Сон

1.

Два потрясения, произошедших в жизни мальчика, оставили неизгладимый след в его душе. Первое произошло, когда ему было 8 лет. Тогда родители взяли его на все летние каникулы на «историческую родину» - в деревню. Вернее – хутор на Нижнем Чиру. В один из дней отец взял сына с собой в Ночное. После позднего ужина из печеной картошки с ароматными помидорами «бычье сердце», его разморило у костра, где для неспешной беседы собрались все, чей черед был сторожить конский табун. Отец указал ему направление их поста, предупредив, чтоб шел он осторожно - от обрыва ожидать конокрадов было маловероятно, поэтому для городских определили место около яра. Даже после слабого света догорающих углей, глаза не сразу могли различить в темноте дорогу. Но чуть отойдя неуверенными шагами от мерного людского разговора во тьму, мальчик вдруг увидал поразительную картину: четко очерченный черный край поля, обрывающийся в ночное небо, как театральная рампа, был подсвечен звездами.

Все небо было усеяно сияющими кристаллами. На любой вкус – огромные и малюсенькие, яркие и мигающие, белые и цветные.  И всюду, куда хватало глаз, тянулась контрастная полоса черной земли и светящегося, будто ночник, накрытый дуршлагом, ночного неба. Взволнованный, он долго смотрел вверх, пока не затекла шея. И тогда, взобравшись на соломенную «кровать», закинув под голову руки, продолжил разглядывать вдруг открывшееся ему чудо – Млечный путь. Где-то там, он уже знал из книжек и мультфильмов, должны быть Марс, Юпитер, Кассиопея…Большая медведица…Созвездие Тельца…

     В этом немом восторге от огромности мира и в тоже время от его, мальчика, сопричастности к этому величию– вон, просто протяни руку и коснись любого небесного светлячка-  ему показалось, что открывается какая-то очень важная тайна. Та, которую ищут все. Которую пытались разгадать жившие до него   на Земле люди и которую он теперь подарит всем. И все вокруг была ПРАВДА! Истинная, без запутанных, придуманными человеками, определений, без названий и ярлыков.

Такая простая и ясная, как этот небесный свет, которым с ним сейчас говорит Бог. Не тот бог, которого нет, которого придумали из страха люди, а тот, которого на уроках ошибочно называют Природой. Просто надо чуть задуматься, чтобы оформить эти понятные мысли в слова и тогда больше никому никогда-никогда не надо будет ничего бояться. А можно проще – просто разбежаться, что есть мочи и со всего маху прыгнуть с края прямо в это искрящееся небо. Только руки распластать пошире…

Второе потрясение, вернее сказать – раз-очарование, произошло с ним лет в четырнадцать. Это был спектакль про театр. Или фильм про кино. Про то, как снимают кино.  И вдруг выяснилось, что оказывается артисты – не плачут!

Нет, он знал, что они не умирают взаправду в кино. Знал. Пусть умирают понарошку, но разве страх, что Каплан выстрелит в Ленина …  Но то, что когда он вцепляется в подлокотник кресла и всем телом подается вперед, волнительно ожидая – проскочат ли горящий мост неуловимые мстители, то…Что когда Штирлиц, комкая уже пятую закуренную сигарету, смотрит через весь зал на свою, последние десять лет  не смеющую подойти к нему, жену…  и когда у мальчика начинают часто-часто моргать глаза…

То тут раздается окрик:

-Стоп, стоп, стоп!

И откуда-то сбоку выходит лысый полный дядька, одетый в вязанный жилет. И он начинает ругать Штирлица. Или Неуловимых.

И говорит им, что они неправильно вот тут и вот тут сели, И НЕПРАВИЛЬНОЕ ВЫРАЖЕНИЕ ЛИЦА сделали. Что зритель останется безразличным. А он не должен быть безразличным. И любимые артисты соглашаются с ним, что мол – да, что мол – правильно: не так надо плакать, не так смеяться.

 И от этого открытия получалось, что любое сильное   чувство бросало тень неискренности и лицемерия на человека, его выражавшего. Беда даже была не в том, что от него добивались чего-то обманным путем. Беда была в том, что лицемер, использую специальную технику, мог сам себя обманывать, чтобы внушить другим те чувства, которые имитировал. Оказалось, что люди любят и с готовностью принимают эти правила игры. Им нравится, когда их обманывают. Только если красиво. Даже если однозначно отдавало ложью. Чем больше неправда была похожа на правду – тем выше она ценилась. Открытие выворачивало правду в кривду.

2.

Он был в нокауте уже после левого бокового в висок, но, еще до того, как его коуч успел вскочить с белым полотенцем, еще до того, как взвыли трибуны и кинувшийся разнимать соперников арбитр смог прорычать "брек", скорее по инерции боя, он получил смертельный хук правой в челюсть,

Звуки, цвета, пятна света, само замершее время- все лавиной обрушилось на меня , и я стоял, вжатый в угол локтем рефери, не разбирая его слов , сам едва держась на ногах. 

Красные круги в глазах водили дьявольские хороводы. Некоторое время спустя я ощутил острое желание посмотреть лежащему в лицо и напряг зрение. 

Бесполезно: врачи, помощники, организаторы- множество людей скрывало его от меня.

  Лишь на мгновение мелькнуло оно, когда носилки вытягивали через канаты с ринга. 

 Мне показалось, что оно не качнулось случайно, а он намерено повернул его ко мне и недобро подмигнул. 

Но может это было не бледное лицо, а игра теней и складок простыни, которой его укрыли с головой,,,,

Я помню, что это была обычная связка: два прямых, левый боковой полу-крюк и хук справа. 

Первую двоечку он пропустил, но выстоял, вторая его свалила. Так: левый прямой нашел щель в блоке, которым он укрывал лицо, но лишь мазнул по щеке. Правый ворвался в образованную брешь, пока противник был в панике и серьезно бахнул в челюсть и нос. Рефлекс сработал и он, впадая в состояние грогги, сомкнул плотно перчатки перед лицом. И оголили фланги. Откуда и прилетел мой левый полу-крюк, выставив из перчаточной крепости голову противника навстречу мчащейся праворукой немезиде. 

Бум-  левой, бам- правой, бах- левой, бабах- правой,

Точка

Бум, бам, бах, бабах. 

В общем-то, быстро

И неотвратимо. 

Как все в нашей жизни. 

Где все подвержено законам физики, пусть даже и не познанным в полной мере. 

Да и  есть ли она, та, полная  мера?

3.

Помещение было скорее траурно темным. И не столько от какого то подвального полумрака, контрастирующего с, пусть и сильно рассеянным, но дневным солнечным светом, и не из-за черной керамике на стенах. Просто скорбь была разлита в воздухе, едва смешанная с запахами нашатыря или хлорки. Впрочем, оно вполне могло быть и медицинским учреждением, какой-нибудь больницей. Или моргом. Хотя по качеству интерьера скорее уж крематорий. ВИП комната. К могильным ассоциациям я мог прийти по той еще причине, что рядом с моим ложем, похожем на операционный стол и каталку одновременно, сидел мой дед. Я не знал, который из трех, но точно знал, что это мой дед. Их трудно было перепутать: двое были полной противоположностью друг друга, а одного я никогда не видел. Но их объединяло одно- все они давно умерли: оба родных в Отечественную, а неродной- в Перестройку. 

Страха во мне было не больше, чем перед экзаменом у доброго препода. Чуть-чуть страха

И океан ужаса. 

Страх - он был тревожный, как звон комара сквозь сон. Как далекий набат пожара. 

Ужас был добрый. 

Когда-то я видел в избыточно натуралистическом фильме о природе как удав заглатывал кролика: они сперва долго смотрели друг на друга с очень близкого расстояния, при этом удав медленно складывал пружину своего гибкого тела в кольцо для финального броска. Мгновенье - и голова кролика в пасти хищника. Но добыча велика, удав не может ее перекусить или проглотить разом. И он медленно одевается на кролика, как перчатка на руку. Кролик лишь раз чуть дернул лапками и дальше, до самого конца сьемок, пока задние ноги не исчезли в пасти гада, вел себя смирно. 

Его парализовал ужас. Тот самый, добрый избавитель ужас, который лишает в безвыходной ситуации жертву чувства боли. Вообще всех чувств: кролик был еще живой, когда желудочный сок удава уже начал его перерабатывать как пищу. Для удава он уже был труп, неживой. 

А ужас оцепенения помогает кролику совершить переход в иной мир. Или качество- кто во что верит. 

Этот ужас не был теплый. Скорее больше похож на легкий наркоз или на нежную прохладу мяты во рту. И сковывал все мое тело он как местный наркоз. И голос деда тоже сковывал. Успокаивающе он старался это делать. 

- Не надо бояться- ничего страшного не будет. Ты же понимаешь, что все через это проходят. Это неизбежно случается с каждым

- Нет,-я говорил спокойно, но сдерживая где то на периферии живший страх. Я дорожил его жизнью во мне. - Нет, я не хочу принимать такую логику. Нет, дед, я не хочу. ,, Почему я? Почему сейчас? Для чего тогда вообще все это было?

- Ничего со всем этим не случится: все останется по-прежнему, просто без тебя

- Да что это "все" может значить для меня без меня? Какое мне дело до всего, если в этом всем мне нет места?

- Ну ты же был здесь, когда уходили другие. Останутся и другие, когда ты,,,

- Другие были потому, что я здесь был. И уходили из МОЕЙ жизни. И приходили в МОЮ жизнь. Я всегда был настоящий. И сейчас ты говоришь о моем уходе. Настоящем! Необратимом. Конечном. Когда меня оставили в подвале перед расстрелом...истово молился дать мне силы принять эту кончину, поддерживая себя мыслью, что я свой жизненный долг выполнил – родил двоих детей, ухожу, мол, на легке, разве я верил до конца в реальность такого исхода? Не жило во мне чувство, что сейчас что-то случится, и все переиграется?! И трижды случалось. И трижды переигрывалось. И даже когда взорвалась машина и меня выкинуло взрывом, умерев от болевого шока, я знал, что это не до конца. Не навсегда. Разве может быть что то для меня без меня? И почему я ухожу, а они нет? Нет, я не хочу сейчас

- Ты же знаешь, что у тебя есть другой вариант, и какой у этого выбора конец. 

- Но это еще какое-то время. Понимаешь- у меня будет еще время. Ты понимаешь, что это значит для меня?

- Понимаю. Сейчас ты можешь выбрать. Но потом у тебя такого выбора больше не будет

- Почему?

- Потому что ты уже станешь не ты. Сейчас последний момент

- Но почему? Почему? Зачем? Кому это нужно? Какой в этом кому прок?

- Не бойся, это нормально- бояться, но ты не  бойся, будет не больно

- Да, блядь, какое "больно", если не будет ничего?!

- Что-то будет. "Ничего" вообще никогда не бывает

- Что будет? Что? Я буду?

- Ты это узнаешь. Просто реши сейчас. Если не хочешь мучений- вот,- он протянул к прикроватному столику, покрытому накрахмаленной салфеткой, руку и пластмассово позвонил таблеткой об стенки пузырька. - Тут только одна таблетка

- Таблетка?  А где же моя жизнь? Вся! С разбитыми коленками, утренней зарядкой и обтиранием? Где мои друзья и победы над врагами? Где моя любовь? Где? В этой таблетке? Я не хочу, ты понимаешь? Я просто не могу без всего этого, я живу этим и ради этого. Это просто неправильно

-От всего остается след

- След? В этом весь смысл? В том, чтобы множить отброшенные тени, наслаивая одну на другую???  Я исчезну, а останется след? Как во мне есть след взорвавшейся миллиард лет назад далекой звезды? Ничего не останется. Разве эти частички в агрегатном состоянии- я? Я- это уникальная совокупность всего.Все исчезнет вместе со мною. Что может остаться от алло- красного моря на закате, который был виден только мне, а стоявшая поодаль жена видела его по прежнему лазурным? Какой и где оставит свой след зримая красота и гармония, переработанная моим чувствами?

Треть жизни ушла на сон… И жизнь сама оказалась сном. С таким вот пробуждением…

   Я знаю как это будет, но я не хочу этого никак. И не сейчас, и не потом. Никогда. Да, у меня нет реально выбора. Но это все равно. Потому, что это не честно. Я не могу, не должен не быть.

Все чушь и пустота, если это все так устроено. Мне все равно КАК, мне уже все все равно, раз неизбежно… но я против. Я не хочу, чтоб это было так устроено-  все, что для меня было родным и близким, могло в мгновение от меня отделаться одной таблеткой и  отделиться чертой…

 Мое существование наполняло все это смыслом, у этого была цель - быть со мной и быть частью меня. Как может жить воздушный шарик без своей оболочки? Это бессмыслица.  Хуже- обман.  Ну зачем все эти языки и слова в них, если они ничего не значат? Я могу рассчитывать на милосердие, скажи?

- Нет

- Значит его нет.  Какой смысл, я тебя спрашиваю, у слова "милосердие", если его нет.  Слово обозначает пустоту; нет у милосердия смысла, потому, что ну где тут к чертям собачьим милосердие?  Не принимать же за него трансцедентальную поповщину или шаманющую синергетику- все ложь и обман, даже пустота. Зачем она, если нет наблюдателя и, если есть только она, не отличимая ни от чего. Зачем так много сует флуктуаций в этой беспощадной пустоте? Зачем эти мучения выбора из… ничего? Зачем теперь та закладка в недочитанной мной книге? Я думал, что живу для чего-то, иду куда-то. А, выясняется, просто падал в пустоту из пустоты. Я ведь всегда делал что-то, чтоб получить результат. А тут какой результат? И зачем тогда весь этот процесс? Чтоб я, делая это все, полюбил это, чтоб мне понравилось, а потом у меня это и отобрали??? Мне нравится все, я принимаю всю красоту и уродство этого мира, я получаю удовольствие даже от боли, потому что это тоже подтверждение моего существования. Чувствую- значит существую. А ты предлагаешь мне отказаться от чувств, перестать испытывать боль. И радость. А как быть с любовью? Она тоже пустота? Мои чувства были фикцией? нежные губы, которые я целовал, ее запах, круживший мне голову, ее кожа, от прикосновения к которой у меня бежали по моей мурашки- пустота? От этого, что во мне сберегалось годами, ничего не останется? зачем надо было по крупицам собирать меня по всей Вселенной, наполнять страстями, чтобы все это превратить в прах? Тогда лучше без этой длящейся лжи. Где эта таблетка?

Половина времени, ровно пополам разделился временной интервал: все, что было до таблетки - середина, и все что было после таблетки- от середины и до конца

Я взял в руку таблетку

За миг до того, увидел рельефно-выпукло и удивительно ярко папиллярные линии пальцев, но не успел еще удивиться, когда почувствовал в руке таблетку. Она имела вес. Не сказать, что она была тяжелой, но она не была невесома, она была… Она была не идеально кругла: ее бока хранили следы штампа и хорошо были видны шероховатые неровности разных по цвету ингредиентов ее состава. Вот и весила она точно столько, сколько должен весить такой сложности объект. Мои пальцы охватывали ее лишь сверху и снизу, но в местах контакта было чувствительное отличие по температуре, от свободных от обхвата краев. Граница ощущалась очень четко. Я медленно отвел от лица руку с таблеткой как можно дальше. Это последнее, самое дальнее мое расстояние от небытия. Я наслаждался этим мигом, понимая, что потом рука будет только приближаться. Таблетка, как в фокусе линзы, меняла окружающий мир, по мере движения руки от меня. Я увидел всю свою руку, потом грудь, затем всего себя с ногами. И все это было голографически, нереально объёмно и четко, как будто я прощаясь с этим навсегда, вспоминал их всех во времени и пространстве, которое было мной в каждый из моментов. 

Вот шрам у запястья- его я получил, свалившись с трехколесного велосипеда, катаясь с запретной горки; ноготь большого пальца нечист- я опять поленился закончить умывание; на следующем, указательном, раздроблена последняя фаланга: келоидный шрам вертикальной полоской проходит сверху вниз  через весь ноготь и всю мою жизнь после пионерлагеря, где мне его нечаянно прищемили дверью.   В гиперреалистических снах все события проносятся за мгновение- вспоминается детство, или какое-нибудь незначительное, казалось бы навсегда забытое, событие. Сейчас было не так: время шло как обычно. Его как будто бы стало много, очень много, оно заполнило пространство, став полновесным и ощутимым, как материя. И им можно было пользоваться дискретно, частями. Можно было взять его столько, сколько необходимо, чтобы полностью вспомнить, как выглядела моя рука на всем протяжении, когда я ее мог наблюдать. И выборочно, не торопясь перебирая, рассмотреть какой-то эпизод с ней в главной роли. Например, как я держал ею  предплечье своей дочери с открытым переломом, а другой крутил баранку по дороге в больницу. И так по каждой части своего тела. Я не просто проживал свою жизнь заново, а будто рассказывал себе кто я и как жил, отбирая сейчас что-то, что мне хотелось бы пережить вновь. Включая боль, позор, обиды, поражения. Все, что создавало меня, формировало, строило… ломало. 

Это нельзя сказать что было долго- время сейчас было мой друг и его не могло быть слишком много, но это было значительно, скажу так, продолжительно. И когда я подошел в воспоминаниях к сегодняшнему дню, мой взгляд сосредоточился на таблетке. 

Все пространство, смешивая цвета и свето-тени, преломилось и исказилось вокруг нее протуберанцами, будто бы она, подобно «черной дыре», затягивала их в себя. Стало значительно темнее. Только таблетка с прежней выпуклой реалистичностью была видна четко. Рука пришла в движение и стала приближаться

Каждая часть пути занимала вдвое больше времени, чем предыдущая. Я только что успевал осознать, что она стала приближаться, а она уже была в другом месте, еще ближе, но двигалась при этом как при замедленной киносъёмке. Ужас сжимал видимое пространство обзора, обрекая меня на чудовищные, нелепые, идиотские в своей обреченной утопичности мысли о надежде. И каждая убитая надежда пробуждала новое движение руки.  И я снова долго, очень долго, мучительно, изматывающе долго искал выход. Мысль, будто дробинка в пустой гильзе, шумно стучалась в моем черепе, грозя проломить висок. Эта напряженная и безполезная работа вымыла из  меня последние силы. Когда рука замерла перед моим лицом, шум в голове стал непереносим.

И тогда

Я ощутил 

У себя на губах прикосновение пальцев

И таблетку

Со всеми ее рельефами, запахами и первым предвкусием. 

Пальцы разжались, таблетка юркнула мне на язык, я сделал глотательное движение 

И посмотрел вокруг

Свет и цвет вернулись

Снова радостно по-летнему светилось окно под потолком. Буднично, но радостно.

Но кажется кончики пальцев не чувствовали тепла. Или просто я не внимательно снимаю показания с их сенсоров? Я сейчас рассеян и не могу уследить за всем. Или это действие таблетки? А может только кажется. Может только кажется, что яркий свет колышется и рябит в глазах. Просто кажется, что я не чувствую своих ног от колена. Да, наверное, уже не смогу поднять рук. Хотя может я просто ленюсь и не хочу их сейчас поднимать. Сердце бьется спокойно. Ужас от мысли что все окоченевает не беспокоил меня. Меня, ну всего того меня, что сейчас умещался в черепной коробке. И уже не во всей, потому, что звуков я уже не слышал. И дыхание контролировать не мог- надо бы дохнуть кислороду, как перед нырком, но происходит наоборот- очень мелкий вдох. И свет… Света осталось с блюдечко. Кофейное. Уже с царский рублик, гривенник, игольное ушко…

Все

Неподвижнаянемаятьма

4.

Когда шум соседней стройки ворвался в мой сон, первая, привычно бодрящая мысль  "Поубивал бы вас всех", как то вдруг споткнулась и недодумалась до конца. Я сел на кровати , свесив ноги и вкусно потянулся до хруста в  руках. Потом задрал их над головой и сладко зевнул во всю пасть так, что чуть не поцарапал щетиной пупок. Встал, шагнул к окну и распахнул его. Вместе с радостным шумом дурацкой стройки, в комнату ворвался птичий гвалт, чей то подгорающий завтрак и телефонная болтовня какой-то проходящей леди, зрелость которой потерялась между дженифер лопес и ким кардашьян. Не мой размерчик, но все равно приятно. Приятно в утренею прохладу лета оказаться выходным бездельником, и не по болезни, а случайно, без повода. И надо срочно этот день сейчас обустроить, придумать как его провести.

  Нет, ну вот как это называется  ? Напротив окна трюмо, ну или … где женские приблуды всякие. Есть там и мои полочки. Жена ставит туда мои "о' де парфюм"  Ну сколько я того одеколона пользую? Ну полтора, ну два флакона в год - они такие здоровые, что запросто из амбре могли бы перейти в амброзию . Или нектар – что там пили то на Олимпе? Нет, при чем тут греки?! Вот русский мужик. Живет 59 лет. По статистике. Мне 55 с половиной. Спрашивается: зачем мне две дюжины флаконов? Определенно, моя жена - неисправимый оптимист. 

   Как не подлежит сомнению и то , что сегодня  надо что-то такое…  Устроить пьянку? Наприглашать гостей. Случайных, всяких. Потом закатиться на море. А там, улучив минутку, смыться, устав от гомона, где-нито растянуться и наслаждаться этим одиночеством. И почувствовать себя последним, единственным человеком на Земле. И ощутив это космическое одиночество, сожмется сердце…

Стоп

Вот щас очень  важное, очень главное

Сейчас я иду в ванную комнату и тщательно умываюсь. Так тщательно, чтоб этих траурных пятен под ногтем  я больше не видел. 

Нет, даже не так

Я щас лезу под душ и моюсь там, и стою там пока не надоест текущая по плечам, груди и спине   вода. 

А потом, ни разу не обтершись, прям весь влажный, спускаюсь вниз, разбрызгивая на ходу стекающие капли, будто греческий нестареющий бог, осеменяя ими все вокруг, протопаю через салон и плюхнусь в кожаную податливую мягкость дивана.  И, наверное, начну обзванивать друзей

Нет, фиг там

Ничего подобного!

Я пронесу свое помолодевшее от бодрости тело к столу, разложу на нем листы и буду, пока клокочет во мне этот заряд, писать тебе о любви. Той, что  есть только одна и цель жизни и сама моя жизнь. Ты-  моя песнь песней, жизнь жизней;  мой контрапункт с крещендо al niente; ты  мое солнце и весь  свет. Яркий миг полета из ниоткуда в никуда. Сон про несон. Мой вдох, перед вечным выдыхом. Ты- мое счастье, мой мир, моя родина, моя присяга. Моя надежда и вера , молитва, которую я хычу сквоз плотно жжатые от жжелания жубы- я люблю тебя и ты все, что у меня есть и ныне и присно и до кончины веков. Мы пройдем этот путь до конца вместе, сроднившись до состояния сиамских близнецов, утратив ощущения реальности, будем наслаждаться молодостью друг друга, не замечая хода времени. Просыпаясь каждое утро на соседних подушках, мы будем того же возраста, что  вчера. И удовольствие от того, что так мало осталось других интересов, потому что самое главное счастье-  ты есть у меня.

Ты

У Меня

 Есть, а не была или будешь. Есть! И поэтому я существую до тех пор, пока я это могу ощущать. Без тебя мне нечем будет жить

Все, решено

Сегодня едем вдвоем на море, провожать этот день жизни, как мы оба любим. Берем палатку, бутылку вина и ничего из еды. Будем сидеть под пальмами, обнявшись смотреть как огромное, в миллиарды лет старое, солнце опускается в воду.  И выпьем на этой тризне. И захмелеем вмиг с голодухи. И будем болтать всякую чепуховую чепуху, пока лунная дорожка не заблещет в наших глазах. И будем целоваться всю ночь. А спать уйдем под утро, истомившись ожиданием. И да исполнится наше ожидание. И будем реветь как распоследние бесстыжие эксбиционисты, смущая редких рыбаков и физкультурников. Не знаю, о чем будешь стонать ты, но я буду орать, чтоб все знали

Не время спать  

Время любить

Самоевремя

Любить