Лошади и война

Дороги лента вдаль ведёт куда-то

Среди лугов, туманов и дождей.

Поверьте, люди, я не виновата,

Что родилась влюблённой в лошадей.

А конь губами трогает ладони,

В траве роса алмазами блестит,

И целый мир в глазах лиловых тонет,

И солнце пряди гривы золотит.

Быть может, мы судьбу не выбираем,

И свыше дан огонь Души моей.

Прости Господь,но мне не надо рая

Если в раю,не будет лошадей...

Оксана Кукс

Труженики ...

Подхваченные смерчем суеты

Заплавленных в асфальте городов,

Тоскуем мы без скромной красоты

Лесов, полей, туманных берегов.

Проносятся стальные табуны,

Глотающие масло и бензин.

И мчатся на колесах скакуны,

А всадники - лишь части тех машин.

... А где-то ночь соткала из лучей

Далеких звезд туманы над рекой,

А где-то шепчет ласковый ручей,

Заросший густо мягкою травой.

А где-то стелется над озером туман,

Луна качается на нежности волны,

И лошадь белая, как призрачный обман,

Пьет лунный свет из звездной глубины...

Анжелика Толкачева

Жадно, весело он дышит

Свежим воздухом полей:

Сизый пар кипит и пышет

Из пылающих ноздрей.

Полон сил, удал на воле,

Громким голосом заржал,

Встрепенулся конь - и в поле

Бурноногий поскакал!

Скачет, блещущий глазами,

Дико голову склонил;

Вдоль по ветру он волнами

Черну гриву распустил.

Сам как ветер: круть ли встанет

На пути? Отважный прянет -

И на ней уж! Ляжет ров

И поток клубится?- Мигом

Он широким перепрыгом

Через них - и был таков!

Веселися, конь ретивый!

Щеголяй избытком сил!

Ненадолго волны гривы

Вдоль по ветру ты пустил!

Ненадолго жизнь и воля

Разом бурному даны,

И холодный воздух поля,

И отважны крутизны,

И стремнины роковые,-

Скоро, скоро под замок!

Тешь копыта удалые,

Свой могучий бег и скок!

Снова в дело, конь ретивый!

В сбруе легкой и красивой,

И блистающий седлом,

И бренчащий поводами,

Стройно-верными шагами

Ты пойдешь под седоком.

Николай Языков, 1831

Лошади в Великой Отечественной… На самом деле число их было огромно: около трех миллионов. Ведь в тогдашней армии лошади были не только в кавалерии: шли по военным дорогам бесчисленные обозы, на лошадях перевозились пушки и многое другое. Лошадь практически была основной тягловой силой. Даже в стрелковом полку по штату полагалось иметь триста пятьдесят лошадей. У немцев в начале войны лошадей было меньше, хотя кавалерийские части были и в Вермахте.

Однако, попав из Западной Европы на российское бездорожье, фашисты быстро осознали преимущества «четвероногой» тяги, и количество лошадей в немецкой армии сильно возросло, в основном за счет оккупированных территорий… Лошади тоже приближали Победу, хотя их вклад на первый взгляд был не так заметен. И хоть большинство из них не ходило в атаки (те же кавалеристы часто предпочитали действовать в пешем строю), лошади на войне гибли и получали ранения.

Штатная численность лошадей в Красной Армии составляла 1,9 миллиона, а это значит, что за годы войны было потеряно более миллиона лошадей… Впрочем, потери среди конского состава были бы несравненно больше, если бы не четко организованная ветеринарная служба, действовавшая на фронте. Подавляющее большинство раненых и заболевших лошадей после лечения возвращалось в строй.

Великая Отечественная война потребовала мобилизации всех человеческих и материальных ресурсов страны. Не осталась в стороне и ветеринарная служба. Ветеринарные врачи были в каждом полку: стрелковом, кавалерийском, артиллерийском. Они занимались не только лечением, но и профилактикой инфекционных заболеваний и эксплуатационных травм, следили за своевременной ковкой, укрытием лошадей с целью сокращения боевых потерь.

В кавалерийских частях, имевших намного больше штатных лошадей, чем стрелковые полки, ветеринарные фельдшеры были и в подразделениях: эскадронах и батареях, естественно, и их полевые лазареты укомплектованы и оснащены были лучше, чем в пехоте. Главной задачей полковой ветслужбы было собирать раненых лошадей на поле боя, оказывать им первую помощь и эвакуировать в тыл.

Для этой цели организовывались передовые ветеринарные пункты, которые находились в районе действия войск. Эффективность лечения обеспечивалась его последовательностью на всех этапах эвакуации. Вначале раненые и больные лошади попадали в полковой ветлазарет, который размещался в нескольких километрах от переднего края.

Именно на полковые и дивизионные лазареты приходилась большая часть лошадей, вернувшихся в строй после лечения. Здесь лошадям оказывали врачебную помощь. Тех, которые могли выздороветь за неделю, оставляли. Остальных эвакуационные отделения дивизионных ветлазаретов отводили в дивизионный тыл. В дивизионных ветлазаретах лошадям оказывали помощь в полном объеме и снова «сортировали».

На месте оставляли только тех, кто мог свободно передвигаться и выздороветь за две-три недели. Тех же, что нуждались в более длительном лечении, отправляли в армейские или фронтовые лазареты. Для этого у армейских лазаретов были эвакуационные отделения, а для доставки самых тяжелых раненых и больных во фронтовой тыл использовался автотранспорт, имевшийся в специальных эвакуационных лазаретах.

В армейских и фронтовых лазаретах были хирургическое, терапевтическое и инфекционное отделения, которые возглавлялись квалифицированными специалистами. Тяжело раненным лошадям здесь делали операции, а потом много месяцев лечили их и выхаживали до полного выздоровления. Кроме ветлазаретов, в распоряжении ветотдела фронта была военная ветеринарная лаборатория, в которой проводились все необходимые исследования.

В терапевтическое отделение попадали в основном лошади с тяжелыми заболеваниями органов дыхания и пищеварения. Многие при этом были истощены и нуждались в специальном кормлении. Инфекционное отделение размещалось, как правило, в нескольких населенных пунктах, где изолированно содержались лошади с разными заразными заболеваниями.

Чаще других встречались чесотка, мыт, эпизоотический лимфангоит. Большую опасность представляла инфекционная анемия, однако благодаря строгому проведению профилактических и противоэпизоотических мероприятий она не получила широкого распространения. Среди лошадей, привезенных из Монголии, наблюдались единичные случаи заболевания сапом, который уже давно не регистрировался на территории СССР.

Изредка встречались осложнения ранений столбнячной инфекцией. Бывали случаи и других заразных болезней, как правило, они заканчивались выздоровлением. За годы войны были возвращены в строй 86,9% раненых и 93% больных лошадей – всего около 2,1 миллиона. Однако следует иметь в виду, что лошадей с тяжелыми, не поддающимися лечению, ранениями (например, переломами крупных костей ног или наиболее тяжелыми проникающими ранами живота) приходилось уничтожать, так же, как и лошадей, больных сапом и инфекционной анемией. Они учитывались в графе безвозвратных потерь.

лошади, несомненно, сыграли немалую роль на войне...

В кино меня снимают со спины,

Моя улыбка в кадре не мелькает,

Но там, где трюки сложные нужны,

Героя просто мною заменяют.

Такая уж профессия моя –

Мне в роли не положено дублера,

Игру на трюках предлагаю я,

Иначе бы я не был каскадером.

Сегодня мой шанс,

Я играю героя,

Сейчас становлюсь я звездой.

И чувствую – крылья растут за спиною,

Крупняк в этом кадре за мной.

Взлетать наверх и обрываться вниз,

Играть на страхе, будоража чувства,

Моя стихия – вдохновенный риск,

Отточенный до уровня искусства.

Как не любить такое ремесло,

Где свищут пули и клинки над ухом.

И я рискую, всем чертям назло,

Идя в огонь или коню под брюхо.

Не ради трюка, ради красоты,

Пускай ей достаются наши лавры,

Я не коня седлаю, а мечты,

И становлюсь похожим на кентавра.

А впереди опять вираж крутой,

И в лошадиной гриве пляшет ветер.

Я каскадер, и все мое со мной,

И нет меня счастливее на свете.

Я. Голяков. Взято из замечательной книги "Мухтарбек Кантемиров и конный театр "Каскадер"".

Казак без коня — что поп без креста!

Полуночный лес.

И теченье речное

Качает небес

Отраженье ночное.

Дымок понемногу

Куриться над сушкой.

И пахнет картошкой

И хлебной краюшкой.

На старом прогоне

Болотной тропою

Усталые кони

Идут к водопою,

К песчаному броду.

И тянут открыто

Прохладную воду

Досыта, досыта.

И фыркают ноздри,

И волны кругами,

Полночные звезды

Горят над лугами.

И звезды дробятся

На волнах, как блюдца.

И можно добраться

До них, дотянуться.

Здесь звезды ручные

И небо ручное,

Раздолье речное,

Костер и ночное.

В густом тумане предрассветном,

В тиши, звенящей над рекой,

При свете звезд, едва заметном,

Табун нарушил вдруг покой.

Он по полю, дождем умытому,

Вскачь по некошеной траве

Сбивал росу с цветов копытами

С конем – красавцем во главе.

Вожак силен, красив и точно

Чернее ворона крыла,

На землю он ступает прочно,

Как вмиг ожившая скала.

Летит над полем, слово птица,

Туман над полем разорвав.

И вслед за табуном клубится

Дурманом запах смятых трав.

На крутизне, тропе извилистой,

Свой дикий бег остановив,

Вожак к воде на берег илистый

Ведет табун в речной залив.

Река течет и с тихим шепотом

Ласкает ноги вожака.

Он долго пьет, застыв, безропотно,

Склонивши голову слегка.

Чуть позади с великой важностью

Кобылы дружно воду пьют.

Прядут ушами, ржут и с радостью

Ногами рябь речную бьют.

А жеребята – кто с кобылами

Бок о бок рядышком стоит,

Кто посмелей, собравшись с силами,

Вдоль берега стремглав летит.

Фонтаны брызг, подняв хрустальные,

Хвосты, по ветру распустив,

Ушел табун в поля бескрайние

Под вечный утренний мотив.

Еще 2 грустных стихотворения о лошадиной судьбе.

Звезда манежа

Наездника почтительные руки

На ней, артистке, вот уж скоро год

Не стягивали бережно подпруги,

Не украшали мундштуками рот...

Она в галантном не кружилась танце,

Не мчалась по арене взад - назад -

Когда лошадке стукнуло 16,

То это, словно наши 60!

На пенсию тогда уходят люди,

Но со зверья другой, понятно, спрос.

«Зря жрет овес ,- решили в цирке ,- сбудем

Мы эту старушенцию в обоз».

И вот она, почти совсем слепая,

Впряглась, вздыхая, в рваную шлею...

И потащила, тяжело ступая,

Телегу дребезжащую свою.

Шел серый дождь, рассвет промозглый брезжил,

В разбитые копыта лезла грязь,

Над ней, балованной звездой манежа,

Куражился возница, матерясь.

Ломовики, теперь ее коллеги,

Взирали на циркачку свысока...

Дни дребезжат, как старые телеги,

Кнут обжигает впалые бока.

И все же ночью, в деннике убогом,

Самой себе во мраке не видна,

Присев на задние трясущиеся ноги,

Пытается вальсировать она.

Четыре копыта, облезлая шкура...

По грязной дороге плетётся понуро

Забывшая думать о чем-то хорошем,

Давно ко всему безразличная лошадь.

Она родилась жеребёнком беспечным,

Но скоро хомут опустился на плечи,

И кнут над спиной заметался со свистом...

Забылась лужайка в ромашках душистых,

Забылось дыхание матери рыжей...

Лишь месят копыта дорожную жижу,

И только сгибается всё тяжелее

Когда-то красивая, гордая шея.

Четыре копыта, торчащие рёбра...

Скупится на ласку хозяин недобрый.

А жизнь повернуться могла по-другому-

Ведь где-то сверкают огни ипподрома,

Там тоже есть место обидам и бедам,

Но мчатся по гулкой дорожке к победам

Могучие кони, крылатые кони...

И кутают их золотые попоны.

Им, лучшим, награды и слава - Но кто-то

Всегда занимается чёрной работой.

Чтоб им предаваться волшебному бегу,

Тебя спозаранку впрягают в телегу,

И если до срока работа состарит -

Другого коня подберут на базаре.

Четыре копыта, клокастая грива...

А время обманчиво-неторопливо,

И сбросишь, достигнув однажды предела,

Как старую шерсть, отболевшее тело.

Ругаясь, хомут рассупонит возница...

Но ты не услышишь. Ты будешь резвиться.

В лугах, вознесённых над морем и сушей,

Где ждут воплощения вечные души.

Опять жеребёнком промчишься по полю,

Неся над людьми возвращённую волю.

Большие глаза и пушистая челка,

Четыре копытца и хвостик-метёлка

немецкие солдаты ухаживают за лошадьми

Ей придумывал работу.

Покидали на телегу

Пятьдесят мешков с навозом.

Сами весело с разбегу

Забралися всем колхозом.

Для картошки - удобренье,

Для лошадки - вожжи с матом.

Но она, видать, с рожденья

Была крепким экспонатом.

Рысью в гору закатила,

Удивила дядек шибко.

Об асфальт копытом била,

Словно швейная машинка...

В стойле грязно, но уютно,

Горсть овса лежит в кормушке.

Каждый вздох - в груди, как будто

Кто-то выстрелил из пушки…

Третий день. В селе был праздник -

Сорок девять бригадиру.

Много бантов несуразных

Заплели лошадке в гриву.

Спину бархатом накрыли,

И виновника парада

На лошадку водрузили,

Чтобы речь толкнул как надо.

Монолог провёл он гладко,

Вспоминал младые годы.

И расслабилась лошадка,

Веря в долгожданный отдых.

Но, увы. Какой же русский

Не любитель покататься?

Перед этим без закуски

Надо выпить и подраться…

После скачки по ухабам

Прям с телегой в чистом поле,

Завалилась лошадь набок

В грязном, но уютном стойле.

Каждый вздох, как будто поддых

Кто-то бил ей сапожищем.

И настал тот самый отдых -

На десятки лет, на тыщи.

Послужила для Отчизны,

И когда в селе запели,

Так сказать, ушла из жизни,

Так сказать, в своей постели.

Это я уже наревелся ...

Кавалеристы в память о лошадях, погибших на войне, выстроились в фигуру, напоминающую голову лошади, США, 1917 год

Увидит конь, согреваясь,

Солнечным, теплым днем:

Хозяин идет, улыбаясь,

Бок о бок с другим конем.

Кровь забурлит потоком

Вспыхнет в глазах огонь.

И с места рванет галопом

Старый конкурный конь.

Станет тесна левада.

Пламенем станет взгляд.

Вовсе не за награды

Прыгал сто пятьдесят.

Просто не мог иначе

Победа – его удел.

Когда с ним была удача,

Он не скакал - летел.

Сердце кольнет невольно

И застучит не в такт.

Конь заржет беспокойно,

Переходя на шаг.

Дождик пролил из тучи

Слезы в мою ладонь.

Ты и сейчас самый лучший.

Старый конкурный конь!

И ветер жизни, словно враг заклятый

(Он часа своего, коварный, ждал),

Который уступал тебе когда-то,

Теперь уже спокойно настигал.

Привычным не держаться меры средней,

О, как поверить трудно было нам,

Что ты однажды вдруг придешь последним,

Не уступавший лучшим скакунам.

За нами незаметно время кралось

(За самым ясным днём крадётся тьма),

Железо мышц наполнила усталость,

И подступила старости зима.

Но годы жизни не промчались мимо,

И наша дружба верною была.

И мы с тобой мой друг неразделимы,

Как два крыла у одного орла.

И нам обоим часто будет снится -

Тревожно и счастливо верю я:

Тебе - летишь распластано как птица,

А мне - твой бег и молодость моя.

(Умар Яричев)

смех зазвенел и зазвякал:

- Лошадь упала!

- Упала лошадь! -

Смеялся Кузнецкий.

Лишь один я

голос свой не вмешивал в вой ему.

Подошел

и вижу

глаза лошадиные...

Улица опрокинулась,

течет по-своему...

Подошел и вижу -

За каплищей каплища

по морде катится,

прячется в шерсти...

И какая-то общая

звериная тоска

плеща вылилась из меня

и расплылась в шелесте.

"Лошадь, не надо.

Лошадь, слушайте -

чего вы думаете, что вы сих плоше?

Деточка,

все мы немножко лошади,

каждый из нас по-своему лошадь".

Может быть,

- старая -

и не нуждалась в няньке,

может быть, и мысль ей моя казалась пошла,

только

лошадь

рванулась,

встала на ноги,

ржанула

и пошла.

Хвостом помахивала.

Рыжий ребенок.

Пришла веселая,

стала в стойло.

И всё ей казалось -

она жеребенок,

и стоило жить,

и работать стоило.

И с ней вороной жеребчик.

Чистых, степных кровей.

Он вырастет чудо - конь из коней.

В полночь уж дремлют.

Чутко. Вздрогнет.

Тихо в полях.

А утро - копыто в землю.

Гривою.

Гордою.

В небо.

Табун. Табуном и рысью.

На пастбище.

Сочные травы.

Только коня не будите.

Конюшня. Денник. Светает.

«Зимний фриз»

Он был на фронте боевым конем,

Конем рабочим слыл для всех примером,

Теперь каким-то добрым шутником

Он прозван был в селе - Пенсионером,

Пускай зовут! Ему-то что за дело?!

Он чуток только к недугам своим:

Облезла грива, морда поседела,

Губа отвисла, взгляд подернул дым...

Стоит и дремлет конь среди ромашек.

А сны плывут и рвутся без конца...

Быть может, под седлом сейчас он пляшет

Под грохот мин на берегу Донца.

"Марш! Марш!" - сквозь дым доваторский бросок!

Но чует конь, пластаясь на скаку,

Как старшина схватился за луку,

С коротким стоном выронив клинок...

И верный конь не выдал старшины,

Он друга спас, он в ночь ушел карьером!

Теперь он стар... Он часто видит сны.

Его зовут в селе Пенсионером...

Дни что возы: они ползут во мгле...

Вкус притупился, клевер - как бумага.

И, кажется, ничто уж на земле

Не оживит и не встряхнет конягу.

Но как-то раз, округу пробуждая,

В рассветный час раздался стук и звон.

То по шоссе, маневры совершая,

Входил в деревню конный эскадрон.

И над садами, над уснувшим плесом,

Где в камышах бормочет коростель,

Рассыпалась трубы медноголосой

Горячая раскатистая трель.

Как от удара, вздрогнул старый конь!

Он разом встрепенулся, задрожал,

По сонным жилам пробежал огонь,

И он вдруг, вскинув голову, заржал!

Потом пошел. Нет, нет, он поскакал!

Нет, полетел! Под ним земля качалась,

Подковами он пламень высекал!

По крайней мере, так ему казалось...

Взглянул и вскинул брови эскадронный:

Стараясь строго соблюдать равненье,

Шел конь без седока и снаряженья,

Пристроившись в хвосте его колонны.

И молвил он: - А толк ведь есть в коне!

Как видно, он знаком с военным строем! -

И, старика похлопав по спине,

Он весело сказал: - Привет героям!

Четыре дня в селе стоял отряд.

Пенсионер то навещал обозы,

То с важным видом обходил наряд,

То шел на стрельбы, то на рубку лозы.

Он сразу словно весь помолодел:

Стоял ровнее, шел - не спотыкался,

Как будто шкуру новую надел,

В живой воде как будто искупался!

В вечерний час, когда закат вставал,

Трубы пронесся серебристый звон:

То навсегда деревню покидал,

Пыля проселком, конный эскадрон.

"Марш! Марш!" И только холодок в груди,

Да ветра свист, да бешеный карьер!

И разом все осталось позади:

Дома, сады и конь Пенсионер.

Горел камыш, закатом обагренный,

Упругий шлях подковами звенел.

Взглянул назад веселый эскадронный,

Взглянул назад - и тотчас потемнел!

С холма, следя за бешеным аллюром,

На фоне догорающего дня

Темнела одинокая фигура

Вдруг снова постаревшего коня...

по-истине великолепное стихотворение. Только, ИМХО, для такого КОНЯ, такое прозвище кощунственно и крайне унизительно звучит! И это стихотворение, еще раз это доказывает. У меня язык бы не повернулся боевого коня так назвать, пусть и в преклонном возрасте. Ветеран, или как еще говорят - фронтовик, вот уместные слова в данном случае, но никак не пенсионер...

Деревня. Они и друг друга называют либо кликухами, или Ванька, Манька и т.д.

Ладно. Примем

По Берлинской мостовой

Кони шли на водопой

Шли , потряхивая гривой

Кони -дончаки.

Распевает верховой-

Эх. ребята, не впервой

Нам поить коней казацких

Из чужой реки.

Казаки, казаки,

Едут, едут по берлину

Наши казаки.

Он коней ведет шашком,

Видит девушку с флажком

И с косою под пилоткой

На углу стоит.

С тонким станом . как лоза.

Синевой горят глаза.

Не задерживай движенье-

Казаку кричат.

Лихо конница прошла

И девчина расцвела

Нежный взор не по уставу

Дарит казаку.

Хоть далеко милый дом.

Но землячку и в Берлине

Повстречал казак.

автор Солодарь Ц.

Хорошо у Вас кошки. Я одна и полюбила в последние годы одиночество. Каждый день кто нибудь навещает, но когда остаюсь одна. чувствую облегчение.

Э.Осадов

Падает снег. падает снег.

Тысячи белых ежат.

А сквозь метель идет человек

И губы его дрожат.

А ведь он был слепой.

Радостная песня.

Слушаю всегда с удовольствием.

Асадов - самый любимый мой поэт.

Если долгое время не будет никто посещать, вот тогда и почувствуете, что одиночество любить не за что.

Званий, орденов им не давали,

Фуражом могли лишь поощрять,

Но коней конечно врачевали,

Чтоб в строю увидеть их опять.

Не было у лошадей защиты,

И не спрячешь ведь ее в окоп,

Под обстрелами они убиты,

Или ждали - может пронесет.

Видно выбора и не было другого,

Или то была и их война,

И они тянули пушки снова,

Иль топтали лютого врага.

Мы людей погибших посчитали,

Сколько же погибло там коней?

От работы иль снарядов пали,

Или стали пищею людей.

Я уверен, нет тому учета,

Хотя тяжкий труд они несли,

Очевидно кони, их работа,

Победить в войне нам помогли.

Лишь сейчас решили ветераны,

Памятник поставить лошадям,

На горе Поклонной, с павшим рядом,

Поклониться нужно и коням!

Трудно представить нашу победу без этих красивых и благородных животных!

«Они не погибли, а просто ушли - просто ушли в небеса!!!...»