Джон Китс: Ода Психее (переводчик Евгений Витковский)
***
Внемли, богиня, звукам этих строк,
Нестройным пусть, но благостным для духа:
Твоих бы тайн унизить я не мог
Близ раковины твоего же уха.
То явь была? Иль, может быть, во сне
Увидел я крылатую Психею?
Я праздно брёл в чащобной тишине,
Но даже вспомнить лишь смущённо смею:
Два существа под лиственною кроной
Лежали в нежно шепчущей траве;
Вблизи, прохладой корневища тронув,
Журчал ручей бессонный,
Просверкивали сквозь покров зелёный
лазурь и пурпур утренних бутонов.
Сплелись их крылья и сплелись их руки,
Уста – не слиты; впрочем, час разлуки
Ещё не пробил, поцелуи длить
Не воспретил рассвет; определить
Кто мальчик сей – невелика заслуга
Узнать его черты.
Но кто его голубка, кто подруга?
Психея, ты!
К богам всех позже взятая на небо,
Дабы Олимп увидеть свысока,
Затмишь ты и дневную гордость Феба,
И Веспера – ночного светляка;
Ни храма у тебя, ни алтаря,
Впотьмах перед которым
Стенали б девы, дивный гимн творя
Тебе единым хором.
Ни флейт, ни лир, чтоб службе плавно течь,
Ни сладких дымов от кадила,
Ни рощи, где могла вести бы речь
Губами бледными сивилла.
Светлейшая! Пусть поздно дать обет,
Для верной лиры – пробил час утраты,
Благих древес на свете больше нет,
Огонь, и воздух, и вода – не святы;
В эпоху столь далекую сию
От одряхлевшей эллинской гордыни,
Твои крыла, столь яркие доныне,
Я вижу, и восторженно пою:
Позволь, я стану, дивный гимн творя,
И голосом, и хором,
Кимвалом, флейтой – чтобы службе течь,
Дымком, плывущим от кадила,
Священной рощей, где вела бы речь
Губами бледными сивилла.
Мне, как жрецу, воздвигнуть храм позволь
В глубинах духа, девственных доселе,
Пусть новых мыслей сладостная боль
Ветвится и звучит взамен свирели;
И пусть деревья далеко отсель
Разбрасывают тени вдоль отрогов,
Пусть ветер, водопад, и дрозд, и шмель
Баюкают дриад во мхах разлогов;
И, удалившись в тишину сию,
Шиповником алтарь я обовью,
Высоких дум стволы сомкну в союзе
С гирляндами бутонов и светил,
Которых Ум, владыка всех иллюзий,
Ещё нигде вовеки не взрастил;
Тебе уют и нежность обеспечу–
Как жаждешь ты, точь-в-точь:
И факел, и окно, Любви навстречу
Распахнутое в ночь!
Комментарии
Обычное дело в общем.
В оригинале гораздо проще всё.
Если это не христианская вера в новую мораль, то что?
В первой части представлен древний миф об оплодотворении божественной красотой красоту земную, согласно античной легенды о Психее. Заодно, это не что иное, как предтеча стихийного фрейдизма. Во второй части дано указание на то, что "иерархия Олимпа" уже предшествует новой морали - христианству. Третья часть - прямое подтсверждение 2 части, где вторично указано на "грядущую истину в устах". Четвёртая часть, это само "слово" о новой вере, к которой люди должны прийти через тепло земной любви. "Истина в устах", это и есть та мораль, тот "храм", который, в свою очередь, согласно композиции и на основе легенды о Психее, должен воплощаться в себе и предшествовать любви божественной.
В том и состоит метафизика замысла автора, чтобы объединить в себе, таким поэтическим образом, материальное знание со знанием духовным.
O GODDESS! hear these tuneless numbers, wrung
By sweet enforcement and remembrance dear,
And pardon that thy secrets should be sung
Even into thine own soft-conched ear:
5Surely I dreamt to-day, or did I see
The winged Psyche with awaken’d eyes?
I wander’d in a forest thoughtlessly,
And, on the sudden, fainting with surprise,
Saw two fair creatures, couched side by side
10In deepest grass, beneath the whisp’ring roof
Of leaves and trembled blossoms, where there ran
A brooklet, scarce espied:
’Mid hush’d, cool-rooted flowers, fragrant-eyed,
Blue, silver-white, and budded Tyrian,
15They lay calm-breathing on the bedded grass;
Their arms embraced, and their pinions too;
Their lips touch’d not, but had not bade adieu,
As if disjoined by soft-handed slumber,
And ready still past kisses to outnumber
20At tender eye-dawn of aurorean love:
The winged boy I knew;
But who wast thou, O happy, happy dove?
His Psyche true!
Сладким соблюдением и дорогим миром,
И прошу прощения, что ваши секреты должны быть спеты
Даже в твое собственное мягкое ухо:
5 Конечно, я видел сны сегодня или видел
Крылатая Психея с проснувшимися глазами?
Я блуждал в лесу бездумно,
И, внезапно, обморок от удивления,
Видел двух прекрасных существ, выстроенных рядом
В глубокой траве, под крышей whisp'ring
Из листьев и дрожащих расцветов, где бежала
Брукс, едва различимый:
«Середина тишины, прохладные цветы, ароматные глаза,
Синий, серебристо-белый и распустившийся тириан,
Они лежали спокойно на дымящейся траве;
Их руки обнялись, и их пальцы тоже;
Их губы не касались, но не прощались,
Словно разъяренный сном,
И готовых еще прошлых поцелуев превосходит число
20 На нежный рассвет аврореанской любви:
Крылатый мальчик, которого я знал;
Но кто был ты, о счастливый, счастливый голубь?
Его Психея верна!
25 Из выцветшей иерархии Олимпа!
Более справедливая, чем звезда Фиби в сапфировом регионе,
Или Веспер, любовный светящийся червь на небе;
Справедливее этих, хотя в храме у тебя нет,
Ни алтаря куча с цветами;
30Невин-хор, чтобы сделать восхитительный стон
В полночь;
Ни голоса, ни лютны, ни трубы, ни благовоний
Из раздвоенной кадильницы;
Никакой святыни, ни рощи, ни оракула, ни тепла
О мечте пророка бледного рта.
25 Of all Olympus’ faded hierarchy!
Fairer than Phoebe’s sapphire-region’d star,
Or Vesper, amorous glow-worm of the sky;
Fairer than these, though temple thou hast none,
Nor altar heap’d with flowers;
30Nor virgin-choir to make delicious moan
Upon the midnight hours;
No voice, no lute, no pipe, no incense sweet
From chain-swung censer teeming;
No shrine, no grove, no oracle, no heat
35Of pale-mouth’d prophet dreaming.
Тоже, слишком поздно для любящей веры лиры,
Когда святые были лесными сучьями с привидениями,
Святый воздух, вода и огонь;
Но даже в эти дни до сих пор
От счастливых благочестий, твои любящие фанаты,
Трепет среди слабых олимпийцев,
Я вижу, и пою, своими глазами вдохновляюсь.
Так позволь мне быть твоим хором и сделать стон
45В полночные часы;
Твой голос, твоя лютня, труба твоя, благовония твои сладкие
Из качающейся курильницы кишат;
Твоя святыня, твоя роща, твой оракул, твой жар
Пророка бледного рта пророка.
In some untrodden region of my mind,
Where branched thoughts, new grown with pleasant pain,
Instead of pines shall murmur in the wind:
Far, far around shall those dark-cluster’d trees
55Fledge the wild-ridged mountains steep by steep;
And there by zephyrs, streams, and birds, and bees,
The moss-lain Dryads shall be lull’d to sleep;
And in the midst of this wide quietness
A rosy sanctuary will I dress
60With the wreath’d trellis of a working brain,
With buds, and bells, and stars without a name,
With all the gardener Fancy e’er could feign,
Who breeding flowers, will never breed the same:
And there shall be for thee all soft delight
65That shadowy thought can win,
A bright torch, and a casement ope at night,
To let the warm Love in!
В некотором некромантическом регионе моего разума,
Где разветвленные мысли, новые, выращенные с приятной болью,
Вместо сосен будут роптать на ветру:
Далеко, далеко вокруг деревьев темного кластера
Нагуляйте по дикорастущим горам, крутым крутым склонам;
И там, по зефирам, ручьям, птицам и пчелам,
Дриады, обитающие в мхах, будут усыплены;
И посреди этой широкой тишины
Я украшу розовое святилище
С решеткой венок рабочего мозга,
С бутонами, колокольчиками и звездами без имени,
Со всеми садовниками фатантазии мог симулировать
Кто разводит цветы, тот никогда не будет размножаться:
И будет для тебя все мягкое наслаждение
Эта теневая мысль может победить,
Яркий факел и ночь на окнах,
Впустить теплую Любовь!
Комментарий удален модератором
Комментарий удален модератором