«В том времени, где и злодей…»

                   Памяти Осипа Мандельштама 

 

 

В том времени, где и злодей —

лишь заурядный житель улиц,

как грозно хрупок иудей,

в ком Русь и музыка очнулись.

 

 

Вступленье: ломкий силуэт,

повинный в грациозном форсе.

Начало века. Младость лет.

Сырое лето в Гельсингфорсе.

 

 

Та – бог иль барышня? Мольба —

чрез сотни вёрст любви нечёткой.

Любуется! И гений лба

застенчиво завешен чёлкой.

 

 

Но век желает пировать!

Измученный, он ждет предлога —

и Петербургу Петроград

оставит лишь предсмертье Блока.

 

 

Знал и сказал, что будет знак

и век падет ему на плечи.

Что может он? Он нищ и наг

пред чудом им свершенной речи.

 

 

Гортань, затеявшая речь

неслыханную, – так открыта.

Довольно, чтоб её пресечь,

и меньшего усердья быта.

 

 

Ему – особенный почёт,

двоякое злорадство неба:

певец, снабженный кляпом в рот,

и лакомка, лишённый хлеба.

 

 

Из мемуаров: «Мандельштам

любил пирожные». Я рада

узнать об этом. Но дышать —

не хочется, да и не надо.

 

 

Так значит, пребывать творцом,

за спину заломившим руки,

и безымянным мертвецом

всё ж недостаточно для му́ки?

 

 

И в смерти надо знать беду

той, не утихшей ни однажды,

беспечной, выжившей в аду,

неутолимой детской жажды?

 

 

В моем кошмаре, в том раю,

где жив он, где его я прячу,

он сыт! А я его кормлю

огромной сладостью. И плачу.