"Почему Россия не Америка" Рубль и диктатура

На модерации Отложенный ПАРШЕВ И РУБЛИ
25 ИЮЛЯ 2007 г.
ДМИТРИЙ ОРЕШКИН
http://www.ej.ru/?a=note&id=7274

(В последнее время мне все чаще попадаются сомнительные положения из книги А.П. Паршева, в свое время подробно откомментированные и опровергнутые в серии статей Дмитрия Орешкина в интернет-издании "Ежедневный журнал".
Критика так же неведома большинству читателей, как разоблачение тайн Бермудского треугольника, в связи с чем считаю нелишним разместить ее в своем блоге - sozerzatel)

У всех стран деньги как деньги, а в советской России непременно деревянные. И это правильно, считает наш герой. Он верно догадывается, что дело в неконкурентоспособности. Только путает понятия. Надо бы говорить про неконкурентоспособность социалистической экономики, и тогда понятна причина деревянной валюты в климатически благополучных соцстранах типа КНДР, Кубы и прочей свободолюбивой Африки. Но признать это – все равно что выдать буржуинам тайну Мальчиша-Кибальчиша. Следовательно, причина неконкурентоспособности рубля любая иная.
Например, климат. Ведь правда: к югу от 38-й параллели благодать, цветут экзотические фрукты вроде «Самсунга», «Хюндаи», «Киа», валюта свободно конвертируется. А к северу, где торжествует социализм, бураны двенадцать месяцев в году, два миллиона человек умерло с голоду, люди на свои деревянные деньги не могут купить лишних сто граммов риса. Не климат, а беда.
Если бы Паршев и другие совковые экономисты читали своих классиков, они бы лучше разбирались в причинах неконкурентоспособности советских рублей. Вот что пишет В.И. Ленин в мае 1918 г. «Деньги, бумажки – все то, что называется теперь деньгами, — эти свидетельства на общественное благосостояние, действуют разлагающим образом и опасны тем, что буржуазия, храня запасы этих бумажек, остается при экономической власти. Чтобы ослабить это явление, мы должны предпринять строжайший учет имеющихся бумажек для полной замены всех старых денег новыми» (доклад на Всероссийском съезде представителей финотделов Советов).
Ленин по-своему прав. Если в стране ходят полноценные деньги, то для них естественно перетекать к тому, кто предлагает рынку нечто пользующееся реальным спросом. Например, еду или одежду, которые в условиях военного коммунизма немедленно стали дефицитом. Но тогда «бумажки» собираются в руках буржуазии и большевики теряют экономическую власть. Накопивший «бумажки» производитель способен предложить работникам более высокую, чем в госсекторе, оплату труда, самостоятельно, а не по разнарядке купить сырье и опять произвести нечто нужное потребителю. Рынок снова расплатится с ним дееспособными «бумажками» и еще больше увеличит его ресурс финансовой самостоятельности.
Молодому советскому государству при таком раскладе остается смирно стоять в сторонке и аккуратно впрыскивать в экономику новые объемы ликвидности, следя за тем, чтобы они соответствовали приросту произведенных стоимостей. То есть вести себя как тривиальное буржуазное правительство. Что тов. Ленина категорически не устраивает. Он намерен править полновластно и безоговорочно, как и пристало диктатору от пролетариата. Он понимает, что неконкурентоспособен в экономическом соревновании. Поэтому переводит конкуренцию из области экономики в область репрессий. В том числе репрессий против рублево-рыночной среды.
Уничтожив дееспособный рубль, пролетариат обнуляет денежные ресурсы буржуазии, но заодно лишает экономику стимула работать на потребителя. Мало этого — отныне он обречен периодически кастрировать свои же собственные, уже пролетарские, рубли. Стоит позволить им худо-бедно выполнять функции платежного средства (т.е. стать тем, чем, собственно, деньги и должны быть), как они опять перестают слушаться и норовят утечь к тем, кто производит нечто пользующееся реальным спросом. Если принять советскую терминологию, к «спекулянтам», «нэпманам», «фарцовщикам», «теневым воротилам» и т.п.Ленин был не очень опытным финансистом, иначе сообразил бы, что убить твердую валюту (а вместе с ней и буржуазию) можно и без всякого обмена, просто включив печатный станок. Тогда накопленные ранее запасы ликвидности превратятся в пшик, не покидая карманов конкурента. Вчерашний миллион станет копейкой, и богатей, имевший три миллиона полноценных рублей, окажется всего на три копейки богаче пролетария.
Впрочем, этот замечательный механизм был быстро нащупан на практике, когда советская власть начала бодро печатать пролетарские рубли и выдавать их трудящимся не за произведенные товары и услуги, а из соображений политической целесообразности. Сразу выяснилось, что справедливые пролетарские деньги не имеют экономического смысла, потому что никак не привязаны к произведенному объему стоимостей. Реальная экономическая жизнь, поскольку она всегда устроена несправедливо (с точки зрения коммунистов), немедленно ушла в подполье. Потребительные стоимости стали обмениваться друг на друга в натуральной форме, минуя бессмысленные советские дензнаки. Шило меняли на мыло, соль на ситец. Впрочем, и этот примитивный обмен не устраивал власть, ибо подразумевал наличие экономики, независимой от руководства.Как истребление отечественного хозяйства выглядело на практике, описывает барон Врангель (отец известного генерала), до революции работавший в Российском золотопромышленном обществе.1918 г. Общество, естественно, уже национализировано. К менеджменту приходит комиссар от новой власти (слесарь лет двадцати), поставленный командовать всей горнорудной промышленностью России. Имеет место следующий диалог.— Если не вышлите припасы рабочим на приисках, будете расстреляны за саботаж.
— Откуда же взять деньги на припасы?
— Где прежде брали, там и берите.
— Но добытое золото теперь рабочие берут себе.
— Нас не касается. Зимой, когда прииски стояли, где раньше деньги брали?
— Банк финансировал.
— Вот пусть и теперь финансирует.
— Но банки национализированы.
— Тогда финансируйте сами. Но первая жалоба на саботаж – расстрел.Не «саботировать», пишет старый Врангель, было физически невозможно. Оставалось бежать.Типичная ситуация. Победивший рабочий класс на приисках присвоил золото, но требует провианта. Прибыль как мотивационный механизм Золотопромышленного общества отныне вне закона. Твердый рубль, как часть этого механизма, уничтожен. Банковская инфраструктура платежей растоптана. Из какого источника, через какие каналы и ЗАЧЕМ компания из голодного Питера будет снабжать сибирских рабочих провиантом? Даже если бы те не воровали конечный продукт, деньги, за которые его можно продать, сто раз обесценятся, прежде чем пройдет следующий производственный цикл. Какой дурак будет играть в эти игры?
С другой стороны, если бы рубли не обесценились, то опять скопились бы на руках Врангеля и ему подобных. А это диверсия!
Уничтожив эффективную инфраструктуру рублевой мотивации, власть вынуждена в качестве альтернативы ввести прямое силовое принуждение. Но помогает мало: слесарей с маузерами на каждую контору не напасешься. Экономическая инфраструктура деградирует до уровня, на котором слесари с маузером, как менее эффективный, но классово верный механизм управления, все же способны ей худо-бедно управлять. С этого момента и начинает формироваться уникальный тип социалистического хозяйства, который систематически воспроизводит, с одной стороны, деревянный рубль вместо настоящего, а с другой — класс советских надсмотрщиков, выполняющих вместо рубля функции контролера и погонщика.Коммунистическая догма предусматривала полное отсутствие денег — поскольку это механизм эксплуатации. Однако реализовать на практике эту блестящую мысль не удалось. Какое-никакое, а средство экономического стимулирования и платежа все же необходимо. Иначе — откат совсем уж в первобытно-общинную голодовку. Так что большевики русскому рублю ноги поотрывали, чтобы не ушел слишком далеко, но на карачках ползать все-таки позволили. И на том спасибо.Вождь мирового пролетариата формулирует четко: либо твердый рубль и буржуазия, шкурно заинтересованная в наполнении рынка товаром. Тогда слесарь с маузером, а вместе с ним и демиург В.И. Ульянов становятся лишней деталью политического ландшафта. Либо, наоборот, вся власть советам, и тогда лишней («опасной») деталью ландшафта становятся полноценные деньги. А вслед за ними и рынок, насыщенный потребительскими товарами.
Извините, если получается занудно. Но надо же когда-то объяснить Паршеву и его сторонникам, что деревянный рубль появился не как следствие климатической катастрофы, а как следствие катастрофы совершенно другого рода. Когда нормальный экономический механизм, где производители конкурируют за твердый рубль и поэтому вынуждены повышать эффективность, производительность труда, экономить ресурсы и т.п., был насильственно заменен политически грамотным слесарем. Главная задача которого – удержать власть в руках диктатуры пролетариата. Диктатура победила не потому, что лучше и больше производила, а потому что быстрей и решительней стреляла. Экономика, естественно, грохнулась. И с тех пор у ленинской гвардии постоянная головная боль: следить, чтобы в России не возродилась конкурентоспособная модель хозяйства, связанные с ней нормальные деньги и класс более эффективных экономических агентов.
Довольно странно ожидать от такого государства и от такой валюты сильных позиций на мировом рынке. И русская зима здесь никаким боком не виновата.
К 1921 г. страна распростерта в невиданном доселе повсеместном голоде. Ленин все-таки отступает от коммунистических догм и провозглашает Новую экономическую политику. Преодолевая сопротивление разохотившихся товарищей с маузерами, которые требовали продолжения административного банкета. Новая политика начинается с возвращения к твердой валюте – золотому червонцу.Некий секретарь райкома партии простодушно рассказывает, как это смотрелось в Донбассе: «Раньше там жили богато, а в голод после 1921 года люди умирали, были даже случаи людоедства». Но с 1924 года сельское хозяйство уже «…поднималось как на дрожжах. Стимулятором послужила ленинская политика НЭПа, ставшая двигателем частной инициативы. В результате сельское хозяйство быстро восстановилось до дореволюционного уровня, а кое в чем его превзошло. Продуктов в 1925 г. у нас было сколько угодно и по дешевке. После 1922 года с его голодом и людоедством теперь настало изобилие продуктов… Это было просто чудо».Чудо и есть. Шутка ли, климат поменялся. А всего-то делов — слесарей попросили передохнуть в сторонке, а твердому червонцу позволили возродить рынок. Еда появилась, диктатура пролетариата скукожилась. Всем стало легче. Кроме больших и малых диктаторов. О чем партийный активист из Донбасса (его звали Никита Хрущев, «Воспоминания», Москва, МН, 1999) и повествует с наивностью младенца.
Однако где рынок, там и буржуазия. Она усиливается. Может перехватить сначала экономическую, а затем и политическую власть. Значит, пора опять душить. Тут на авансцену выходит И.В. Сталин, лучший в мире специалист по диктатуре.
Логика у Сталина чисто ленинская, образца 1918 года. Пролетарская административная экономика неконкурентоспособна против кулака и нэпмана. Следовательно, опять конкуренцию переводим из экономики, где НЭП сильнее, в сферу насилия, где все козыри на руках у военизированной партии и ЧК. Новая волна истребления начинаются с установления заниженных закупочных госцен на хлеб и запрета на свободную торговлю. Производитель, естественно, отказывается торговать себе в убыток. «Саботирует», в партийной терминологии. Но, имея общий приватный интерес с покупателем (который хочет кушать и потому готов вывернуться наизнанку, но заплатить), не прочь продать хлеб, минуя административные запреты, за золотую валюту.Значит, и червонец придется уничтожить. Хлеб, как правильно формулирует Сталин, — «валюта валют». Он, как и положено нормальному товару, скапливается на руках конкурентоспособных людей, способных разумно организовать производство.

Чтобы уничтожить класс этих людей и вернуть себе руководящую и направляющую роль, Сталин соглашается оставить страну без хлеба и без червонца. Значит, еще один цикл голода и смертей.
Вот как видится ситуация Сталину, только что установившему фиксированную закупочную цену на хлеб (заведомо ниже рыночной). «…Так как всегда имеются на рынке люди, всякие спекулянты и скупщики, которые могут заплатить за хлеб втрое больше, и так как мы не можем угнаться за спекулянтами, ибо они покупают всего какой-нибудь десяток миллионов пудов, а нам надо покупать сотни миллионов пудов, то держатели хлеба все равно будут придерживать хлеб, ожидая дальнейшего повышения цен» (И. Сталин. «О правом уклоне в ВКП(б)», апрель 1929 г.).
Иными словами, Сталин вслед за Лениным признает некомпетентность советской бюрократической экономики и кивает на коварный характер твердой (хотя уже своей, пролетарской) валюты: опять стеклась, подлая, в руки классового врага. Свою неконкурентоспособность он объясняет весьма оригинально: слишком велик объем закупок. Вообще-то принято считать, что у крупного покупателя на рынке всегда преимущество. Ну, да бог с ним. Не в первый раз врет и не в последний.

Главное, суть ясна: оставлять экономику без своего прямого руководства диктатура пролетариата не намерена. Сталин не скрывает, что решает не экономическую, а политическую задачу. Установив заниженные цены, партия осознанно останавливает рыночный «самотек» хлеба. Ее задача не обеспечить расцвет экономики, а сломить классового врага. Опираясь на слесарей с маузерами, отобрать «валюту валют» силой.

Изничтожая «правых уклонистов», которые считали, что государство должно «сманеврировать ценами» и предложить хлеботорговцам нормальную рыночную плату, Сталин негодует: «Нетрудно понять, что такое «маневрирование» ценами не может не привести к полной ликвидации советской политики цен, к ликвидации регулирующей роли государства на рынке и к полному развязыванию мелкобуржуазной стихии… Ясно, что партия не может стать на этот гибельный путь».

Для кого гибельный путь? Для диктатуры пролетариата и для ее «регулирующей роли». Поэтому Вождь уверенно сворачивает на другую дорогу. Гибельную для экономики и крестьянства. Власть дороже экономики. Во второй раз за 10 с небольшим лет в России осознанно и целеустремленно утверждается заведомо менее конкурентоспособная версия хозяйства с деревянной валютой, голодомором и карточным снабжением.

Но зато с диктатурой и великим Вождем.
Умный Паршев потом все это объяснит климатом. Впрочем, применительно к коллективизации такие люди обычно рассказывают о необходимости срочно провести индустриализацию, для чего надо было перекачать ресурсы из села в город и т.п. Так, во всяком случае, трактует свою политику сам Сталин. Это ближе к делу, хотя бы потому, что объясняет выбор экономических приоритетов не происками природы, а политической стратегией. Плохая стратегия или хорошая – вопрос второй. Важно, что качество валюты в СССР определялось не температурами января, а вполне конкретными решениями партии и правительства. Это было очевидно и тогда, и, тем более, сейчас. Спасительная идея насчет климата родилась много позже, когда окончательно выяснилось, что избранная стратегия в конечном итоге сделала самую богатую страну мира экономически неконкурентоспособной. И все сказки про более высокую производительность социалистического труда, про повышение благосостояния трудящихся, свободный труд свободных людей и пр. – не более чем примитивная пропаганда.

Достойной восхищения социокультурной особенностью совка является способность во все это искренне верить. Они, похоже, так и умрут с убеждением, что Ленин, Троцкий, Сталин, Дзержинский и прочие головорезы с идеологией боролись не за полную и ничем не ограниченную личную власть, а за интересы народа и мирового прогресса.
Поразительно. Впрочем, вера всегда была сильнее разума. Блажен, кто верует. Каких только выдумок он ни нагородит, чтобы защитить свои святыни. В этом отношении Паршев – бесценный объект для наблюдений. Вот уж выдумщик, так выдумщик.

Следующий цикл борьбы с собственными деньгами Сталин разворачивает сразу после Великой Отечественной войны. Опять на фоне голода и каннибализма 1946-47 годов. Который в совковой пропаганде называется «периодом быстрого послевоенного восстановления народного хозяйства». В интерпретации А.П. Паршева дело выглядит так. За время войны в стране появились разбогатевшие на ней сволочи. (Интересно, кто такие? Вот бы взглянуть. Судя по масштабу денежных проблем, у них должны быть многомиллионные и миллиардные состояния). К тому же немцы вбрасывали в нашу экономику фальшивые рубли. В результате разрыв в цене между продуктами по свободной цене и по карточкам достигал 13 раз. Это данные Паршева, источника он не указывает. Возможно, из семейных воспоминаний. Ладно, принимаем. Несколько упрощая и округляя, допустим, что объем денежной массы к концу войны на порядок (в 10 раз) превышал объем товарного покрытия.

Патриотическая идея насчет того, что это фашисты напечатали нам фальшивых рублей, достойна отдельного разбора. Я понимаю, как можно вбросить значительную сумму хорошо сделанных фальшивок в открытую рыночную экономику. Оформить частную сделку через подставных лиц, что-то крупное купить-продать и т.п. Но объясните, пожалуйста, как можно впихнуть в советскую экономику миллиарды фальшивых дензнаков (а именно такие суммы потребны, чтобы всерьез повлиять на денежную массу) в условиях тотального госконтроля?

Положим, заслали к нам диверсантов с тоннами рублей. Куда они с ними ткнутся, что купят? Ржавую селедку в магазине? В парикмахерской подстригутся? Уговорят знакомого кассира выдавать фальшивками зарплату трудящимся в министерстве? На углу будут выдавать всем желающим дензнаки вместе с власовскими листовками?

В Англии, положим, можно купить самолет. А помните, как Остап Бендер, получив корейковский миллион, пытался сделать это в СССР? Хотя деньги-то у него были настоящие… На фоне тотального контроля и нищего военного времени персонаж, распихивающий вокруг себя деньги, через час будет давать показания следователю МГБ…

Конечно, не было в СССР канала для объемного впрыска вражеских фальшивок. И нет нужды выдумывать такой канал, потому что фальшивки (т.е. не обеспеченные реальными стоимостями рубли) от души печатало само советское правительство. Но Паршев не был бы Паршевым, если бы обошелся без диверсантов. Абсолютный совок: с одной стороны, оправдываем родную власть, а с другой — все беды от Запада. С третьей, на уровне детского патриотического подсознания все-таки держим немцев за круглых идиотов. С чемоданами, полными фальшивых рублей. «Терпение, Штюбинг, терпение. Еще чуть-чуть, и ваша щетина превратится в золото…»

Бедняге в голову не приходит, что врагам проще и стратегически эффективней было бы печатать фальшивые талоны на продукты. Талоны, а не рубли были реальной основой жизни в сталинском и ленинском СССР. Потому что они, в отличие от деревянных рублей, были действительно привязаны к объему имеющихся продуктов. Неполноценные социалистические эрзац-деньги всегда нуждаются в костылях, подпорках, заменителях и ограничителях – будь то талоны, разделение на «наличную» и «безналичную» ликвидность с запретом менять одно на другое, чеки в «Березках», «инвалюта» и т.д.
Эх, климат, климат!

Воистину, образ мира в совковом сознании – тема для Гоголя или Данте. Хотя в конечном счете получается, что круглыми идиотами выходят читатели. В сталинской экономике, как убежденно пишет А.П. Паршев, умные плановики столь точно считали балансы спроса и предложения, что количеству рублей всегда идеально соответствовало количество произведенных товаров… Ну, коли такова сила неизбывного экономического патриотизма, то для объяснения десятикратного (тринадцатикратного?) расхождения денежной массы и товарного покрытия действительно не обойтись без Гитлера.

Но мы-то с вами, уважаемые читатели, здесь причем?
Как причем? Наше собачье дело верить. Кто не верит, тот клеветник и пособник фашистов. Экстремист.
С другой стороны, что остается бедному совку делать в углу, куда он сам себя загнал? Не может же он честно признать, что своему народу за десятилетия крестных мук и чудовищного труда советское государство платило фантиками. Талонами, обязательными лотереями, облигациями, займами, деревянными рублями и прочими суррогатами. Да и те раз в 10-15 лет меняло, чтобы спалить накопившиеся на руках запасы. После чего, освободив экономику от груза пустых бумаг и убив частные накопления, бывало, и цены снижало — чтобы вскоре снова постепенно поднять за счет печатного станка. Это же так просто и понятно.

Очередной цикл обнуления советских денег проводит уже Хрущев в самом начале 60-х. Снова это называется денежной реформой, а на самом деле является скрытым дефолтом. Правительство отказывается от взятых перед народом обязательств по товарному обеспечению напечатанных бумажек. Народ безмолвствует. Экономика кряхтит. Климат, каналья, творит, что хочет. Рыночный и конкурентный Запад меж тем быстро развивается…

Передышка, связанная с открытием нефтегазового Клондайка в Сибири, позволила советскому рублю с грехом пополам дохромать до конца 80-х. Он, конечно, дешевел, но не так катастрофично, как в сталинские и ленинские годы. Процесс иллюстрируется историей стандартного советского продукта, служившего основой потребительского сектора. В конце 60-х бутылка водки стоила 2,87 рубля. В начале 70-х 3,62. Потом 4,12. В 80-х годах 8 рублей с чем-то, а затем ценники начинают мелькать так быстро, что совершенно неизбежным выглядит тихий дефолт последнего советского премьера Павлова, который отказался принимать к оплате им же напечатанные пятидесяти- и сторублевки.

Затем – бездна системного кризиса, Гайдар и свободные цены. Это уже совершенно новая история, которую, однако, А.П. Паршев тоже видит исключительно оригинально. Интерпретируя политику «дебильных мальчиков», как он остроумно именует реформаторов, он искренне недоумевает, зачем они, отпустив цены, одновременно включили печатный станок. Ну, идиоты, что с них возьмешь. Тоже своего рода Штюбинги со своей щетиной против умного и дальновидного советского чекиста.

Прелесть, что за человек. Как и положено совку, он уверен, что все на свете устроено просто. Кто наверху, тот и командует безраздельно. Стало быть, деньги печатали эти дебилы в розовых штанах. Кто ж еще?! Невдомек ему, бедняге, что существовал Центробанк, не подчинявшийся правительству и суверенно отвечавший за рублевую и кредитную политику. Командовал Центробанком советский банкир Геращенко, который верил, что все беды нашей экономики от недостатка денег. В этой советской вере он опирался на интересы «красных директоров», контролировавших Верховный Совет и первыми получавших доступ к свежей ликвидности. Эта группа товарищей и снимала пенки, приобретая что необходимо, обналичивая и конвертируя, пока новая порция дензнаков еще не успела обесцениться. А потом, выплатив зарплаты и т.п., пускала средства на массовый рынок. Где эти горячие рубли уже не сметали с прилавков все подряд, как было в СССР, но загоняли цены на небеса. Рост был 20-25% в месяц. Гиперинфляция. Это лучше, чем повальный дефицит, но несравненно хуже нормальной валютной политики ответственного государства.

Гайдару много чего можно вменить. Но деньги, пардон, печатал тов. Геращенко – его последовательный политический противник, матерый советский управленец и ставленник Верховного Совета. Эту маленькую разницу Паршев мог бы и понимать. Если бы осознавал действительность мозгом, а не патриотическим чутьем.

И опять: какой, к черту, климат. Чистой воды политика. Либо советская политика деревянного рубля, ориентированного на интересы государственного аппарата, выросшего из слесарей с маузерами; либо буржуазная политика твердой валюты, ориентированной на интересы рынка, потребителя и экономики. Начало 90-х – мутный и мучительный период, когда обе политики действовали одновременно. И только после позорного Кириенковского дефолта (кстати, первого, честно названного дефолтом и повлекшего за собой отставку провинившегося правительства) рецидивы совковых финансовых игр окончательно прекратились. С тех пор в России и идет рост.
Нынешняя ментальная ситуация томительно напоминает конец НЭПа, когда жизнь и экономика после душегубских экспериментов тоже начинала понемногу приходить в себя. Самое время для застоявшихся патриотов с маузерами опять перехватить управление. Благо появилось, чем командовать и что отбирать. Если они как следует укрепятся во власти, твердая валюта, как во времена Сталина, кинется искать спасения за бугор, а в России резко испортится климат. Вместе с валютой утекут конкурентоспособные люди, фирмы, создающие рабочие места и придающие осмысленность денежной массе. Останутся голодные вооруженные совки с инфляцией, тупой пропагандой, изоляцией от всего конкурентоспособного мира и торговлей природными ресурсами. Как в Венесуэле. С необратимыми последствиями для народа, территории и государства.

И Паршев с чувством глубокого удовлетворения скажет: а ведь я предупреждал! В том-то и дело. К подобным предупреждениям надо относиться крайне серьезно. Если люди с осиновым колом в башке и маузером в руке приберут все рычаги управления — стране полный и окончательный кирдык. Феноменология совкового духа — ключевой вопрос для выживания России. Не надо жалеть времени на его изучение. Совок так же неисчерпаем, как и атом. И так же опасен.
Впрочем, против него есть совершенно секретное оружие: в третьем-четвертом поколении слесари с маузерами все-таки доросли до того, чтобы попытаться самим стать капиталистами. Чекисты во власти внешне изображают себя бескорыстными народниками и государственниками а-ля Паршев, а внутри – те еще акулы капитализма. Для них переход на деревянную валюту означает крушение нажитых непосильным трудом миллиардов. Этот довод работает посильнее любой словесной логики. Так что полного возрождения совка можно не опасаться.

А вот торможения, отставания и изоляции, связанных с истреблением конкуренции и защитой монопольных прав микродиктаторов, облепивших сырьевую трубу, опасаться есть все основания. Несложно предвидеть, что идейным обоснованием для такой консервации привилегий послужит более или менее модифицированная версия наивного паршевского патриотизма.
И черт его знает, как далеко зайдет это отставание и каким кризисом оно кончится.

К тому же остается масса по-человечески интересных проблем. Ладно, рубли в СССР были деревянные, а на потребительские товары всегда был дефицит. Но ведь экономика-то работала! Она же что-то производила! Заводы дымили, чугуна и стали была прорва, в войне мы победили, а потом вдруг раз — и глубоко в ауте. Что-то здесь не так. То ли действительно климат гадит, то ли и впрямь мировой заговор…
Помоги, товарищ Паршев!
Разберемся в следующих сюжетах.