Листая годы

Фото из Google

Наши пришли

Отрывок  из романа “Вчера”

Когда в сентябре 43-го в хутор вошли наши, жизнь, до того тихо и старорежимно булькавшая  в неопределённости оккупации, закипела.

В нашей хате расположился взвод полковой связи и над соломенной крышей на двух шестах струной повисла антенна.

В садочке между самой развесистой вишней и абрикосом замаскировался зелёный “Студебеккер”- со всякими пожитками связистов.

Пока взвод связи обустраивался на новом месте, Бабуля так строго пасла меня, что никак было не вырваться, разве что за руку, как маленького, не держала.

Светёлку занял командир взвода и смешная девушка в гимнастёрке, таких же хэбэшных бриджах при хромовых сапогах и с невиданными наушниками на голове. Командир и связистка  непрерывно сидели у рации, что-то слушали, записывая, и кричали в ответ… К ним непрестанно забегали бойцы, о чём-то говорили, зачем-то то и дело переходя на крик, иной раз с неупотребляемым на хуторе русским матом.

Бабуля выпросила у гостей для меня право спать в моём закутку за грубой, поэтому я там и околачивался после обеда, прислушиваясь и приглядываясь к оперативной работе связистов. 

Когда стемнело, дедушка с бабулей стали основательнее, чем обычно, собирать на стол в кухоньке, чтобы вроде как пригостить и связистов.  Бабушка отварила в большом казанке полведра картошечки, достала из погреба свежего засола огурчиков-помидорчиков, подоила Астру, угромоздив на приставленном к столу ящике глэчик с парным молоком, а дед нарезал кусками вместо хлеба густо сваренную мамалыгу.

Связисты, командир взвода лейтенант Долгих Евгений и его радистка, оказавшаяся, если без наушников, милой девушкой Таней, и нас трое, с грехом пополам расселись у стола.

Освободители тоже не остались в долгу, а открыли большую банку американской тушонки, лейтенант выглянул во двор и чего-то крикнул ужинавшим под грушей бойцам. Один из них сбегал к полевой кухне, замаскированной в садике у Шаповалов, и принёс полведра ароматной пшённой каши.

Каганец из 37-миллиметровой снарядной гильзы давал ровно столько света, чтобы не пронести ложку мимо рта. Всё было необычайно вкусным, да и отсутствием аппетита никто из нас, похоже, не страдал.

– Так и когда же войне конец? – Спросил деда, пользуясь случаем поговорить со знающими людьми.

– Скоро, дедка, уже немного осталось. Как Берлин возьмём, так и точка будет. На лбу у Гитлера, – смеясь, успокоил дедушку лейтенант…

После ужина народ засобирался спать. Лейтенанту Евгению досталась бабыдедова кровать в светёлке, а Таня ушла к соседям Панасенкам, где расположился медвзвод, там с медсёстрами ей было сподручнее. Дедушка с бабушкой, кряхтя, потому что сто лет не лазили, залезли на печь, что в кухне, а я, понятно, притаился за грубой в светёлке. День был так плотно набит интереснейшими событиями, что я уснул, как убитый…

Утром бабушкина строгость ослабела, и я получил возможность обследовать двор, садик и огород насчёт расположившихся и у нас и в соседних дворах солдат Красной Армии – освободительницы.

Почти в каждом дворе в палисадничке или садике угадывались громады машин и танков. По сельской улице, вздымая тучи пыли и распугивая клушек с цыплятами, гремели “Студебеккеры” с пушками на прицепе, полевые кухни, “ЗИС-5”, нагруженные доверху добротными ящиками с боеприпасами.

Я несмело подошёл к “Студебеккеру”, спрятанному в нашем садике. Машина источала волшебный, редко встречаемый мною ранее,  аромат  бензина и моторного масла. Кузов машины, заполненный фанерной будкой,  представлял собой настоящий дом на колёсах.

Задняя дверь кузова была открыта, и в проёме сидел боец, вольготно свесив наружу ноги в сумасшедше начищенных кирзовых сапогах. Он улыбнулся мне, подморгнув левым глазом, и кивнул головой в смысле “Подойди поближе!” Я сделал робкий шажок вперёд.

– Не робей, паря, – сказал боец, продолжая набивать пулемётную ленту патронами.

– На вот, понюхай! – зачем-то предложил он мне и протянул пару соломенного цвета патронов.

Я осторожно понюхал патроны и аккуратно отдал их бойцу. Запах меди, хотя и  слабый, чувствовался отчётливо. Такого запаха я раньше не встречал.

– А теперь понюхай и посмотри вот эти, – продолжал просвещать меня красноармеец, передавая пару вроде таких же патронов, но уже более сильного, красно-морковного цвета. Я удивился, понюхав, что и запах у них был несколько другой, более металлический. 

– Так вот запомни, пригодится в жизни, гильзы первых патронов сделаны из нашей, советской меди, а те, что я давал второй раз, из американской, союзнической. Вроде ничем, кроме запаха и цвета не отличаются, а всё-таки, приятно, что Америка нам помогает. Тебя как зовут, мужик?

– Сенька, – ответил я почти неслышно.

– Ага, Симеон, значит. Знатное имя. А меня попроще зовут – Андреем.

Он легко спрыгнул на землю и протянул мне огромную, твёрдую как дубовая кухонная доска в бабушкином посудном закутке, ладонь. Моя лягушачья лапка  утонула в тёплой несгибаемой ладони.

– Значит, так, Симеон, приходи после обеда, я тебя научу из пулемёта стрелять, пригодится в жизни… – сказал дядя Андрей, улыбаясь.

Под вечер, загнавши Астру, пасшуюся на  привязи у нашего огорода вдоль Чавки, я опять приблизился к “Студебеккеру” связистов. Дядя Андрей увидел меня через открытую дверь кузова и приветственно махнул рукой.

Отложивши бобину, на которую отматывал телефонный кабель с огромной катушки, стоящей на полу кузова, он потёр-потряс ладонь о ладонь, как бы стряхивая пыль, и спрыгнул на землю.

– Ну чё? Постреляем? – Спросил меня, похлопывая по плечу.

– Угу… – промымрил я, никак  не представляя, что мне предстоит.

- Тогда пошли!

Дядя Андрей повёл меня к соседям, Балэнкам, в садике которых тоже делало вид, что пряталось, два “Студера”. Но эти машины, в отличие от нашей, с прочным фанерно-железным коробом, были просто покрыты вылинявшими брезентовыми тентами, натянутыми на каркасы.

У машин скучал, ковыряясь в носу, часовой с карабином без штыка. В глубине кузова первой машины громоздились оружейные ящики и просто навалом куча чёрных с коричневыми прикладами автоматов и пулемётов.

Впрочем, я вначале даже боялся проявлять любопытство и рассматривать открывшийся моему взору арсенал. Было почему-то страшно так, что ноги дрожали.

– Колька, – обратился дядя Андрей к бойцу, который находился в кузове и протирал тряпьём какие-то железяки, – подай-ка Дегтяря и одну тарелку… Из Сеньки человека делать буду!..

Колька нехотя оторвался от дела, выбрал, я так думаю, обещанный пулемёт и закрепил на нём круглый магазин с патронами. Подал оружие дяде Андрею.

Тот легко, как я ложку к борщу, ухватил грозное оружие.

Мы пошли соседским огородом к Чавке. Там остановились на её заросшем пахучим,  но уже довольно пожухлым разнотравьем бережку, и дядя Андрей внимательно оглядел округу. Ну, там, саму Чавку, от которой к осени осталось лишь чавкающее русло, непроходимо заросшее камышом, за ней огороды следующей хуторской улицы, ставок, блестевший слева молочным блеском, стаю ворон, ругавшихся перед сном, устраиваясь на высоченном осокоре, росшем у истоков Чавки на меже огорода коваля Штанька…

– Ну, вот, теперь смотри, – дядя Андрей встал на колени и опустил перед собой пулемёт. Оказалось, что от пулемёта отгибаются две ноги и упираются в землю как бы для опоры.

– Это сошки, для упора и более легкого прицеливания при стрельбе…

Ну, куда здесь пальнём, чтобы ни в кого не попасть? Давай вон по тому осокорю шарахнем. Будем брать повыше, чтобы дворы не  задеть. А то тут у вас и пострелять негде…

Он лёг сбоку пулемёта с правой стороны, сказав мне ложиться прямо за прикладом.

- Вот так правой рукой обнимай приклад, а локтём левой можешь упереться в землю. Так! Смотри в прицел, прикинь, куда полетят пули. Зри сюда!

Прицельные приспособления пулемета состоят из прицела и мушки. Вон на конце ствола мушка. Усёк? А вот у тебя перед носом прицел. Направь ствол так, чтобы мушка расположилась в центре дерева, ближе к вершине.

Дальше что? Зри в прорезь прицела и двигай прикладом тихо-о-о-нечко так, чтобы увидеть мушку. Увидел? Так и держи. Теперь указательный палец располагаем на спусковом крючке…

Дядя Андрей обнял меня левой рукой, а правой подправил приклад.

– Нажимай полегонечку на крючок, а как начнётся стрельба, считай до трёх и отпускай крючок, понял? Айда!.. Жми!

Я  дёрнул спусковой крючок, и наверное за долю секунды просчитал до трёх. Пулемёт страшно дёрнулся и грохнул выстрелами – та-та-та!.. С пяток гильз запрыгали по траве.

Вороньё на осокоре взвилось чёрным облачком и, возмущённо горланя, закружило над деревом. С глубины кроны посыпались мелкие ветки и листья.

– Ты у меня настоящий мужик! – Погладил по голове дядя Андрей. – Ну, давай ещё шарахни, – предложил он мне.

– Неа, я боюсь, – честно захныкал я.

– Не может быть, Симеоны боягузами не бывают, – возмутился дядя Андрей, удерживая меня у пулемёта.

Сзади раздалась и стала быстро приближаться отборная матерщина. Мы оглянулись. Над нами уже нависала дебелая фигура сержанта дяди Фёдора.

– Ну, вы и даёте, мать вашу! Устроили стрельбище посреди села. А если какой колхозник согнётся? В штрафбат захотел, рядовой Конопатых? Тем более с минуты на минуту пополнение прибудет, штабных понаедет тьма…

Ну-ка, по местам дислокации! Оружие – на место! А ты, Сенька, больше с дядей Андреем стрелять не ходи. Сопли лучше почаще вытирай и бабке с дедкой помогай. Понял?.. Гы-ы-ы!..

Однако, как не понять. Уж больно страшный мужик.

На следующее утро в хуторе у школы началось сущее столпотворение. Действительно понаехало много машин, на них прибыло пополнение из тыла, аж из далёкого Сталино. Неуклюже вылезло на свободу человек сто небритых мужиков в кухвайках, домашних кожушках и в чунях на стоптанных в хлам валенках.

Бравые конвойные ребята, матюкая новобранцев, великодушно разрешили им рвануть по кустам, чтобы отлить с дороги, и сами, разминая ноги и спешно расстегивая мотни и ширинки, засеменили за подконвойными к кустам лесополосы, начинавшейся сразу за кузней вдоль колхозного сада.  

Добавилось и начальства. По хуторским улицам, как малахольные, носились, украшенные антеннами, два “виллиса”, поднимая столбы пыли и распугивая кур. В каждом водитель, на правом сиденье офицер, сзади два автоматчика.

 Я долго стоял в воротах и смотрел на эту кутерьму. Воротами у дедушки назывался заезд во двор, обрамлённый кустами жёлтой акации и обозначенный двумя красивыми деревами – ясенем и осиной.

После обеда я сделал вид, что немного поспал, разделив кампанию с дедушкой. Мы устроились на свежем воздухе под навесом, где деда сушил сено, укошенное вдоль Чавки. Но какой там сон, если в хате поминутно хлопали двери и по двору проносились то вестовые, то дневальные, то ротные командиры, которых вызывал на связь командир полка.

Даже в огородах вертелись солдаты, жгли костры, каждые два часа жрали тушонку и страшно матюкались. Некоторые ходили на ставок, стирали там свои гимнастёрки и портянки, купались.

В конце двора, где начинались грядки и делянки огорода, стояла летняя печка, выложенная из кирпича, небольшой столик, за которым мы в хорошую погоду, а это значит, что всё лето, когда обедали, когда ужинали.

Так там росла единственная яблоня, причём очень хорошая, “Белый налив”. Бабушка её очень любила, потому что в довоенные годы  она умела из этих яблок варить славное варенье. Ну а как война загудела, так мы эти яблоки просто сами по себе хрумали, потому что сахара на варку варенья было не достать.

Ну и вот, к чему я это говорю? После обеда к хате подъехал “виллис” с каким-то важным командиром. Он с ординарцем зашли в хату, и в светёлке начальник ругательски ругал и комвзвода связи лейтенанта Евгения, и радистку Таню.

Потом они все вышли во двор и закурили под старой грушей.

– Шашлычка хочу, лейтенант, – засмеялся майор, сверкнув золотой фиксой в верхнем ряду добротных белейших зубов.

– Организуем, товарищ майор, сейчас займусь. Пока вы съездите в Дыхановку и посмотрите, как там налажена связь, я всё и спроворю… – с побитым видом согласился дядя Евгений.

– Лады! – великодушно согласился начсвязи полка и, махнув ординарцу, пошёл с ним к стоявшему у ворот “виллису”. Заверещал стартёр, и машина скрылась в пыли.

Глава из романа «Вчера»