Финансовый кризис и… ничего финансового

Слово «кризис» имеет греческое происхождение. Этимологические словари выводят κρίqis от глагола κρίνω, «отделяю», «разбираю». Он родственен латинскому глаголу cerno: исходное значение корня было связано с представлением о сортировке или просеивании через сито (ср. H. Frisk, Griechisches etymologisches Wörterbuch, II, 21). Итак, первое и основное значение — «разделение», «различение». Примечательно, что слово довольно рано укоренилось в философском языке. Среди первых контекстов словоупотребления в классическом греческо-английском лексиконе Liddell & Scott указывается несколько выражений из Аристотеля, великого обновителя и устроителя античной философской терминологии. Вот одно из них: (Политика, 1321a30). Здесь Аристотель, обсуждая проблему государственного управления, говорит о необходимости отбора между достойными людьми.
Второе значение слова κρίqis — «суд»; и именно оно стало поистине судьбоносным как для философии, так и для европейской культуры в целом. На полях заметим, что множество важнейших философских терминов (например, «категория» с исходным значением «обвинения», «причина» со значением «вины» и др.) произошло именно из практики состязательного судоговорения, важнейшей стороны полисной жизни греков. Так, уже Парменид, элейский философ начала V в. до н.э., произносит в своей поэме «О природе» (фр. 8, ст. 15–16): «Решение — вот в чем: / Есть иль не есть?» Речь идет о споре космического масштаба, тяжбе, требующей решения: или принять разумом истину бытия («мыслить и быть — одно») и отмести ложь небытия, или беспомощно блуждать подобно глухой и слепой толпе.Однако наиболее остро проблема кризиса как подлинно философская тема встает во время суда над Сократом, от которого афинские граждане потребовали «дать отчет» в его деле. Опять-таки на полях заметим, что такая проблема (от др. греч. , «выбрасываю вперед») — не просто очередная досадная помеха, а неизбежное препятствие на привычном пути действий и мысли, которое как бы бросает нам вызов и требует дать отчет в том, что мы есть. Впрочем, критикой этимологический ресурс «кризиса» не исчерпывается. У греческого врача Галена мы сталкиваемся со специфическим узусом в смысле поворотной точки, перелома или внезапного поворота к лучшему или худшему. Именно в этом медицинском значении слово сrisis (как заимствованное из греческого) встречается в латинском языке (ср.: Сенека, Нравст венные письма к Луцилию, 83, 4), а оттуда перекочевывает в новоевропейские языки. Фасмер (Этимологический словарь русского языка, II, 376) утверждает, что в русский язык слово попадает через немецкое Krisis — причем довольно рано, в начале XVI в. А в немецкий язык оно естественным образом пришло еще раньше из французского (crise). Итак, основное значение слова «кризис» в новоевропейских языках — переломный момент, тяжелое переходное состояние, обострение, опасное неустойчивое положение.Кризисное состояние осмысляется в языке как разрыв в нормальном течении человеческой жизни, нарушение хорошо отлаженного отношения между «Я», обществом и миром, которое требует выстраивать это отношение заново. Если это удается, то разрыв становится прорывом, если нет — то наступает катастрофа. Все может повернуться так или иначе. Но не автоматически, само собой, как бы по воле случая! — пониманию этого учит нас критика. Поворот «решающий» потому, что существуют до предела заостренные альтернативы. Они-то и требуют решения, от которого зависит: жизнь или смерть, успех или крах, спасение или проклятие. Распространенность понимания кризиса как суда подтверждается поздним византийским словарем Суда (X в.). В статье 2444 для пояснения приводятся слова ψῆφος и βάσανος. Первое означает камешек, который употребляли для подачи голоса в суде, а второе выступает синонимом пробного (или пробирно-го) камня. Этот камень, известный также под именем lapis lydius, представлял собой брусок из тонкозернистого кремнистого сланца и служил в древности для определения пробы благородного металла.В Евангелии от Иоанна (5, 21 и сл.) служение Иисуса описывается как эсхатологическое: «Ему подобает делать живым и судить ( и κρίνειν)». Однако, согласно Бультману, здесь имеется в виду не столько «последний» Судный день, не пришествие Христа как драматическое для всего космоса событие недалекого или отдаленного будущего, сколько свершение, происходящее уже теперь.

«Слушающий слово Мое и верующий в Пославшего Меня имеет жизнь вечную и на суд не приходит, но перешел от смерти в жизнь» (5, 24).
«Наступает время, и настало уже, когда мертвые услышат глас Сына Божия и услышавши оживут» (5, 25).
«Верующий в Него не судится, а не верующий уже осужден... Суд же состоит в том, что свет пришел в мир; но люди более возлюбили тьму, нежели свет» (3, 18 и сл.).
«Кто соблюдет слово Мое, тот не увидит смерти вовек» (8, 51 и сл.).
«Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет; и всякий живущий и верующий в меня не умрет вовек» (11, 25 и сл.).

Итак, с пришествием несущего Откровение последовал кризис. Кризис — это в известном смысле разделение; т.е. он не основывается на каком-то особенном процессе кризиса (помимо Откровения ничего не происходит), он лишь вскрывает то, что было. Речь идет о том, что Откровение как бы высвечивает ситуацию бытия-в-мире, держания за мир, за мирское как грех. Бультман пишет: «Не Сын судит, а мир судит как бы самого себя. Слово, которое говорит Иисус, судит (12, 48); ибо в зависимости от того, как слышат это Слово, разделяются и две возможности. Кризис осуществляется по способу реакции на Откровение. Наступает время и настало уже: именно тогда, когда провозглашается Откровение». Таким образом, вместе с разделением кризис является и судом; ибо на нем приобретает актуальность грех. Поэтому кризис становится судом в смысле осуждения гневом Божиим.С социально-философской точки зрения, кризисное сознание уже давно считается отличительным признаком модерна — неслучайно на рубеже XIX–XX в. кризис становится приоритетной темой философской рефлексии (ср.: Т.Ю. Сидорина, Философия кризиса, М., 2003). Бешеный темп научно-технического развития и ощущение ускорившегося бега времени поставили под вопрос значимость таких трансцендентных ценностей, как Бог, мораль, культура. Слова «последнего совершенного нигилиста Европы» о том, что «Бог умер», знаменовали собой осознание утраты того, что придавало жизни смысл.Экономическая сфера бесконечно отдалилась от реальности общественной жизни, позволив себе забыть о ее моральных стандартах. Политика же продемонстрировала безответственность, бездумно доверившись созданию ценностей за счет денежного обращения. Также стала очевидной опасность сведения политики к простой общественной «подсистеме», понимаемой как нечто вроде «государственного менеджмента». Ведь в чрезвычайной ситуации именно политика отвечает за сохранение общественного целого. Поэтому там, где это целое не считают достойным внимания всех и самоотдачи лучших, кризис грозит обернуться самыми опустошительными последствиями.

Александр Михайловский
Источник: Журнал "Сократ"