НЕТ В ЖИЗНИ ЧЕЛОВЕКА НИЧЕГО ТАКОГО, ЧТО ОН НЕ СМОГ БЫ ПРЕОДОЛЕТЬ

НЕТ В ЖИЗНИ ЧЕЛОВЕКА НИЧЕГО ТАКОГО, ЧТО ОН НЕ СМОГ БЫ ПРЕОДОЛЕТЬ

   Зачастую у меня возникает нестерпимое желание куда-то идти, но куда чёткого представления нет. Так получилось и в тот раз, когда я был в станице.. Вышел за ворота: на рынок не тянет, на Чиру купаться опротивело, в гости – никакой охоты нет. Пошагал, словно с зажмуренными глазами. Даже интересно стало, куда приду и что увижу?

   Узкая, песчаная  тропинка долго петляла в густом высокорослом сосновом лесу между обросшими мхом пеньками, высохшими мелкими болотцами с кочковатым дном, иногда  с тухлой водой, затянутой тиной, кучами сухих веток вперемешку с опавшими листьями, мимо заброшенной лесопилки с гниющими опилками, разваленного детского сада, закутанного в тишину, мусорной свалки, железного, поржавевшего остова  автомобильного парка,  порой среди  обожжённых деревьев, «вылизанных» жгучими, солнечными лучами до блеска, отчего они были похожи на скелеты причудливых животных, пока не вывела  меня к большой, заасфальтированной дороге, которая одним концом замыкалась на станичном элеваторе с длинной вереницей грузовиков, подвозивших зерно,  а другим - в невидимый из-за удушливого и плотного дыма  от горевшей степи Дон.

   Перейдя через дорогу, я оказался как бы в проходе между двумя кладбищами. Одно чистое, без сорной травы, с ухоженными могилками. Другое – заросшее бурьяном, с разваленными крестами и высоким крепко стоящим гранитным памятником без фотографии, имени, отчества, фамилии, но с чудом сохранившейся надписью.

   Кладбища одновременно пугают и притягивают меня,  есть в них одна особенность, лично для меня. За годы набираются много мыслей. Порой трудно разобраться в них, Какие уводят от жизни, а какие наполняют меня жизнью? На кладбищах, как мне думается, имеется нечто живое, разумное, которое изгоняет пустословие.

   «НЕТ В ЖИЗНИ ЧЕЛОВЕКА НИЧЕГО ТАКОГО, ЧТО ОН НЕ СМОГ БЫ ПРЕОДОЛЕТЬ», - прочитал я на памятнике.

   Врезалась эта фраза в душу, но из-за моей противоречивой натуры тотчас вынырнул вопрос. Схлестнулись. А действительно ли это так? Может быть, просто красивая, крылатая фраза, подобная фразе Марка Авре́лия Антони́я,

   «Жить каждый день так, как если бы он был последним, никогда не суетиться, никогда не быть равнодушным, никогда не принимать театральные позы - вот совершенство характера. Наша жизнь - это то, во что её превращают наши мысли». 

   Простоял возле памятника  минут пять. Всё думал. Вроде бы и так до сегодняшнего дня, но жизнь пока  не стекает в неизвестность, а продолжается. Худо ли, хорошо ли, скачками или плавно, с болью и смехом -  загруженная прошлым тянет: не взорвалась.

Такого, что не смог бы перенести – ещё не было. Выкарабкивался, где мог. стоя, бывало и  на карачках, случалось и ползком. Бог ли миловал или судьба так сложилась – точно пальцем указать не могу. Иногда мелькнёт мысль: не плохо, когда наседают и сломить пытаются, думать начинаешь. Пропал, когда в безволие откатываешься.А вдруг, встречу такое, что не под силу окажется? От такой мысли не то, что морозно стало, а холодновато. Не надышалась ещё душа!

   Пошёл к новому кладбищу и остановился  возле железной оградки с четырьмя  звёздочками, вырезанными из жести и покрашенными в красный цвет.

   Две могилки.  В одной тёща Мария Моисеевна. В другой - тесть Иван Яковлевич. Как завешали они, так сыновья и исполнили.

   Сначала я вспомнил Марию Моисеевну:  худенькую, стремительную, носившуюся по двору, словно ветер. Веник подхватит – двор чистый.  На кухне загремит – на столу и жаренное и пареное. За швейную машинку сядет, строчку пустит - костюм готов. Калитка хлопнет – на рынке свежими овощами загружается. Родственники приедут – с набитыми сумками уходят. Соседка придёт – с пустыми руками домой не возвращается. Пацаны под шелковицу подберутся – она тряхнёт и собирай полный рот. Невестка на младшего сына пожалуется: вчера хлебнул – в ответ: не горюй, возьми хворостину и по мягкому телу вздуй. Муж власть ругает – у неё своих забот хватает. Вечер наступил – баня топится.

   Крылатых фраз она не знала, о последнем дне никогда не упоминала, а говорила: завтра нужно доделать то и то.  Заполняли такие мысли  мою голову и вечером, укладываясь спать, думал и представлял, как бы по-хозяйски и половчее сделать, что она велела. И сны были хорошие.

   А Иван Яковлевич? Увалень,  мало говорливый. Много трезвым не сказывал, а  выпивши - прорезался: на войне пушку таскал, в этом месте сыновья перебивали его: тяжело было пушку таскать? – в ответ слышали: на войне тяжело не железо таскать, а душу и ноги  удержать. После войны Иван Яковлевич станицу с мужиками, да бабами  поднимал. Хозяйство своё  крепко держал. Строил, мастерил. С соседями в дружбе жил. Когда праздник был – двор полон гостей. От крылатых фраз был вдалеке, к хорошему застолью близко. До пенсии в уголовном розыске работал, после пенсии день деньской в гараже стучал, пилил. Спуску себе не давал, несмотря на больные лёгкие и частенько высказывал нам.

- Если б не Мария, давно бы со двора вынесли, а так гляну, как она мотается, и сам за ней тянусь.

   Хотел я подольше посидеть, повспоминать своих батька и мать, да Вася позвонил: поехали на рыбалку на Дон.

   Возвращался я назад по той же самой тропинке.