На чем стоим?!

Пустота – фундамент современности…
Замечательный русский писатель-баталист и историк-реконструктор Вал.Иванов в свое время (в начале 80-х годов ХХ века) воссоздал наглядные картины жизни индейских племен, отрезанных от всякого влияния христианских очагов цивилизации и сформировавших достаточно высокую материально-техническую культуру в обстановке полной, стерильной изоляции.

«…брали все, что попадалось: восьминогих крабов, червей, рыб, ползающих по корням, раковины. Все шло в пищу. На поляне среди домиков сажали маис. Траву выпалывали руками, острой палкой из тяжелого дерева делали ямки и в каждую зарывали по два зерна.(…) Вознося моленья к богам, мужчина, которого называли старшим, мучил девочку, надрезая ей кожу груди острым ножом из прозрачного камня. Все собирались кругом и молились, произнося слова, смысл которых был темен (...) Шрамы изобразили толстую ящерицу, укус которой смертелен. С этого дня девочку называли женщиной (…) Внушали, что женщина есть вещь мужчины. (…) Пленных не кормили, а победители ели мясо сородичей побежденных.(…) Мужчин-пленников повелители держали не долго. Они сразу съедали двуногую добычу, наслаждаясь пищей, лучше которой нет ничего. Если же пленников хватало больше, чем на один день, тем лучше — пиршество длилось, пока не съедали последнего.(…)

Пользовались оружием и орудиями из камня и кости, ловко и прочно прикрепляли наконечники из обсидиана к концам деревянных копий, так же усаживали каменными остриями головки тяжелых дубин. Отборные кости шли на гарпуны и остроги, которые служили одинаково на охоте, в бою, на рыбной ловле. Лесных птиц сбивали стрелами из деревянных луков. Для рыбы плели и сети из волокон растений, вьющихся по деревьям. (…) Если челнок переворачивался, большая часть рыбаков погибала (…) Если слишком долго не было мяса, съедали рабынь. Но это была крайность. Рабыням уготована иная судьба. Они плодила детей, не знающих имени отцов. Эти дети должны были бы идти в пищу владыкам. Девочки — по мере случая, который определял судьбы матерей. Мальчики — как сладкая, изысканная пища. Рожденных от рабынь увечили, отнимая будущую мужественность. Потом их откармливали на радость вождей. Маленькие искалеченные существа были самым желанным блюдом.(…)

Годы считались по летним солнцестояниям и по зимним, когда более всего сокращается время пребывания Солнца на видимом небе».

Когда Валентин Иванов в своей реконструкции пытается приписать индейцам постоянный голод, то, конечно, он заблуждается. Индейцы мезоамерики жили в самом благодатном из возможных климате – к их услугам были и тропические влажные плодородные земли, и щедрые южные моря, кишащие живностью. Не с чего индейцам было голодать. Голод, измышленный в реконструкции Иванова, должен был объяснить автору и его читателям ту совершенно очевидно НЕЧЕЛОВЕЧЕСКУЮ жизнь, которую вели изолянты. Но нечеловеческая она только с точки зрения нашей нравственности, продиктованной и созданной нашей религией…

Это означает, что к неявным задачам философского постижения политической и социальной практики современности, к устойчивым традициям быта относится стремление вернутся к истокам. ХХ век стремился осуществить антихристианскую или а-христианскую (это не одно и то же, но в нашем контексте едино) утопию: создать идеальный проект школьной герменевтики, в рамках которого можно было бы обосновать ее притязания на роль методологии гуманитарных наук, и заменить религию, как универсальную методологию оценочно-познавательного процесса. Возможно ли это? Думаю, нет.

Вместо того, чтобы сначала описать структуру любого акта понимания, независимо от того, является ли оно правильным или нет, успешным или нет, потом определить структурные моменты этого акта, обеспечивающие его успешность, и лишь затем определить нормативный набор процедур, позволяющих контролировать эффективность понимания как процесса и как результата, современный атеист смешивает эти шаги, порой выдавая нормативные процедуры за необходимые условия понимания, тогда как они являются лишь условиями правильного понимания.

Последствием такого смешения следует признать недостаточную ясность именно нормативной части концепции религии, когда Современный атеист все же формулирует правила понимания. Поскольку значительная часть правил представлена как структурные моменты акта понимания, эти правила уже не могут обсуждаться как таковые.

Современный российский атеист, чаще всего человек сложной судьбы, как правило, по детски обижен на Бога. Его определения абсурдно-чеканны. Вот что я позаимствовал из «писаний» одного такого мыслителя (фамилия не важна – он типичен): «…вера - чисто женское занятие — особенно женщин постклимактерического возраста». «…психология давно знает, что религия (…) есть следствие подавленной, табуированной сексуальности». Современному атеисту нужен «…школьный предмет по истории религий… на основе хорошего (на самом деле – отвратительного – А.С.) двухтомника «Мифы народов мира» — ведь все религии основаны на мифах».

Единственная возможность вернуть определениям современного атеиста нормативный характер (сейчас это буквально ненормативная лексика, столь же агрессивно-бессмысленная, как и мат) - доказать их описательную избыточность, то есть показать, что акт понимания (правильного или нет - другой вопрос) может совершаться и при отсутствии этих моментов.

Поскольку сам интерпретатор принадлежит этому преданию (секте атеистов), он способен его услышать; поскольку же сам текст удален от интерпретатора, он говорит на ином языке, и интерпретатор вынужден истолковывать обращенное к нему сообщение на языке наличной ситуации. Поэтому отказ от наличного понимания не есть его отрицание, но признание возможности иного понимания.

Наибольший интерес для нас представляет предложенная умеренно-православным традиционализмом интерпретация известных в школьном образовании процедур: понимания, истолкования и применения. Нынешний умеренно-православный традиционалист поставил своей целью показать, что наряду с пониманием и истолкованием, традиционно рассматривавшимися как внутренний и внешний аспекты феномена понимания, этот феномен включает в качестве необходимого и момент применения понимаемого к наличной ситуации.

Скажем, догмат о Триединстве Бога. Разве не очевидно, что этот догмат из сфер высокого духа и чистой абстракции очень мощно влияет на совершенно земные социально-политические конструкции. Скажем, у христиан возникла в итоге долгой эволюции теория триединства власти – её исполнительной, законодательной и судебной ветвей. Ничего не напоминает? Попытались приделать «четвертую власть» - власть общественного мнения, но она не прижилась, она не подлежит чёткой институализации. А для не-христиан три ветви власти – непостижимая, причудливая загадка: зачем, почему? Как это может быть власть единой, но при этом в трех независимых, самостоятельных лицах? Для нехристианской цивилизации взаимная независимость трёх властей даст только гражданскую войну и единую власть победителя. Вот как прочно подведен под нас фундамент, который мы пытаемся отрицать: «христианизм» цивилизации. Да как же можно всерьёз сомневаться в реальности опоры, на которой стоишь…

А у нас? В лучшем случае толерантное всепримирение, т.е. компот, борщ и шницель в одной тарелке с салатами. Вот стандартный типичный современный патриот, колумнист газеты «Советская Россия» Р.Вахитов, играющий в Православие, пишет: «Автор этих строк (т.е. нынешний умеренно-православный традиционалист - А.С.), например, не видит ничего дурного, если возникнет научная специальность «теология» и преподаватели теологии придут в вузы. Напротив, если на философском факультете курс «Философия средних веков» будет читать профессиональный теолог, а не бывший вульгарный марксист, переквалифицировавшийся в не менее вульгарного либерала, то от этого только выиграют студенты».

Позиция какая-то жалобная и болезнетворно-толерантная: мол, утопающий дает свое письменное согласие на вытягивание из воды, но пока он формально не подпишет – тащить нельзя…

Иными словами, общий смысл текста по мнению этого, воцерковленного даже, человека, есть продукция множества понимающих, полученная путем аппликации религии к множеству наличных ситуаций и представляющая собой некую истину, "суть дела", а вовсе не мнение говорящего. Предполагается, что не только имманентное единство смысла ведет читателя, но что и читательское понимание постоянно направляется трансцендентными смысловыми ожиданиями, коренящимися в отношении к истине того, что подразумевается... В презумпции совершенства заключено не только то, что текст полностью выражает все подразумеваемое им, но и то, что все сказанное есть полная истина. Понимать – означает, прежде всего, разбираться в чем-то, а уж потом, во вторую очередь, вычленять мнение другого, разуметь подразумеваемое им.

Несомненно, теперь нынешний умеренно-православный традиционалист возразит, что я недостаточно серьезно воспринимаю аргументы толератности, — и это означает: конец метафизики, разрушение, которое с этих пор делает иллюзорным всякое тождество и непрерывность с самим собой и с другими. Именно это является иллюзией логоцентризма, которой не смог избежать сам нынешний умеренно-православный традиционалист, как показывают его истолкования.

Требованием нынешнего умеренно-православного традиционалиста стало «диалектическое» примирение разлома инаковости, и именно той инаковости, которая может быть использована для самопознания в инобытии. Но как раз это означает последнее разрушение метафизики.

И в действительности тождество религии, предмета по православной культуре в школе стало бы в таком случае иллюзией.

Как мне кажется, здесь в основе лежит неверное представление о самопонимании нынешнего умеренно-православного традиционалиста. Он – не верующий, он, по сути, атеист, играющий в верующего. Он похож на помещика 19-го века, который говорит преимущественно по французски, живет в доме на английский манер, но этнографии ради оборудовал у себя «чуланчик в русском стиле». Православие Нынешний умеренно-православный традиционалиста – игрушечное, оно в чуланчике: хочешь, достал, хочешь – обратно спрячь…

Для нынешнего умеренно-православного традиционалиста, таким образом, самопонимание представляет собой нечто незавершенное, всегда новое дело и всегда новое поражение. Нынешний умеренно-православный традиционалист, который хочет понять себя в своем бытии, сталкивается с ядром проблемы, которая резонирует во всех герменевтических усилиях и которая, вероятно, лежит в основе неприязни выдающегося евразийца Э.Байкова по отношению к моим теоретическим экспериментам.

Можно поучиться у Байкова, как серьезно это возражение для тех, кто не совершает этического выбора, а только стремится дать себе осмысленный отчет и хочет сказать, что есть. Я вполне осознаю, что усилиям понимания угрожает постоянный соблазн избежать «или-или», которое мы представляем собой как действующие, а также как живущие вместе.

Коэволюция должна исходить из следующего: тот, кто хочет понять, связывает себя с предметом, о котором гласит предание, и либо находится в контакте с традицией, изнутри которой обращается к нам предание, либо стремится обрести такой контакт. Это коэволюция (со-развитие) элементов, объединенных едиными аксиомами. Просто же коэволюция (со-развитие) разных элементов реального бытия представит нам в итоге суперэкологическую жизнь описанных Ивановым индейцев, или что ещё похлеще…

Круг замкнулся. Сводя герменевтическую концепцию понимания к формуле, можно сказать, что у Нынешний умеренно-православный традиционалиста понимание оказывается процессом созидания религии и её «языка догматов» (то есть, с точки зрения герменевтики, среды проявления истины), который свяжет бытие, несомое преданием (традицией), и само это предание (традицию), с наличной ситуацией.

Нынешний умеренно-православный традиционалист должен был сказать: «христианство – это всё, что у нас есть» Вместо этого у него получается, что христианство – некоторая, даже, может быть немаловажная часть нашего движимого и недвижимого имущества. Это не ответ. Тем более, что и утверждение «христианство – наше всё» мало что объясняет. Христианство не только всё, что есть у нас, но и всё, что мы есть. Иначе – в иной цивилизации – мы, как доказано реконструктором Ивановым, выращивали бы от рабынь собственных сыновей с целью их кастрации и пожирания. И не считали бы это какой-то патологией… Да, феноменологически мы оставались бы людьми, наша физиология была бы человеческой. Но герменевтически мы являли бы собой уже не-человеческий тип, с точки зрения нашей культуры мы (без прямого или косвенного влияния библейской традиции) не были бы людьми. Между прочим, библейская традиция начинала свой труд по созданию герменевтики человека с того же самого, что было и у индейцев. Почитайте истории об аммовитянах и моавитянах…

Даже если признать справедливость большинства описаний у нынешнего умеренно-православного традиционалиста, все же следует отметить, что авторы этого типа слишком старательно элиминируют из них субъективность современной пост-христианской реальности.

Разумеется, мне совсем не нравится эта характеристика. Если я действительно только заблудился, если я только вообразил себе, что своим путем следую байковскому призыву к преодолению или забвению метафизики? Несомненно, что понятие «коэволюция», воздвигнутое Байковом в центр его онтологии бытия, я должен удержать вопреки его собственным более поздним решениям.

Но тем самым я никоим образом не полагаю утвердить также и его трансцендентально осмысленную фундаментальную онтологию. Напротив, как раз новые направления взглядов позднего Байкова, включившего в коэволюционное измерение темы вещи и языка, я утверждаю на своем пути. Я не могу признать, что тем самым я впадаю в метафизику в смысле той самой онтотеологии, в преодолении и забвении которой Байков увидел свою собственную теоретическую задачу. С точки зрения самого Байкова, это метафизика «логоцентризма», поскольку вопросом о «что-бытии сущего» затемняется вопрос о «здесь» бытия.

Это явно та метафизика, форма которой была усвоена благодаря христианской теологии и впоследствии господствовала. С номиналистским поворотом этой традиции в век науки вопрос о бытии вообще стал непонятен. Это то, что Байков пытался обнаружить своим анализом наличного и что в христианской метафизике привычно трактовалось как отношение бесконечного интеллекта («intellektus infinitus») к сущностному порядку творения.
Александр СТРЕЛЕ, специально для НСН «Венед»

http://vened.org