Поэма дороги

По глухим далёким деревушкам возвращался с фронта я домой...
	Старая песня

Он сказал мне: «Твоего отца
встретил я в Екатеринодаре.
После боя пот катил с лица.
В скверике сидел он с кем-то в паре:
пиво пили, сухари грызя,
оба при погонах, при параде,
и хоть в классе были мы друзья,
прибыл я в передовом отряде
красных войск. Тот город час назад
сходу был будёновцами взят,
и, возможно, старой дружбы ради,
крикнул я: “Смывайтесь! Город наш!”
Он кивком со мною попрощался
и – бегом. Вокруг был ералаш.
С ним с тех пор я больше не встречался».

Тётка говорила: «Он тайком
в дом вошёл. Глядим: бродяга вроде.
Помнится, он был в тряпье таком,
как на самом жалком нищеброде,
словно выбрался из-под земли,
чёрный весь от копоти и пыли,
еле-еле мы его отмыли,
всю одежду вшивую сожгли,
в то, что отыскалось, приодели,
он ведь шёл с Кубани на фуфу,
простудился, кашлял две недели,
хорошо ещё не слёг в тифу.
Как ещё душа держалась в теле?»

Вижу, как он шёл по пустырям,
спал в стогу и прятался в овраге,
хлеб выпрашивал у хуторян,
примирившись с долей бедолаги,
как с дорожной палкой и сумой.
высохший, нездешний, тонколицый,
по глухим просёлкам брёл домой,
обходя слободки и станицы.

Помнится: совсем в другом году,
двадцать с лишним лет спустя, из плена
с посохом и торбою бреду,
видно, суждено мне на роду
повторить такое непременно.
Видно, так. Иначе – почему
мне пришлось однажды самому
испытать дорогу и суму,
спать в ометах, зарываться в сено?

Вспомнилось всё это на заре,
в час, когда колёса в такт стучали,
числа спутались в календаре,
может, все часы на свете стали
вслед за приговором в трибунале:
сдался в плен и сдал своих солдат...
к высшей мере!.. заменить!.. штрафбат!..
Может, вывезет ещё кривая?
Жизнь идёт, размерен стук колёс,
мчит состав, дай Бог, не под откос,
мчат вагоны, стук не прерывая,
ничего, что за стеной конвой,
что вокруг штыки заградотряда,
слава Богу, кончено с тюрьмой,
всем паёк положен фронтовой,
живы все, чего ещё нам надо?
Спят в теплушке рядовые, спят
все от лейтенанта до майора,
всех лишили званий и наград,
всех сюда загнали без разбора,
спят ещё под стук колёс, но скоро
многих не сочтёшь из тех ребят,
это будет скоро, скоро, скоро,
через час подъём, консервы ешь,
жуй краюху, чай хлебай горячий,
скоро, скоро, так или иначе,
с жизнью распрощаешься собачьей,
на исходный выведут рубеж,
а потом – наперевес винтовки
и – на колья проволочных мреж
без артиллерийской подготовки.

А пока что полз туман густой
над землёй, над энной высотой,
и состав уже подполз к платформе,
из вагонов выводили нас
в плотный слой тумана, в ранний час,
в тесный мир: вчера он был просторней.
Строй, поверка, быстрый перекур,
шуточки под взвизги местных дур,
и уже команда: по вагонам!
Что стряслось? Я, кажется, отстал,
поезд всё быстрей, а я вдоль шпал
во всю прыть – бегом за эшелоном.
Угораздило. Попал в беду.
Но ещё рывок – и на ходу
в поручень рука вцепилась шаткий,
миг – и я на тормозной площадке,
от судьбы, как видно, не уйду,
не укроюсь за кустом в распадке.
Вот он – лес, потом ищи-свищи,
вот он – мир, где всё в тумане тонет,
вот – болото, кочки да хвощи,
всё молчит, ничто не растрезвонит,
вот он – я, и рядом никого нет.
Но туман растаял. Ветер. Дождь.
Ни лесов, ни мимолётных рощ.
Где хвощи? Где кочки? Где болотца?
И гремит состав, летит вагон
в дождь и ветер, времени в обгон.
Чем вся эта скорость обернётся?
Снится мне: отец идёт пешком
с посохом корявым и мешком
от станицы – по степи – к станице,
то ли сам иду я с посошком
по степи... ещё мне что-то снится.
Мог бы я уйти за тот предел,
слиться с бором, с лиственною пущей,
но рукой зачем-то прикипел
к поручню тюрьмы своей, бегущей
в неизвестность, где конец пути.
пуля в лоб, а может, боль в кости
будет годы долгие знакома,
мир широк, да некуда уйти
от себя, от времени и дома.
Все дороги и тропинки все
на болоте, в чаще и овсе,
в кукурузе и чертополохе,
может быть, для нас не так уж плохи,
в дом родной, к последней полосе
мы шагаем, пленники эпохи.

В ночь, когда нас бросили в прорыв,
был я ранен, но остался жив,
чтоб сказать хотя бы о немногом.
Я лежал на четырёх ветрах,
молодой безбожный вертопрах,
почему-то бережённый Богом.

20 августа 2001

  
Стихи А. М.

Ревича публикуются с разрешения вдовы поэта Марии Исааковны Ревич.