Патриотическое болото

На модерации Отложенный Последний опрос Левады-Центра о патриотизме свидетельствует, что число патриотов, после того как цена на нефть потеряла половину, порядком уменьшилось (с 78% в 2007 году до 70% в 2010-м). Что, само собой, показывает, что патриотические понты возрастают с силой государства (а точнее, понтами властной элиты) и чахнут, когда источников для разговора через губу становится меньше. В этом опросе много прелестных вещей: и то, что только 27% считают патриотизмом работу во благо страны, и только 13% (в 2007 еще меньше — 10%) полагают, что патриот обязан говорить о своей стране правду, какой бы горькой она ни была. От противного получаем, что 87 процентов патриотов уверены, что о родине, как о мертвом, или хорошо, или ничего.

Но мне бы хотелось поговорить о другом: о том, из какого сора растут эти цветы? Или откуда патриоты брались в моей собственной жизни, причем, сразу оговорюсь, я не полагаю свой опыт ни уникальным, ни аутентичным для подобного исследования. Но так как другого опыта у меня нет...

Начну с конца. Утробный нацизм и патриотизм — это не расовая, национальная, генетическая или иная хренотень, а в чистом виде социальный, а точнее, культурный опыт. То есть, как бы ни относиться, скажем, к современному искусству (это я к тому, что я отдаю ему должное, как верхотуре в иерархии культурного моделирования, но многие не считают его за искусство в традиционном смысле слова и, конечно, по-своему правы) — так вот, тот, кто рубит фишку в contemporary art, тот с очень высокой долей вероятности не русопят, не квасной патриот, не православный ханжа, а я бы без преувеличения сказал — интернационалист. Теперь — почему.

По первому образованию я математик, технарь, хотя практически по этой специальности не работал, если не считать двух лет после вуза в программистской лавочке. Однако многие знакомые, приятели и друзья, которыми люди обычно обзаводятся в розовой юности и молодости, были математики-физики-инженеры. Дальше жизнь пошла уже по другой колее, но друзья детства, так получилось, по крайней мере, до перестройки, были рядом. Тем более что многие из них так же выбрали узкую нонконформистскую дорожку, и разницы между ними и приятелями из литературной и филологической тусовки практически не было (если не считать разницу культурного багажа, но он, этот багаж, долгое время казался чисто количественным: одни знают и читают чуть больше, другие чуть меньше). Я своим математическим образованием даже гордился, и какой бы игривой, игровой, прихотливо барочной ни была моя фраза, сквозь пух, плавники и перья, кольца и кульбиты, ложные ходы и игру слов проступала, как мне кажется, здоровая логика, полученная в виде бонуса от тысяч часов, потраченных на решение математических задач и доказательства разнообразных теорем.

Все изменилось после перестройки, тогда, как мы все помним, было несколько лет разброда и шатания, бурного социального перестроения, серьезных и курьезных социальных обид, Монбланы несправедливости, Арараты лицемерия и Карадаги обмана. Но когда дым рассеялся, и из первой ложи стало возможным окинуть взглядом партер, я стал медленно, но верно приходить в ужас. С моими литературными и филологическими друзьями-нонконформистами почти ничего не произошло, среди них было несколько преуспевших (их можно было пересчитать на пальцах одной руки: Дима, Лева, Витя, Вова), остальные кое-как держались на плаву, но изменений в мировоззрении не произошло и дискурс бесед не изменился, разве что появился новый материал для обсуждений.

Зато мои друзья юности — технари, с которыми, понятное дело, я уже виделся далеко не так часто, при встречах изумляли меня суровостью происходящей в них трансформации: тотальное отрицалово реформ, бьющая через край обида, твердокаменная уверенность, что все дерьмократы — продажные твари и при совке было, наверное, лучше. А еще через пару лет откровенная, ничем не сдерживаемая и только на первых порах стеснительная ксенофобия, бородатый панславизм (не отдадим братьев сербов, пусть они хоть сто раз неправы), русский империализм, великодержавие, православие, поддержка Путина, войн с Чечней и Грузией и т.д.

То, что это не национальное, а культурное, я убедился, когда на несколько лет оказался в Америке и смог проследить судьбу тех же мелкотравчатых итээров в эмиграции. Социальное почти не имело значения, я встречал очень богатых и сидящих на SSI (социальное пособие), но все они в эмиграции (их вариант перестройки) стали гордыми и непримиримыми сионистами, исламофобами и еврейскими патриотами, хотя в России я об их еврействе мог даже не подозревать, потому что это еврейство, скажем так, не выпячивалось.

Почему я об этом пишу и придаю такой вроде бы простительной слабости, как национализм, столь преувеличенное значение? Потому что только после перестройки я, уже далеко не юноша архивный, понял наконец-то, как пришел к власти немецкий нацизм (как, впрочем, и то, что он может еще выйти на сцену бесконечное число раз и почти в любом месте). То якобы болото, которое стало в свое время питательной средой нацизма III рейха, на самом деле уже давно находится в состоянии низкого старта в России, Америке, Израиле. Ведь только от политики властей предержащих зависит: объявить или нет однажды утром, что эти чернозадые нацмены, кавказцы и прочая шелупонь органически враждебны русскому государству, нашей замечательной духовности, что многосотлетние попытки с ними объясниться, их ассимилировать оказались неуспешными, почему правительство и считает (грозный голос Левитана), что эта инородческая мразь должна быть интернирована, вышвырнута за пределы России, а те, кто откажется, пополнят уже готовые лагеря для интернированных. И ужас как раз в том, что за эту русскую хрустальную ночь проголосуют (после тяжких раздумий, конечно) не только якобы деклассированные люмпены и электорат Жириновского, но и мои друзья юности, если, конечно, идеологическую программу русского нацизма будут готовить не хромой на голову Миша Леонтьев или стеснительный Максим Шевченко, а люди более или менее рассудительные, каковых Сурков или его alto ego найдет легко, было бы желание.

Я так в этом уверен, потому что увидел полностью мобилизованное сознание тех же совковых итээров в эмиграции, в Америке и Израиле, они давно не считают за людей палестинцев, вообще арабов и тем более исламистов. Если бы было возможно, они бы с легкостью стерли их с лица земли, чтобы не мешали жить, а ведь это, так сказать, интеллигентные люди, только попавшие в сложные личные обстоятельства, настроившие их на экстремистский лад. И, одновременно, попавшие под колпак соответствующей тотальной пропаганды, что мгновенно стерла последние и неясные следы былого интернационализма с его мифами о равенстве всех наций, религий и народов. Пропаганды, объяснившей, что в исключительных обстоятельствах нашей судьбы мы должны быть непримиримы по отношению к тем, кто нас ненавидит. И значит, можем разрешить сегрегацию и апартеид (в Израиле, как подсчитал бывший президент Джимми Картер, 35 законов, в которых палестинские арабы поражены в правах по сравнению с евреями). Печи Освенцима давно бы появились, если бы была хоть минутная уверенность в безнаказанности (ее, к счастью, нет, и не будет).

И мои друзья юности, увы — точно такое же болото. Да, со всеми интеллигентскими прибамбасами, они, что называется, мелочь со стола не воруют, вполне порядочные люди (как и их еврейские коллеги) во всем, за исключением проблематики русского империализма и нашей национальной великодержавности. У меня есть серьезное сомнение, что власть, как бы она ни была бедна на головку, вряд ли в ближайшее время захочет раскрыть этот ящик Пандоры. Чай, не Израиль, и наши нацмены попассионарней ихних будут, да и вообще выпустить нацистского джина из бутылки легко, вот только Хоттабыча вернуть вряд ли удастся.

И последнее: что касается исключений, то исключения, причем самые поразительные, конечно, есть. То есть тысячу раз было и еще сто тысяч раз будет, что человек с любым образованием (или вовсе без него) становился культурно вменяемым человеком, с которого радиоактивный националистический душ стекает ручьями и высыхает мгновенно, как и не было. Есть, несомненно, только я, недотепа, не видел: то есть до перестройки видел, а потом одно потенциальное или реальное националистическое болото. Так что жду опровержений, которые будут приятны душе моей, как розовое масло после загара.МИХАИЛ БЕРГ