё будет хорошо, вот-вот милиция нам поможет. Только не беги, когда они нас усекут…

Через мгновение их нашли, а ещё через секунду у скамьи снова кипело море человеческое, но при свете фонарей никто не отваживался её насиловать и убивать, только мерзко хохотали, разглядывая её наготу.

Семён снял пиджак и накинул ей на вздрагивающие плечи. Блондинистый мужик забрался на скамью и начал усовещать толпу, прямо-таки  упрашивая нахальных  переростков.

– Ребята! Разве же так воспитывают? Будто вы не комсомольцы… разве так прививают здоровый советский вкус, что же вы творите, ироды? – Обращался наивный человек. – Ведь это преступление! Это – дикость!..

Семён узнал инженера, с которым познакомился в очереди за пивом. В тот же миг инженера-оратора дёрнули за штаны, он пошатнулся и упал в толпу, хватаясь за потные смердючие шеи, прямиком на чью-то финку, тихо ойкнув, чем отвлёк внимание хулиганов, бросившихся врассыпную от его бездыханного тела.

Серба схватил девчонку за руку, и они снова куда-то побежали. И снова несколько мужиков неслись за ними по пятам.

Пошли густые кусты, за которыми уже и рукой подать до забора, парк только считался парком, а фактически небольшой, метров двести на двести, садик. Сенька знал в нём каждый прут забора. У забора, вытирая окровавленное лицо подолом изорванного синего платья, каким-то чудом оказалась вторая жертва воспитательной погони.

Позади, в десятке метров кто-то кричал:

- Бей стиляг, спасай Россию!..

– Сюда! – Скомандовал Семён, оттягивая отполированный годами мальчишечьего лазания прут.

– Лезьте же! – Приказывал и умолял Семён, но они лишь бессильно прислонились к копьям ограды.

Наконец, трое преследуемых протиснулись в открывшийся лаз, и вот уже Сенька поставил прут на место. Дальше забежать за корпус Дворца Строителей, а затем растаять в кустах, ведущих к трамвайной остановке, было делом несложной техники. Гул преследования стих.

Кое-как успокоившись, стали втроём собирать лохмотья  одежды, чтобы как-то прикрыть тела юных нигилисток. Сенька снял рубашку и девчонка, лишившаяся платья, приняла приемлемый вид. Кофточку на её подруге, к счастью, удалось скрепить  какими-то шпильками, вынутыми из причесок.

За оградой текла тёмная ночная улица, и на ней, как океанский лайнер, светился сотней фонарей и окон величественный Дворец Строителей. Через проезжую часть улицы бежали два милиционера и стайка дружинников. Прямо им на руки передал  Семён тело потерявшей сознание девчонки и в то же мгновение получил солидный удар в бок от другого стража порядка.  К счастью, о нём в суматохе тотчас забыли, а  то бы не избежать привода и разборки.

Когда он пришёл в себя, вокруг уже никого не было, зато весь парк наполнился милицейскими свистками. Семён посчитал за лучшее выйти к освещённому входу в очаг культуры и смешаться с возбуждёнными гражданами.

На площади перед Дворцом шумела толпа. Несколько милицейских машин и одна “Скорая” толпились у колоннады главного входа. По парадным ступеням пронесли в санитарную машину блондинистого инженера, и вот уже за поворотом улицы победно взвыла сирена “Скорой” и исчез красный крест её и прожектор.

Толпа бесилась и неумолимо требовала выдать ей на расправу стиляг, праведно возмущённая, бросала камни в окна Дворца. Далеко за полночь разошлись последние комсомольцы, милиция забрала до утра на охлаждение наиболее откровенных хулиганов, и Сёма побрёл  домой. Но ещё несколько часов бесцельно шагал по тёмным ночным улицам Запорожья и с тяжёлой, невыспавшейся головой отправился утром на работу.

В цехе никому не решился рассказать о ночных событиях, настолько диким всё казалось. До вчерашнего дня Сенька наивно полагал, что борьба со стилягами отгремела года три-четыре  тому назад, до фестиваля. Оказывается, нельзя судить о всём Эсэсэсэр по Москве. На берегах Днепра, выходит, страсти кипят те ещё. Был порыв поделиться хоть с кем-нибудь, но, к счастью, никого подходящего для исповеди не нашёл.

А через пару дней Сёма не выдержал и после смены поехал трамваем прямиком в Дворец Строителей. Там он легко разыскал комнату с табличкой “Штаб народной дружины” и решительно толкнул дверь.

За столом, покрытым непременной красной застилкой и заваленному пожелтевшими политическими брошюрами и газетами, сидело четверо мужчин, вернее, парней.

Один из них, бледный и худющий словно цыган, с аскетичным лицом, вопросительно взглянул на Семёна. Этого цыганоида Сеня узнал, – то был дебиловатый Кирпичёв, они учились когда-то вместе в шестом классе. Как звали “Кирпича”, Семён не помнил.

Сидящие нахально уставились на пришельца, и ему надо было что-нибудь сказать.

– Я, собственно, имею отношение к тем девчатам, которых вчера чуть не убили, –  громко, почти крича, сказал Семён, а вышло тихо, словно прошептал.

– Я же говорил, Дима, – обратился к “Кирпичу” увалень с носом картохой, – что сегодня за этими стилягами-сцыкухами ещё не один гость пожалует…

– Мне знакомо твоё лицо, парень, –внимательно присматриваясь, громко размышлял, стараясь правильно говорить по-русски, Кирпичёв, – не заметали ли тебя этим летом наши патрули? Прыводы имеешь?..

– Нет, не задерживали, – разочаровал “Кирпича” Семён, раздражаясь, – просто мы с тобой когда-то вместе учились в третьей школе…

– А, вспомнил! Серба, кажись? Как же, как же. Давненько дело было, – засмеялся Кирпичёв. – Ты как-то предложил на лысине глуховатого географа тихонечко написать химическим карандашом “Антарктида”. Ну и нахохотались мы тогда… Знаете, товарищи, у нас географ был – доходяга, так он во время опроса учащихся порой засыпал…

– Ладно, как-нибудь в другой раз про школьные дела доскажешь. Не забудь вспомнить, что тебя “Кирпичом” дразнили, – прервал его Семён. – Я хочу узнать адрес девчонки, той, что русая. Она мне ключ от квартиры сунула вчера, когда за ней гнались…

И для подтверждения своей импровизации позвенел ключами в кармане брюк.

– Ну, тогда глянь там адресок в журнале задержаний, – лениво разрешил блондин в очках, он угадывался тут главным, Кирпичёву.

Тот встал, привычно и уверенно подошёл к исцарапанному предыдущими поколениями бюрократов сейфику, отпер его и вытащил из железного нутра, где в полумраке блеснул “ТТ” и громоздились кипы каких-то неопрятно сваленных документов, толстую амбарную книгу, в коей тщательно велись записи виновников различных “ЧеПэ”.

  – Валяй, записывай! А какая из них русая? Запиши обеих… – открыв книгу, показал нужную строчку Кирпичёв, и Серба нацарапал на клочке “Индустриального Запорожья” оба адреса.

– Будьте здоровы, хлопцы-молодцы, – выдавил из себя в дверях Семён…